“Восстал, как Феникс из пепла” - это про московских мошенников. Вроде бы только вчера отгремели победные реляции: очередной аферист отправлен за решетку по приговору суда, как вдруг бац - и жулик снова облапошивает доверчивых граждан, причем с еще большим размахом.

Так случилось с Ильей Зильберштейном. Его дело в конце 90-х наделало много шума. Афериста посадили, потом по-тихому выпустили, а на днях задержали опять. На сей раз жертвами талантливого махинатора стали... музыканты легендарной “Машины времени” Евгений Маргулис и Андрей Державин! Полный же список пострадавших займет не одну страницу.

Подробности очередной выходки “великого комбинатора” удалось выяснить корреспондентам “МК”.

Гитарист и клавишник попали в сети проходимца еще минувшим летом, когда на пару захотели купить шикарные квартиры в строящемся элитном жилом комплексе “Золотые ключи-2” на Минской улице. Зильберштейн, представляясь помощником члена Совета Федерации, пообещал, что через знакомых в правительстве Москвы поможет купить жилье по себестоимости - за $106 тыс. (реальная цена - 216 тыс. долл.). Маргулис и Державин поверили ему. Да и как было не поверить? Зильберштейн всегда выглядел весьма респектабельно. На всевозможные тусовки столичного бомонда аферист приезжал исключительно на шикарных авто, обязательно с охраной и джипом сопровождения. Он мог поддержать любой разговор, заинтересовать собственной персоной собеседников. Примечательно, что никто не понимал, кем на самом деле является молодой человек. Все пребывали в уверенности, что Зильберштейн вхож в кабинеты первых лиц государства, занимается большой политикой, но основные деньги получает с нефтяного бизнеса.

В застольных беседах “магнат”, между прочим, упоминал, что может посодействовать и с приобретением шикарного жилья в столице. Если человек проявлял заинтересованность, Зильберштейн знакомил его с Сергеем Мартыновым, которого рекомендовал как работника Департамента муниципального жилья и инвестиционной политики Москвы. Оба дуэтом начинали расхваливать строящийся комплекс на Минской улице и доказывали, что лучше квартир в городе не найти. Затем аферисты вместе с клиентами выезжали на стройку, где показывали, на каком именно этаже будет располагаться квартира, обсуждали планировку и мелкие детали. Низкую по сравнению с рыночной стоимость квартир они объясняли тем, что комплекс стоит на земле, официально принадлежащей городу. Поэтому часть жилого фонда переходит в распоряжение правительства Москвы, которое реализует его по своему усмотрению.

После такой обработки жертвам предлагали оформить договор на приобретение жилья. Всю бумажную волокиту Мартынов брал на себя. От клиентов требовалось лишь заплатить наличными. Взамен им выдавали комплект документов, свидетельствовавших, что правительство Москвы обязуется предоставить им жилплощадь в комплексе. Мартынов к этим бумагам прикреплял еще и доверенности.

Именно по такой схеме попались на крючок музыканты “Машины времени”. И Маргулис, и Державин проживают в Западном округе (один в Крылатском, другой - на Кутузовском проспекте), но были не прочь переехать в более комфортабельные апартаменты. Аферист был уверен, что успеет замести следы и исчезнуть из страны вовремя. Однако мошенничество неожиданным образом вскрылось после того, как Маргулис и Державин захотели проверить, как идет отделка их квартир. На месте выяснилось, что обещанное жилье принадлежит другим людям, а все бумаги, которые подписывали “машинисты”, - липовые. Поэтому артисты и обратились в милицию.

Оперативники ОБЭП УВД Западного округа взяли подельников взяли в четверг. “Мэрский чиновник” на самом деле оказался бывшим уголовником Игорем Шарандиным. Друзья познакомились во время предыдущей отсидки.

“Старый знакомый!” - воскликнули милиционеры, доставив Зильберштейна в околоток. Действительно, этот человек хорошо известен борцам с экономической преступностью. В середине 90-х он успел прославиться как один из самых ловких аферистов современности.

После окончания школы Илья Зильберштейн поступил в Плехановский институт. В 1995 г. его родители эмигрировали в Германию, и юноша бросил учебу и занялся коммерцией. Он стал активно налаживать связи с чиновниками правительства Москвы и Администрации Президента, а потом за вознаграждение сводить с ними предпринимателей. Это приносило неплохой доход: по слухам, только телохранителю Илья платил 7000 долларов в месяц. Правда, жить честно Зильберштейну быстро надоело. Сначала он похитил 6000 долларов у одной конторы, пообещав решить ее проблемы с налоговой инспекцией. Потом одолжил 8 тыс. у другой конторы - якобы на лечение больной туберкулезом дочери. А самая удачная операция жулика - помощь в покупке квартир за взятки. Тогда хитрец действовал под именем помощника мэра Москвы и даже изготовил соответствующие визитки! Конечно, с такой легендой он мог проникнуть в любые властные структуры. Рассказывают, что даже в предвыборный штаб президента Ельцина в 1996-м он, что называется, открывал дверь ногой.

