Фрэнсин Паскаль
Я тебя никогда не забуду
– Трисия, ты не можешь нас покинуть, – прошептала Элизабет Уэйкфилд.
В ее больших зеленовато-голубых глазах стояли слезы. Сердце сжималось, когда она опускала взгляд на хрупкую фигуру на больничной койке.
Никто не ожидал, что все произойдет так быстро и внезапно. Хотя доктора и говорили, что у Трисии нет никакой надежды победить лейкемию, девушка держалась очень мужественно и была исполнена жажды жизни. Элизабет никогда до конца не могла поверить в то, что подруга брата на грани смерти. Однако, войдя в палату несколько минут назад и увидев Стивена, неуклюже примостившегося на стуле возле кровати Трисии, Элизабет поняла, что это конец.
Трисия лежала закрыв глаза. Ее лицо было невероятно бледным. И только рыжеватые волосы выделялись на фоне белоснежных больничных простыней.
– Трисия! – Элизабет наклонилась и осторожно, чтобы не повредить капельницы, взяла ее худую руку.
У Трисии дрогнули веки, она открыла глаза и посмотрела влево от Элизабет.
– Мистер и миссис Уэйкфилд… и Джессика… – Медленно, с большим трудом Трисия повернула лицо к стоявшей у дверей сестре Элизабет, как две капли воды похожей на нее. Трисия слабо улыбнулась.
Джессика напряженно всматривалась в пол, обводя ногой квадраты линолеума. Она всегда с неодобрением отзывалась о семье Трисии. Отец-алкоголик и распущенная, необузданная сестра Бетси. Джессика всеми правдами и неправдами пыталась встать между Трисией и Стивеном. И вот очаровательная, добрая Трисия на пороге смерти. По щеке Джессики прокатилась слеза.
– Эй, не надо плакать, – слабо прошептала Трисия.
– Поверьте, эти последние месяцы были самыми счастливыми в моей жизни.
Трисия заметила, как смотрел на нее Стивен, и от этого его взгляда была готова расплакаться. Его лицо искажено страданием, под глазами круги – следы бессонных ночей. Она быстро отвернулась к Элизабет, Джессике и их родителям.
– Самые счастливые в моей жизни, – повторила Трисия, – благодаря вам. Я чувствовала себя как в родной семье.
При слове «семья» едва заметное выражение боли промелькнуло на ее лице, но Элизабет успела его заметить. Она сначала решила, что Трисии просто тяжело говорить, но, поразмыслив, поняла, что Трисия вспомнила о своей собственной семье. Даже в последние часы жизни она не могла рассчитывать на то, что отец и сестра будут рядом с ней, и это причиняло гораздо большие страдания, чем физическая боль.
Трисия слабо вздохнула. Несколько фраз, которые она произнесла, совсем лишили ее сил, а мысли о семье не облегчали мук. Элизабет видела, что Трисия прилагает все силы, чтобы не закрыть глаза.
Теперь стало понятно, почему мама позвонила Каре Уокер, у которой они отмечали победу своей баскетбольной команды, и срочно вызвала их с Джессикой в больницу. Было видно, что Трисия долго не протянет.
Элис Уэйкфилд подошла ближе к больничной койке.
– Мы все любим тебя, Трисия, – сказала она.
Нед Уэйкфилд встал рядом с женой у изголовья кровати.
– Мы всегда считали, что Стивен сделал прекрасный выбор. – Он изо всех сил пытался говорить немного веселее.
Трисия собрала последние силы, чтобы ответить так же непринужденно:
– Он же берет пример с вас, мистер Уэйкфилд.
Джессика с растущим изумлением наблюдала за происходящим. Откуда у Трисии столько оптимизма? Для Джессики день мог быть легко испорчен даже таким пустяком, как спустившаяся петля на чулке. Трисия же продолжала улыбаться, глядя в лицо смерти, и проявляла мужество, как Люк Скайуолкер. Джессика вспомнила, как давным-давно Элизабет заклинала ее не судить о Трисии по ее семье. Что бы ни рассказывали об ее отце и сестре, Трисия оставалась полна благородства. Что ж, может, Элизабет и права, с легким чувством зависти подумала Джессика.
Трисия снова взглянула на Стивена.
– Кажется, я тоже научилась делать выбор, – тихо произнесла она. – Я с первого взгляда поняла, что он самый лучший…
Элис и Нед Уэйкфилд переглянулись и сделали знак дочерям: пришло время попрощаться с Трисией и оставить ее наедине со Стивеном.
Элизабет нежно пожала руку Трисии.
– Пока, Триш, – прошептала она, сдерживая слезы, но как только отошла от кровати, они полились рекой по се красивому лицу.
Вперед выступила Джессика:
– Трисия… мне… мне правда жаль… Я имею в виду, что… – Впервые в жизни Джессика не находила слов.
– Джессика, не надо просить прощения, – великодушно сказала Трисия.
Мысленно Джессика взяла назад все мерзкие слова, которые когда-либо сказала о подруге своего брата.
– Ну, будь здорова, – неуклюже простилась она.
«А что бы вы сказали человеку, которого вы наверняка никогда больше не увидите?»
Нед Уэйкфилд проглотил комок в горле, прокашлялся и поцеловал Трисию на прощание. Жена последовала его примеру. Выходя из больничной палаты, она обняла сына. Элизабет и Джессика вышли вслед за родителями.
– Помнишь, Стивен, – спросила Трисия, как только они остались наедине, – помнишь, как мы встретились с тобой в первый раз?
Стивен пододвинулся к краю кровати.
– Я никогда этого не забуду, – сказал он и спрятал лицо в ладонях. – Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как ты бегаешь по берегу океана, поднимая фонтаны брызг, и ловишь ртом дождевые капли. А когда все побежали прятаться от дождя, я подошел к тебе…
– Они пропустили лучшее, что было в тот день, – радостно вспоминала Трисия, но голос ее был едва слышен.
– Ты была тогда такая прекрасная. – Стивен наклонился и поцеловал ее в лоб. – Как и сейчас. – Вдруг он нахмурился и приглушенно зарыдал: – Трисия, не уходи… Пожалуйста, останься со мной.