Всего Зильберштейн таким способом “нагрел” несколько десятков человек на общую сумму более 5 миллиардов рублей! Все кончилось после того, как Илья пообещал оформить покупку жилья нескольким бывшим работникам КГБ. Те раскусили обман и сдали афериста в милицию. В марте 1998 г. Зильберштейн получил 6 лет тюрьмы, но до колонии не доехал: его вернули в Москву в связи с расследованием старой нефтяной аферы. После этого следы “великого комбинатора” затерялись, и вот теперь он воскрес - на горе российской богеме.

В милиции уверены, что члены “Машины времени” не единственные жертвы афериста. Всех, кто узнал его на фотографии, просят звонить: 431-74-77, 431-90-03.

Экспозицию выставки можно разделить на две уникальные по своему масштабу и значению коллекции, которые ученый собирал на протяжении 66 лет: живопись и графика, а также документальная коллекция

ГМИИ им. А.С. Пушкина
30 марта - 28 августа 2016
Отдел личных коллекций
Москва, ул. Волхонка, 10

Сегодня, 28 марта, в Отделе личных коллекций ГМИИ им. А.С. Пушкина состоится вернисаж выставки, приуроченной к 110-летию со дня рождения известного ученого и крупного коллекционера, общественного деятеля, инициатора создания Музея личных коллекций Ильи Самойловича Зильберштейна (1905–1988).

Среди частных коллекций послереволюционной России собрание Ильи Самойловича Зильберштейна занимает совершенно особое место - не только и не столько по количеству произведений русских и западноевропейских мастеров (оно превышает две тысячи работ), сколько по их высоким художественным достоинствам и исторической ценности. Собиранию коллекции Илья Самойлович посвятил всю свою жизнь.

Родился И.С. Зильберштейн в Одессе 28 марта 1905 года. По окончании школы учился в 1922 году в Институте народного образования (бывшем филологическом факультете Новороссийского университета), а с 1923 года - в Ленинградском университете на историко-филологическом факультете.

Любимейшим занятием Зильберштейна в юные годы было рассматривание в букинистических лавках книг и журналов по изобразительному искусству. Статьи Александра Бенуа и Сергея Эрнста, напечатанные в журналах «Старые годы» и «Аполлон», произвели огромное впечатление и стали первой школой искусствоведения. Еще студентом, он пишет свои статьи и на заработанные деньги покупает два первоклассных рисунка Бориса Григорьева, которые положили начало его коллекции. Живя в Ленинграде, он сближается со многими интересными людьми того времени - с пушкинистом и историком П. Е. Щеголевым, художником, искусствоведом и коллекционером С. П. Яремичем, сестрой знаменитого художника К. А. Сомова, А.А. Сомовой-Михайловой. Неоценимую пользу ему принесло знакомство с букинистами-антикварами: А.С. Молчановым, Э.Э. Эйдемиллером, И.С. Наумовым. Круг общения Зильберштейна со знатоками искусства расширился после его переезда в Москву. Он с благодарностью вспоминал имена московских коллекционеров Н.П. Пахомова, Н.В. Власова, искусствоведа и собирателя П.Д. Эттингера. Все они сыграли огромную роль в духовном формировании будущего коллекционера и способствовали приумножению его коллекции.

С 1926 года он начал публиковать свои первые статьи и книги, посвященные жизни и творчеству А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева. В 1930 году переехал в Москву в связи с предложением Михаила Кольцова, тогда директора Журнально-газетного объединения, подготовить к изданию собрание сочинений А.П. Чехова. И уже с марта 1931 года приступил к осуществлению своей заветной мечты - изданию сборников публикаций неизданных материалов по истории русской литературы и общественной мысли, назвав эти сборники «Литературное наследство». На протяжении 57 лет (до своей кончины 22 мая 1988 года) Зильберштейн был бессменным руководителем этого уникального издания, насчитывающего почти сто томов. Половину из них он подготовил лично («Мой труд в 45 книгах “Литературного наследства”», - написано им в автобиографии). Свои исследовательские интересы И.С. Зильберштейн распространил и на область искусствознания. В 1948–1949 годах вышло в свет два тома «Художественного наследства», посвященных И.Е. Репину. Публикации на эту тему продолжили книги: «Александр Бенуа размышляет» (1968), «Константин Коровин вспоминает» (1971), «Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников» (1971), «Сергей Дягилев и русское искусство» (1982), «Валентин Серов в переписке, документах и интервью» (1988). Особой областью исследований Зильберштейна явилось творчество художника-декабриста Николая Бестужева.