Трисия коснулась его пальцами, потом, собрав последние силы, подняла руку и положила ему на колено. Его рыдания смолкли.
– Пора, Стив, – прошептала она грустно. – Я больше не могу выносить эту боль. Я хочу, чтобы это наконец прекратилось. Ты должен мне позволить, Стив. Пожалуйста, ради меня.
Стивен поднял лицо и вытер ладонью слезы:
– Для тебя, Триш, я сделаю все, что угодно.
– Все-все?
– Все что хочешь, – попытался улыбнуться Стивен.
– Тогда я прошу тебя.
– Говори.
– Моя сестра…
– Что я должен для нее сделать? – спросил Стивен и подумал: «Она даже не смогла взять себя в руки и прийти сегодня к Трисии».
– Позаботься о ней.
– О Бетси? – удивленно переспросил Стивен.
– Стив, ей, кроме тебя, некому помочь. Отец… знаешь, когда мама умерла, все было так же, как сейчас… – Трисия с трудом обвела рукой больничную палату. – Он потерял голову, запил до беспамятства, исчез и не возвращался несколько месяцев. Думаю, и теперь будет та же история. – Она замолчала, собираясь с силами, потом тяжело вздохнула и продолжила: – А когда он исчез, начались неприятности с Бетси. Она ведь раньше была совсем другой. – Слезы навернулись на глаза девушки. – В детстве мы были так близки, как только могут быть близки сестры. Как Лиз и Джес… – Голос Трисии задрожал.
Никогда не забуду, как я впервые пошла в первый класс
Помню, за две недели до первого сентября мы с родителями поехали по магазинам покупать мне школьную форму, учебники и канцелярские принадлежности. Выбирать тетради, ручки и дневник мне доставляло особое удовольствие. Я часами стояла около витрин и высматривала лучшие товары. Мне казалось, что дневник - это особенно важный предмет, ведь на него я буду любоваться весь год, так что он должен бы быть непременно с котятами на обложке. Мы проходили по магазинам весь день и, когда миссия была выполнена, с радостью отправились домой.
Зайдя в комнату, я начала жадно листать новенькие учебники с глянцевыми обложками и рассматривать остальные покупки. В тот вечер не обошлось, конечно, и без модного показа, который я устроила родителям, демонстрируя свою чудесную школьную форму. В общем, к первому сентября я была полностью готова, оставалось только дождаться этого знаменательного события.
В ночь перед праздником я не могла сомкнуть глаз: думала о том, как я познакомлюсь с ребятами, сразу ли мы сможем подружиться, мне было интересно поскорее увидеть нашего классного руководителя и приступить к занятиям.
Первого сентября я встала в шесть утра, потому что все надо было непременно успеть. Я надела свою форму, которая две недели висела в шкафу и ждала своего часа, мама мне завязала два хвоста огромными белыми бантами, вручила букет розовых гладиолусов, и мы с родителями пошли в школу. Подойдя к школьному крыльцу, я не могла сдержать волнение: казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. К нам с родителями подошла очень милая и приветливая женщина, оказалось, что это и была моя классная руководительница. Она взяла меня за руку и отвела к ребятам, столпившимся в тени под березой, растущей напротив входа в школу. Только я успела познакомиться со своими одноклассниками, как директор начал свою речь. После линейки одиннадцатиклассники отвели весь наш 1-й «А» в кабинет, где прошел классный час.
Когда первое сентября в школе закончилось, папа предложил всей семьей отправиться в парк, поесть мороженое и покататься на аттракционах, и мы с мамой с огромным восторгом поддержали эту идею.
Вечером, когда уже все учебники были сложены в рюкзак, а форма была аккуратно сложена на стуле, я легла в постель и снова не могла уснуть, потому что думала обо всех моментах, которые произошли со мной за день, пыталась вспомнить каждую деталь и сохранить ее в памяти. Мне казалось, что с завтрашнего дня начнется совершенно иная, взрослая школьная жизнь.
5, 6, 11 класс
`Популярные сочинения
- Сочинение по роману Они сражались за Родину Шолохова
В своем романе «Они сражались за Родину» Михаил Шолохов описал жизнь и настоящий героизм простого советского народа в период Отечественной войны
- Сочинение-описание картины Снегурочка Васнецова (3, 5 класс)
Очень часто в прошлом люди объясняли любое явление природы как чудесные силы каких-либо существ, покровительствующих данному явление.
Мой папа лучший! Он очень меня любит и всегда приходит на помощь. У папы сложная работа, поэтому мы проводим совместно не так много времени, как хотелось бы. Я люблю, когда у него отпуск, потому что отдыхаем мы всегда вместе.
День добрый.
Моё поколение выросло на воспоминаниях о ВОв, на книгах о пионерах и комсомольцах героях, фильмах о подвиге людей и множестве встреч с участниками войны, которые в те далёкие 80- е были ещё в самом расцвете сил. Естественно я очень любила(и люблю) фильмы о войне (мой любимый стал "4 танкиста и собака"), я знала поимённо всех пионеров героев и очень любила читать книги о войне. Это были не только книги о битвах, но и о жизни в оккупации, холокосте, фашистской неволе, юных партизанах. Я благодарна редакциям, которые сейчас переиздают книги из моего детства, в том числе и о войне.
Одна из книг, которая оставила в моей жизни неизгладимый след, стала книга "Никогда не забудем" (рассказы белорусских детей о войне). Я до сих пор помню ее- потертая переплетенная обложка, потрепанные зачитанные странички-сколько детей её прочитало! Им же было интересно, раз она пользовалась таким спросом. Её переиздали в Беларуси в наше время и это хорошо, потому как люди должны помнить и знать правду. А не такие, как эта , из- за которой люди будут думать о той войне совсем по другому.
"Никогда не забудем" - это не авторская книга. Точнее, авторов у неё великое множество. В конце 40 - х годов в журнале "Пионер Белоруссии" была статья с просьбой прислать в редакцию свои воспоминания о войне. На этот призыв откликнулись более 400 человек - детей из Белоруссии, переживших годы оккупации или жизнь в концлагере. Из этих писем и был составлен сборник. Каждая глава книги - это личная история, воспоминания, как правило, трагическое. В них боль и слезы, страдание детей, порой ещё очень маленьких (годы рождения подписаны под каждой главой, как имя и место рождения). Кто-то из них единственный уцелевший из сгоревшей деревни, кто-то - узник концлагеря, кто-то - юный партизан. Большинство из них сироты, потерявшие всех родных, с болью вспоминающие потерю мамы, сестренок и братишек. В книге, в своих сочинениях(а главы больше похожи на детские сочинения, поэтому красивых литературных изысков в них вы не найдёте) они пишут "Мамочка, милая, родная", скорбят о смерти родных, не скрывают ненависти к фашистам. Читать сложно, на глаза наворачиваются 😭 слезы. Но прочесть эту книгу ребенку(школьнику) или чисто для себя, наверное, необходимо. Мы должны помнить, потому что это история, наша история, пусть горькая и страшная.
Книга есть в свободном доступе на интернет ресурсах без сокращения.
Это была мама. Она держала в одной руке малюсенький кусочек черного хлеба, в другой – солдатский котелок с чем-то теплым: от него шел пар.
– Тихо, Манечка, не надо плакать. Есть вам принесла, – сказала мама.
Услыхав слово «есть» и увидев хлеб, я захлопала в ладоши и засмеялась. Своим смехом разбудила меньших братьев и сестер. Мама присела возле нас, долго глядела на маленький ломтик хлеба, а потом разломала его на четыре части. Антосю и себе не выделила. Я до самой смерти не забуду того кусочка хлеба
НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕМ!
Сборник рассказов белорусских детей
Рассказы собраны и записаны
под руководством Янка Мавра
Перевод с белорусского П. Кобзаревского
Обработка для детей Л. Раковского
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Никогда не забудем» - книга, составленная из рассказов белорусских детей, переживших все ужасы немецкой оккупации и помогавших своим отцам и братьям громить врагов Родины в дни Великой Отечественной войны.
Немецкие фашисты, временно захватившие советскую Белоруссию, превращали в груды развалин города, разоряли колхозы, грабили и убивали советских людей.
За время оккупации немцы убили и угнали в рабство в Германию сотни тысяч белоруссов.
И все же фашисты не могли поставить на колени советский народ Белоруссии.
На защиту Родины со всех концов республики поднялись партизаны. В их отрядах были и дети.
О зверствах немецких фашистов, о пережитых страданиях в немецкой неволе и о своем участии в героической борьбе народа за свободу и независимость Белоруссии рассказали нам дети - авторы этой книги.
Их воспоминания собраны и записаны под руководством белорусского писателя Янки Мавра.
Записи эти - яркий обличительный документ против фашизма.
Мы никогда не простим фашистских извергов, которые разоряли и уничтожали наши цветущие города и колхозы, мучили и убивали советских людей.
Мы никогда не забудем мужественных советских детей, которые помогали своим отцам и братьям разгромить врагов нашей отчизны.
Они принадлежат к тому поколению советской молодежи, которое будет преданно и умело защищать нашу социалистическую Родину от всех посягательств на ее свободу и независимость.
БУДУ ПОМНИТЬ
Деревню, где мы жили, подожгли немцы. Мама, бабушка, я и брат Толик убежали в лес. Назавтра, когда мы вернулись, деревни уже не было: она вся сгорела. Только торчали печные трубы. Над пожарищем стоял удушливый дым.
Мы всей семьей пошли в соседнюю деревню Воротынь. Там жила моя тетя. Но и тут не пришлось долго пожить. И на эту деревню налетели немцы, подожгли ее, а всех жителей от старого до малого погнали неизвестно куда. Гнали долго по незнакомым местам. Если люди отставали, их били резиновыми палками и прикладами. От ходьбы мои ноги распухли и посинели. Мама несла на руках Толика. Она так устала, что еле двигалась. Ее лицо было страшное - белое-белое, всё мокрое от пота и слез. Мама долго несла Толика и не заметила, что он мертвый… Сначала Толик будто уснул на руках, а потом и умер, наверно от голода. На какой-то станции нас посадили в вагоны и повезли. Всех мучила жажда. Некоторые припадали сухими губами к влажным доскам дверей вагона…
Поезд остановился в каком-то лесу. Людей выгнали на широкую полянку. Здесь стояли бараки. Вокруг них тянулись высокие ряды колючей проволоки и было очень много часовых. Кто-то сказал, что это лагерь для пленных.
В этом проклятом лагере сожгли мою маму, бабушка умерла, а я остался из всей семьи один. Сколько времени пробыл в лагере - не помню.
Однажды утром произошло что-то необыкновенное. Нас не будили резиновыми палками, как всегда, и около дверей не стояли часовые. Когда мы вышли из барака, на дворе были уже наши красноармейцы. Многие из нас плакали от радости. Один солдат взял меня на руки. Я подумал: «Вот какой он сильный, такого большого легко держит на руках».
Солдат держит меня на руках, а у самого слезы…
Аркадий Науменко, 1935 года рождения.
Жлобинский район.
В НЕМЕТЧИНЕ
Это было летним вечером. Мы, ребятишки, играли на улице в «чижика», когда из местечка вернулся колхозный счетовод дядя Степан. Он что-то рассказывал такое, что все мигом обступили его. Мы подбежали к толпе и услышали: «Война», «Сегодня немец напал на нас».
Взрослые расходились по домам озабоченные, помрачневшие. Не до «чижика» стало и нам.
Это была наша последняя беззаботная игра.
Колхоз стоял недалеко от границы, и уже на следующий вечер мы увидали на западе отсветы больших пожаров. Днем и ночью слышалась артиллерийская стрельба. Война катилась всё ближе и ближе. Затем пушки стали слышны уже где-то позади, за лесом. И вот в деревню нагрянули немцы.
В первые дни они, как голодные волки, набрасывались на кур, свиней и коров, а потом стали расправляться с людьми. Однажды ночью немецкие солдаты ворвались к нам в хату.
В нашей семье было семь человек: папа, мама, два брата и три сестры. Нас всех погрузили на машину, обтянутую полотном. Папа с мамой сидели на ящичке, в котором была еда. Мама кормила грудью маленького Антона. Валя сидела у папы на коленях, склонив головку ему на грудь, и дремала. Мы, как старшие, стояли.
Была летняя жара, а нас в машине - как сельдей в бочке. Страшно хотелось пить, сохли губы, а воды на давали. Машина неслась на запад несколько суток. Приехали в какой-то город. Немец приказал вылезать. Мы посыпались из машины, как горох. Подали команду: «Женщины и дети в левую сторону, а мужчины в правую!»
Мы едва успели попрощаться с папой. Немцы кричали во всё горло: «Шнель! Шнель!» . Мужчин куда-то повели, а нас загнали в тесный барак.
Остались мы пятеро с мамой. Плач женщин и детей раздирал душу, но немецкие бандиты только посмеивались.
Когда подошла ночь, мама, собрав наши лохмотья, постлала постель, мы голодные легли спать. Ящичек с едой остался в машине.
Я проснулась рано, в бараке нечем было дышать. Будто камень лежал на груди. Окна и двери открывать не разрешалось. Взрослые спали на нарах. Детей обычно клали на полу.
Так, задыхаясь от духоты, голодные, мы просидели две недели. Раза два маме удалось вылезать через колючую проволоку, чтоб достать нам что-нибудь поесть. Потом немцы натянули электрический провод, к которому нельзя было подходить.
Но недолго мы были вместе. Мама заболела. Пришли санитары и забрали ее в госпиталь. Только унесли маму, как сразу же заболели мой брат и две сестры. Их тоже на носилках куда-то унесли.
Плакала я сколько хотела, - никто меня не утешал.
Надумала я просить у немцев пропуск в госпиталь. Так хотелось увидеть маму! К брату и сестрам я не просилась: немцы, забирая их, сказали, что им сразу же сделают «капут». Маленький Антось в ту пору был как мертвый: не кричал, как бывало раньше, лежал с закрытыми глазами и чуть дышал.
После долгих просьб я добилась пропуска. Я собралась идти, только было больно: я знала, что мама голодная, а у меня ничего нет, чтобы ей принести.
Получив пропуск, я пошла в госпиталь, меня пропустили через ворота. Я увидела высокий белый дом. Это был госпиталь. Там тоже стояли патрули. Они посмотрели документ и сказали:
Второе крыльцо налево.
Иду. С крыльца сразу вход в какую-то комнату. Стучу.
Вхожу. Стоят шесть кроватей. На каждой кровати по две женщины. Спрашиваю:
Нет ли тут, тетеньки, моей мамы?
А как зовут маму? - спросила одна из них.
Манечка, доченька!
Это моя мама! Лежала она с какой-то женщиной. Мамы своей я не узнала: была она желтая, как воск, опухшая, а слова выговаривала с трудом. Она стала спрашивать меня про остальных детей.
Ничего, мамочка, - говорю я, - нам теперь дают три раза есть, и мы начали поправляться.
Правда, Манечка, ты как будто поправилась, - радостно сказала мама и заплакала.
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Никогда не забудем
Рассказы белорусских детей о днях Великой Отечественной войны
Работа по созданию этой книги началась вскоре после войны.
3 апреля 1946 года в газете «Пiянер Беларусi» было напечатано письмо пионеров 37-й минской школы, в котором они обратились ко всем школьникам республики с предложением написать коллективную книгу об участии белорусских детей в Великой Отечественной войне.
Редакция «Пiянера Беларусi» разослала в пионерские дружины тысячи писем-листовок, в которых подробно рассказывалось, как приступить к сбору материала, что и как писать. Работники редакции, студенты отделения журналистики Белорусского государственного университета выезжали в командировки, чтобы на месте познакомиться с юными авторами, помочь им написать воспоминания.
За два года было собрано около 400 рассказов. Часть из них и вошла в книгу, которая впервые увидела свет на белорусском языке в 1948 году.
Практическую работу по составлению книги провёл П. Рунец.
Перевод с белорусского Б. И. Бурьяна и В. А. Жиженко.
Художник И. А. Давидович.
Предисловие
Читая книгу «Никогда не забудем», я невольно припоминаю один из последних дней июня 1941 года. Мы ехали на грузовой машине из местечка Горы на Мстиславль. Едва-едва начинало светать. Подъезжая к одной деревеньке, мы заметили в утренних сумерках стайку детей – девочек и мальчишек– от десяти до двенадцати лет. Разделившись на две группы, они стояли по обе стороны дороги, поднимали руки, кричали. Шофер остановил машину. Дети окружили нас. Они были возбуждены и взволнованы. Они уже чувствовали дыхание войны. Старший из них сказал шоферу:
Двое мальчишек встали на подножку грузовика и показали, как объехать разрушенный мостик. А возле мостика уже сновали мужчины и женщины. Они спешно строили новый мост.
Этот дорожный случай в опасное время войны глубоко запал мне о память. До глубины души взволновало меня простое детское стремление помочь своим людям в дни грозных событий. И сегодня, читая книгу, написанную самими детьми, пережившими все ужасы небывалой по своему размаху и жестокости войны и принимавшими в ней самое активное участие, я вспоминаю ту свою встречу с нашими славными детьми. Это дети нового советского поколения, воспитанные нашей родной Коммунистической партией. Это горячие патриоты своей Родины, скромные герои, готовые отдать жизнь за свой народ, за свою Родину, за свое светлое и радостное детство, которое возможно только в Советской стране. Быть может, кто-нибудь из тех ребятишек, которые предупреждали нас о неисправности моста, является автором одного из волнующих рассказов, помещенных в книге «Никогда не забудем». Пользуюсь случаем, чтобы от души сказать: спасибо вам, ребята!
Я горячо приветствую появление этой книги, достойной большого внимания.
В чем ее ценность?
Во-первых, книга в значительной мере заполняет досадный пробел в нашей белорусской художественной литературе, в которой пока еще нет сколько-нибудь выдающегося произведения о героической борьбе нашего народа с немецкими захватчиками, о его стойкости, преданности своей родине, его верности дружбе народов, советской власти и партии большевиков.
Во-вторых, книга показывает величие души и патриотизм всего народа в целом и в частности – его героических детей, смелых, находчивых, бесстрашных, твердых волей, мужественно переносящих неслыханные мучения, сильных своею верой в победу над врагом.
В-третьих, книга «Никогда не забудем» представляет собою грозный обвинительный акт против тех международных разбойников, которые мечтают о своем господстве над народами, об установлении своей власти над миром, и в то же время она красноречиво предсказывает судьбу этих бандитов всемирного масштаба.
Написанная нашими детьми книга о войне должна стать достоянием не только читателей Советской Белоруссии, – она стоит того, чтобы ее перевести на языки других народов Советского Союза.
Якуб Колас
1948 г.
Под смертью
Мы жили в деревне Усохи Бегомльского района. Семья у нас была небольшая – шесть душ: отец, мать, сестры Женя и Лида, брат Витя и я. Жили мы тихо и спокойно, но немцы все нарушили. Было это так.
В 1943 году немцы блокировали наш район. Все жители спрятались на болоте. Немцы на автомашине приехали в Усохи, но там никого не было. Они поймали одну женщину из другой деревни – Руни – и послали ее сказать, чтобы люди вернулись домой к 9 часам вечера, а не то их всех перебьют. Но люди не послушались немцев и не пошли домой. Они говорили:
– Если пойдем, то смерти не миновать.
А назавтра люди из деревни Ганцевичи испугались и покинули болото. Как только они пришли домой, немцы загнали их в коровник и подожгли его. Кто пробовал убежать, тех убивали. Тогда сгорело очень много людей. Мы остались на болоте.
Немцы, как только сожгли людей, пошли на болото искать остальных. Вот они тихо подошли к первым шалашам и стали стрелять. Тут они убили Полюту Чеботарь и ее четверых детей. Все остальные бросились бежать кто куда. И мы побежали. Немцы стреляли по нас, но не попали. Так мы добежали до речки. Но речка в том месте была широкая и глубокая, и переправиться через нее было нельзя. Тогда мы побежали вдоль берега, и тут немцы нас догнали и начали стрелять из автоматов. Мать и отца убили, и обеих сестер убили, а брата ранили в правый глаз. Он закричал и схватился за глаз рукой. Сквозь пальцы текла кровь. Я подбежала к нему и стала вытирать ему кровь платком. В это время подскочил немец и выстрелил: брат упал – он был убит. А немец все стрелял и ранил меня в левое плечо, а вторая пуля попала в правую руку, но кости не затронула. Третья пуля задела спину. Мне стало горячо, и я упала, а немец ушел – он думал, что я мертвая. Было это рано, часов в десять.
Весь день я пролежала вместе со своими родными, а под вечер одна женщина, Ольга, из деревни Смолярово, легкораненая, встала и увидела меня. Она помогла мне подняться, и мы пошли. В одном месте мы перебрались через реку вброд. На том берегу встретили деда Янулю, и он отвел нас к себе домой. Там мне давали есть, но я ничего не ела четыре дня – только воду пила. Потом яйцо съела. Тут меня нашла дочь моего дяди Елисея Алай – Маруся.
Однако долго лежать не пришлось. Немцы бомбили, стреляли, и нам снова пришлось убегать на болото. Я совсем ослабла, и меня несли на носилках. Сделали носилки на палках, разостлали постилку и так несли. Меня несли двое мужчин – дядя и Иван Герасимович, а две дядины дочери, Маруся и Нина, несли сына учителя – Гену, У меня целый день шла кровь. Потом Маруся перевязала мне раны.
Когда немцы уехали из деревни, люди стали выходить из болота. Дядя попросил людей, они вырыли яму на острове и похоронили моих родных. Я не могла ходить и не видела, как их хоронили.
У моей мамы было две сестры, которые жили от нас в десяти километрах. Они прослышали, что наших родных убили немцы, что я осталась одна, и приехали ко мне. Одна из них, тетя Фруза, взяла меня к себе.
Доктора нигде не было, и тетя лечила меня своими лекарствами. Я болела долго, но тетя меня вылечила.
Таня Алай (1933 г.)
Бегомльский район, Мстижский сельсовет, д. Рем.
1
Местожительство каждого автора приводится по времени создания этой книги. В скобках указан год рождения автора. (Замечание редакции.)
Своими глазами
Был февраль 1943 года. Стояла тихая и ясная ночь. С вечера слышались далекие выстрелы пушек и разрывы снарядов. Это стреляла наша артиллерия.
Ночью я проснулся от какого-то шума. В доме все были встревожены. Я выскочил во двор, но немец вернул меня назад. Я догадался, что творится что-то недоброе. Возле каждой хаты стоял немецкий патруль и никого не выпускал.
Когда совсем рассвело, немцы подогнали машины и стали грузить на них людей. Брать с собой ничего не разрешали. На одну из машин загнали и нашу семью. С нами было двое маленьких детей моей старшей сестры Кати. Она болела тифом и находилась в отдельной хате, куда немцы собрали всех тифозных. Узнав, что всех вывозят, она бросилась искать нас. Сбегала домой, но там никого не нашла. Мы были уже за деревней. Как раз машины почему-то остановились. Сестра заметила и побежала к нам. Загудел мотор. Грузовик вот-вот готов был тронуться. Но она все-таки успела добежать. Мы помогли ей взобраться на машину. Сестра вдруг побледнела и потеряла сознание.
– Катя! – крикнул я, но она не отвечала. Опустив головы, мы молча стояли над нею. «Как спасти сестру?» – думал я. Но ничем нельзя было помочь. Воды ни у кого не было, а набрать на ходу снегу невозможно.
На соседней железнодорожной станции грузовики остановились. Я спрыгнул с машины, набрал в банку снегу, растопил его и дал сестре воды. Она пришла в себя.
Нас сгрузили в какой-то хлев. Там мы просидели два дня. На третий день ночью подошел эшелон, и нам велели садиться в вагоны.
Двор, где мы находились, был огорожен колючей проволокой. По обе стороны узких ворот стояли немецкие жандармы с бляхами на груди. Они пропускали людей по одному. Выносить ничего не позволяли. Если у кого-нибудь был за плечами узелок – его срывали. У матерей отбирали грудных детей и бросали прямо на снег.
Наконец мы кое-как погрузились. В вагон загнали столько людей, что стать было негде. Двери наглухо забили и ночью повезли нас неизвестно куда. Все говорили, что мы едем на верную смерть.
В вагоне стояла невыносимая духота. Людей мучила жажда, а воды не было. Особенно тяжело приходилось детям. В нашем вагоне несколько малышей не выдержали и умерли – наверно, задохнулись от спертого воздуха. Когда терпеть стало невозможно, мужчины проломали в стене небольшое отверстие. Все были рады: теперь можно подышать свежим воздухом.
И вот эшелон остановился. Люди хотели выскочить из вагона, чтобы набрать воды или снегу, но немецкий конвоир так грозно прикрикнул на них, что никто не отважился этого сделать. Потом нас снова повезли. Поезд шел очень медленно, дергался взад-вперед, часто останавливался. На одной станции немцы разрешили набрать воды. Кончался февраль, снег таял, и вдоль путей стояли лужи. Вода в них была мутная и невкусная. Но люди были рады и такой.
– Хоть горло промочим, – говорили они. Через несколько минут раздался свисток и нас загнали в вагоны.
Поезд остановился около какого-то болота. Людей выгрузили из вагонов и погнали гуртом, как скотину.
По всему было видно, что тут и раньше проходили такие же несчастные, как мы. Вдоль дороги валялись разные вещи. Иной раз приходилось перешагивать через трупы,
От голода и жажды люди так ослабели, что еле двигались. Если кто-нибудь выбивался из сил и не мог идти, немецкие конвоиры натравливали на него собак.
Пригнали нас в сожженную деревню. Она кругом была обнесена колючей проволокой. По углам стояли вышки. На них находились немецкие часовые, которые строго следили, чтобы никто не убежал.
Измученные люди валились прямо на снег – строений никаких не было. Сварить пищу тоже было негде. Люди корчились от холода, охали и плакали.
Сестру Катю мучил тиф. Она металась, стонала. Мама пошла искать место позатишнее. Возле сгоревшего хлева она нашла кучу навоза. Мы быстрей принялись разгребать его. На дне он был теплый, от него шел пар. Разостлали одеяло, положили сестру и ее маленьких детишек, а сверху прикрыли дерюгой.
Три дня продержали нас под открытым небом. На четвертый день снова приказали собираться. Пешком нас погнали дальше. По дороге пришлось наблюдать много ужасных картин. Вот идет молодая женщина с ребенком, а рядом с нею – старушка. Немцы передали ребенка старушке, а мать забрали. Другая мать не хотела отдавать ребенка – его тут же убили. Было и такое: когда женщина обессиливала и садилась отдохнуть, проклятый фриц убивал ее, а ребенка бросал на обочину дороги в снег. Мы один раз видели, как вороны выклевывали глаза у такого, еще живого ребенка.
Я уморился и едва шел. Достаточно было немного отстать, как конвоир натравливал собаку. Собака рвала на мне одежду и кусала за ноги. Кроме того, меня несколько раз били палками. Я думал, что выбьюсь из сил, упаду, и тогда меня столкнут прочь с дороги на страшную смерть. Однако кое-как доплелся.
Нас загнали в болото, за колючую проволоку. Тут тоже валялись разные вещи и трупы замученных. Пробыли мы тут недолго. Дальше повезли нас на машинах. Нигде не видно было ни людей, ни деревень.
Нам приказали слезать. Катя уже совсем не могла идти, она была в жару, говорила что-то непонятное. Вместе с другими больными немцы оставили ее и обоих малышей, а нас погнали дальше пешком.
Двадцать пять километров брели мы голодные и холодные. Многие падали и уже не вставали. Ночью пригнали в лес. Пустое место – садились прямо на землю.
– Мы-то пришли, а что с Катей? – говорила мама сквозь слезы. Мы молчали – всем было жаль сестру.
Ночью кто-то подобрал Катю с детьми и привез в лагерь. Мы очень обрадовались, когда увидели ее. Она едва держалась на ногах – болезнь была в разгаре. Построили маленький шалашик и положили в нем сестру с малышами. Сами легли возле шалаша. Мы так устали, что, несмотря на холод, сразу уснули.
Утром я проснулся и не мог подняться: нас засыпало снегом. Кое-как выбрался. Вылезли и остальные.
– Сбегай, сынок, поищи сухого хворосту. Разложим костер и погреемся, – сказала мама.
Я отправился на поиски. Иду и вижу – там лежат двое одубевших людей, там четверо. Как легли отдохнуть, так и не встали. Много людей замерзло в ту холодную ночь.
Погреться нам не довелось. Немцы не разрешили раскладывать костры. Одну женщину, которая развела огонек, немец заколол штыком. По другим «самовольщикам» стреляли из автоматов. У многих не было теплой одежды, стопталась обувь. Они отмораживали руки, ноги, уши.
Потянулись дни тяжелой неволи. Неслыханные мучения и издевательства пришлось пережить нам. Бывало, немцы строили нас в шеренгу и через колючую проволоку швыряли нам хлеб. Люди набрасывались на него. Кому удавалось схватить хлеб, в того стреляли. А то еще делали так: ночью, когда люди спят, понаставят мин, а сверху на них кладут хлеб. Стоило кому-нибудь притронуться к хлебу, как мина взрывалась и человек взлетал в воздух.
Люди мерли, как мухи. Их не хоронили – просто сваливали в канавы или ямы.
Однажды под вечер немцы забегали перед колючей проволокой. Они были чем-то напуганы. Потом по лагерю прошли немецкие связисты – сматывали кабель. По всему было видно, что они собираются отступать.
Ночью мы заснули, а утром глядим – нигде ни единого немца. Все бросились в лес – за дровами. Но дорога была заминирована: несколько человек взорвалось на минах.
К полудню в лагерь пришли пятеро наших разведчиков. Сколько было радости, когда мы увидели своих. Люди обнимали их, целовали.
Разведчики осмотрели ограду и велели никому не выходить: все вокруг было заминировано.
Спустя немного времени пришел взвод минеров. Они разминировали дорогу, ограду и сказали, что скоро должны прийти машины. Но люди не стали дожидаться машин, расходились кто куда. Каждому хотелось скорей увидеть родных. Те, кто не мог идти, оставались. Таких набралось очень много: в этом, озаричском, лагере смерти было несколько десятков тысяч человек.
Оставшихся разместили по окрестным деревням, выдали военный паек: сухари, консервы, сахар, жиры. Спустя несколько дней стали развозить по районам – кому куда нужно, – и мы вернулись домой – только не все.
Миша Дятлов (1930 г.)
д. Змеевка, Гомельская область.
Дорога в отряд
Наша деревня Ягодка стояла у самого леса. При наступлении немцев, после боев, в лесу осталось много оружия. Я и решил собирать его для партизан. Одному заниматься этим было страшновато, и я рассказал про свою затею соседскому мальчику Марату Добушу, с которым давно дружил.
В тот же день под вечер мы взяли мешки и двинулись «на работу». Прошли огородами – и в лес. На опушке остановились, прислушались и пошли дальше. Для храбрости держались поближе друг к дружке. Шли, шли – и наткнулись на кучу гранат, которые лежали под молодой развесистой елочкой. Мы прямо затряслись: еще бы, целый склад оружия.
– Что будем делать с ним? – задумался Марат.
– Надо спрятать, – говорю я.
Мы перетаскали гранаты на опушку и зарыли под ореховым кустом.
Чтобы никто не нашел нашего тайника, сверху насыпали листьев.
Потом снова двинулись на поиски. В одном месте нашли станковый пулемет, возле которого, уткнувшись лицом в землю, лежал убитый. Пониже правого уха чернела маленькая дырочка. Кровь, которая текла из раны, успела засохнуть. Вокруг пулемета валялись одни стреляные гильзы. Видно, пулеметчик вел огонь до последнего патрона и погиб как герой. Мы рассказали об этом деду Прокопу Сидоровичу. Он тайком сделал гроб и принес его в лес. Мы помогли ему вырыть могилу и похоронить героя-пулеметчика. Никаких документов при убитом не было, и мы не узнали ни его фамилии, ни откуда он родом.
Пулемет мы притащили в деревню и спрятали возле нашей хаты в старом погребе. Потом мы нашли еще ручной пулемет, тол, бикфордов шнур. Все это снесли туда же. Скоро наш погреб превратился в оружейный склад.
В деревню стали наезжать партизаны. Они осторожно расспрашивали, у кого есть оружие.
Однажды они приехали ночью и постучались к нам. Мама перепугалась: думала, что это полицаи.
– Что вам нужно? – спросила она.
– Где ваш Шура?
– Разбудите его.
Мать растолкала меня, рассказала, в чем дело. Я сразу догадался и вышел во двор. Партизан было пятеро.
– Комиссар отряда просил тебя достать гранат, – сказал один из них, должно быть, старший.
Я взволнованно прошептал:
– Это можно… У меня есть…
– Давай их сюда.
– А на чем повезете? – спросил я.
– Дотащим как-нибудь, – отозвался один из партизан.
– Сил не хватит.
– Неужто их так много?
– Много, – ответил я и повел их к яме.
Увидав, сколько там гранат, партизаны прямо за головы схватились.
– Где ты их столько набрал?
Я рассказал.
– Молодчина! – похвалил меня старший и велел двоим партизанам сходить в деревню за лошадью. Те ушли и скоро вернулись с подводой. Когда гранаты были погружены на телегу, старший вдруг спросил, нет ли у меня запалов. Я сказал, что сейчас нет, но я могу достать. Он попросил достать обязательно, потому что запалы очень нужны.
Наутро я пошел к Марату и рассказал ему обо всем. Он выслушал меня и спросил:
– А ты себе ни одной не оставил?
– Нет. А зачем?
– Мало ли что… – сказал Марат. Потом подумал и решил: – Ну что ж, отдал так отдал. Но где мы возьмем запалы?
Я открыл ему секрет. Неподалеку от нас жил такой Леванович. Его сын Игнась хвастал, что принес из лесу целый ящик запалов. Где он их спрятал – я не знал. Теперь Игнась собирался идти в полицаи. Желая показать свою преданность немцам, он решил отнести им и ящик с запалами. Чтобы запалы не достались врагу, нам нужно было найти их и выкрасть.
Мы выбрали момент, когда Левановичи были в поле, и занялись поисками. Долго кружили возле их хаты, делая вид, будто что-то потеряли и теперь ищем. Наконец заметили, что в одном месте земля на завалинке вроде бы более свежая, чем рядом. Я взял кусок толстой проволоки и стал орудовать им, как щупом. Проволока сразу наткнулась на что-то твердое. Это был ящик с запалами.
Мы, радостные, вернулись домой и стали дожидаться вечера. Как только стемнело, мы подкрались к хате Левановичей, осторожно выкопали ящик и принесли к нам. Через день приехали партизаны и забрали его. Тогда же мы отдали им и пулеметы. Партизаны от души благодарили нас.
Позже немцы сделали налет на деревню. Они схватили наших родителей. Должно быть, им стало известно о нашей связи с партизанами. Мы с братом Толей успели убежать. На опушке леса, в условленном месте, нас ожидал Марат. Немного отдышавшись, мы стали наблюдать, что делается в деревне. Наших родителей повели в подвал лесопильного завода. Мы были рядом, видели все это и не могли помочь. От досады и злости мы плакали. Родители, конечно, ничего не сказали немецким палачам. Позже мы узнали, что их и еще многих жителей деревни расстреляли.
И вот я, Толя и Марат остались круглыми сиротами. Возвращаться в деревню было опасно – нас тоже могли схватить. У нас была одна дорога – к партизанам. И мы все трое подались в отряд Бережнева.
Шура Немирко (1932 г.)
г/п Березино.
Взрыв вышки
Мы жили в деревне Ровнополье, неподалеку от Руденска. Крайние хаты деревни стоят у самой линии железной дороги. Мы, ребятишки, любили играть на насыпи.
Пришли немцы и первым делом запретили нам ходить по линии. Немного позже, когда в районе появились партизаны, немцы настроили вдоль пути дотов и вышек. Одна такая вышка была как раз напротив нашей деревни. На ней день и ночь находились два фашиста с пулеметом. Из окна нашей хаты было видно, как внимательно они осматривали местность.
С другой стороны деревни начинался лес. Там часто бывали партизаны из отряда «За Родину». Я встретил их однажды, когда ходил по ягоды. Командир отряда Гончаров подробно расспросил меня, кто я такой и откуда. Я рассказал, что сирота, живу у тетки Пелагеи и вот пришел по ягоды. Он внимательно выслушал меня и спросил, есть ли в деревне немцы.
– Нет, – ответил я. – Только двое, что на вышке сидят.
– А оружие у тебя есть?
– Нету, но найти можно.
Тогда он попросил, чтобы я собирал для его людей что попадется – патроны, винтовки, гранаты. Я пообещал.
В лесу мы часто находили спрятанные винтовки, гранаты. Кое-кто из ребят брал их себе, иные просто примечали места, где видели оружие. Когда я передал им просьбу командира, они помогли мне собрать около сотни гранат, 30 винтовок. Был у нас и ручной пулемет Дегтярева. Когда я все передал командиру, он, пожимая мне руку, сказал:
– Спасибо, Витя, за помощь.
Мне очень радостно было слышать похвалу из уст самого командира.
Между тем немцы чаще стали заглядывать в деревню. Они забирали хлеб, одежду, сало, кур. Недалеко от нас сожгли деревню Рыбцы вместе в людьми, Лутищи, Зазерку… Гитлеровцы перебили всю семью наших соседей – Лукьяновых. Помню, когда я зашел к ним в хату, они лежали, распростертые, на полу. Впервые в жизни я видел убитых. Мне стало страшно, и по спине пробежали холодные мурашки.
Я торопился выскочить во двор.
Ночью люди ушли в лес, к партизанам. Я тоже решил пойти. Командир взвода Володя Осипчик, молодой парень, спросил у меня:
– Сколько тебе лет?
– Двенадцать.
– Мал еще. Подрасти.
Я стал упрашивать, а он и говорит:
– Ты не помог бы нам взорвать вышку? Подумай. Постарайся познакомиться с немцами, а потом приходи.
Я пошел домой и стал обдумывать, как это сделать. Потом взял несколько яиц и пошел к немцам. Маленьких детей они не боялись и подпускали к себе. Я взобрался на вышку и попросил:
– Пан, дай сигарету!
Я достал из кармана яйца и подал немцам. Они обрадовались, о чем-то залопотали по-своему и дали мне четыре сигареты. Я тут же закурил. Один из них поглядел на меня, улыбнулся и сказал:
– Гут, киндер!
На вышке я увидал кровать, ручной пулемет и чугунную печку. Была поздняя осень; немцы боялись холода и все время жгли печку.
На другой день я снова пошел к ним. Младший стоял возле пулемета, а тот, что постарше, возился у печки. Я попросил закурить. Старший достал сигарету и на ломаном русском языке велел мне принести дров. Я спустился с вышки, насобирал обрезков досок и отнес им.
– Гут! – сказал старший.
Спустя несколько дней они привыкли ко мне, и я свободно ходил к ним на вышку. После этого я снова отправился в отряд и рассказал обо всем Осипчику.
– Придумано неплохо, – сказал он.
Партизаны дали мне тола и научили, как им пользоваться. Тол был завернут в тряпицу и перевязан нитками. Я сунул сверток в карман.
– А теперь иди. Выполнишь задание – беги к нам, – сказал Осипчик и назвал место, где они будут дожидаться меня.
Я пошел. День выдался солнечный. Люди копали картошку. В голову лезли невеселые мысли. А что, если немцы догадаются? Ясно – схватят и повесят. Но я старался отогнать подальше такие мысли. «Немцы знают меня. Им и в голову прийти не может, что я осмелюсь их взорвать», – успокаивал я себя.
Подошел к железной дороге, нашел кусок проволоки и согнул ее на конце крючком. Насобирав дров, стал подниматься на вышку. На одном столбе я заметил щель, быстро сунул в нее крючок и закрепил так, чтобы он не вывалился. Потом поднялся наверх и бросил дрова возле печки. Фашисты обрадовались, дали мне сигарету. Я закурил и стал спускаться. Сердце бешено колотилось, но я старался держать себя в руках. Поравнявшись с крючком, я в два счета подвесил на нем тол и немецкой сигаретой поджег шнур. По лестнице спускался торопливо: боялся, что тол взорвется раньше, чем я отойду.
Очутившись на земле, я сначала пошел скорым шагом, а потом припустился бежать. Бежал и думал: «А вдруг не взорвется?» Но не успел пробежать и сотни метров, как позади раздался оглушительный взрыв. Я оглянулся и увидел густой столб черного дыма. Меня охватил еще больший страх, и я поднажал, чтобы быстрее добежать до леса. Лесом пробрался в поселок Боровые. Там, километрах в пяти от железной дороги, меня поджидали партизаны. Увидав меня, запыхавшегося и взволнованного, Осипчик спросил:
– Взорвал? В ответ я только кивнул головой.
– Хорошо. Пойдем с нами, – сказал он и повел меня к командиру роты, который был в это время в деревне Пристань.
– Вот тот мальчуган, что вышку взорвал, – сказал ему Осипчик. Командир оглядел меня с ног до головы. – Молодчина! Останешься у нас, в отряде, – и отдал приказ зачислить во взвод Осипчика.
За взрыв сторожевой вышки меня наградили медалью «Партизану Отечественной войны».
Витя Пискун (1931 г.)
д. Ровнополье, Руденский район.