С работой над «Литературным наследством» тесно связана деятельность Зильберштейна по возвращению из-за рубежа реликвий русской культуры, к которой ученый приступил еще в 1930-е годы и достиг наибольших результатов в 1960–70-х годах. В 1964 году в газете «Голос Родины» И.С. Зильберштейн выступил с призывом к русской эмиграции присылать на родину художественные ценности, литературные материалы и архивы для их изучения. Результатом его поездок в Париж в 1966, 1972, 1973 и в Монте-Карло в 1975–1976 годах явилось возвращение десятков тысяч единиц архивных дел, изобразительных материалов, фотодокументов, редких книг, большинство из которых поступило в музеи и архивохранилища страны, о чем он рассказал в книге «Парижские находки. Эпоха Пушкина» (1993).

Блистательная деятельность И.С. Зильберштейна как исследователя и публикатора новых архивных материалов определила и характер его коллекционерских поисков. По результатам его 60-летнего собирательства можно было издать историю русского рисунка и акварели конца XVIII - начала XX века: почти все значительные имена имелись в нем; количество же работ каждого из мастеров далеко превосходило масштабы частной коллекции. Достаточно назвать 22 рисунка П.А. Федотова, более 60 работ И.Е. Репина, 72 рисунка Александра Бенуа, почти 50 работ Л.С. Бакста, К.А. Сомова и многие другие. Наиболее известные из них будут показаны на выставке.

Однако при всем многообразии и широте собрания Зильберштейна в нем (как и в каждой коллекции) есть основное ядро, которое отражает личные пристрастия собирателя. В разделе русского искусства это прежде всего портретная галерея декабристов кисти Н.А. Бестужева, произведения И.Е. Репина, группы художников «Мира искусства», в западноевропейской части собрание - россика (графика художников-иностранцев, работавших в России) и ряд работ голландской, фламандской, итальянской и французской школы XVI - XIX века.

Илья Самойлович называл коллекционерство болезнью или страстью. В самом деле, каким словом обозначить то неистовое стремление, с каким он разыскивал исчезнувшие портреты декабристов? Или сотни других реликвий русской и мировой культуры, которые должны стать достоянием всех людей? Историю необходимо сделать близкой и понятной - в живых картинах ушедших дней, в портретах лиц, участвовавших в этой истории, в видах городов, оставленных нам художниками.

Коллекция И.С. Зильберштейна - это небольшой, целостный по составу музей русского и западноевропейского искусства. Таким он и остался после того, как в 1987 году Илья Самойлович передал свою коллекцию в ГМИИ им. А.С. Пушкина, с тем, чтобы она положила начало новому Отделу - Музею личных коллекций. Нужно было обладать большим мужеством, чтобы расстаться с такой выдающейся коллекцией, и нужна была большая мудрость, чтобы понять, что только этот шаг - передача коллекции государству - единственная возможность сохранить ее.

Экспозицию выставки «Илья Зильберштейн. К 110-летию со дня рождения» можно разделить на две уникальные по своему масштабу и значению коллекции, которые ученый собирал на протяжении 66 лет: живопись и графика, а также документальная коллекция.

В первом разделе зритель увидит работы художников основных европейских школ - Луки Камбьязо («Снятие с креста», XVI век), Джованни Доменико Тьеполо, Рембрандта, Яна ван Бейлерта, Бартоломеуса Спрангера, исключительные по полноте коллекции «россики», работы Пьетро ди Готтардо Гонзага («Морская пристань. Эскиз декорации», конец XVIII - начало XIX века), Джакомо Кваренги («Парковый пейзаж с аркой», 1800-е), Тома де Томона; замечательные произведения русской школы XVIII - XX веков, среди которых уникальные портреты декабристов кисти Н. А. Бестужева , работы В. Л. Боровиковского («Портрет генерала-адъютанта графа П. А. Толстого», 1799), работы К. П. Брюллова , А. А. Иванова , И. Е. Репина , И. И. Шишкина , В. А. Серова , М. А. Врубеля .

Работы художников «Мира искусства» - наиболее значимый и масштабный раздел коллекции. Собрание включает произведения, ставшие классикой отечественной культуры, и воссоздает полную историю этого многоликого художественного явления рубежа XIX - ХХ веков.

А. Н. Бенуа - глава «Мира искусства», художник, критик, театральный декоратор, иллюстратор книги, историк искусства. Побывав в Версале в 1896–1899 годах, художник создает свой первый большой цикл «Последние прогулки Людовика XIV». В 1903–1918 годах Бенуа исполнил иллюстрации к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». Помимо живописи и графики, мастер работал и в качестве театрального художника. Одной из лучших постановок мастера стал балет «Петрушка» (1911) на музыку И. Ф. Стравинского.

Л. С. Бакст играл значительную роль в истории «Мира искусства» и как книжный график и оформитель журнала (он был его художественным редактором), и как театральный художник дягилевской антрепризы. В собрании находятся эскизы костюмов к постановке трагедии Еврипида «Ипполит» (1902) и практически полная серия эскизов костюмов и декораций к балету на музыку Ж.-Ж.Роже-Дюкасса «Орфей» (1914–1915), портреты танцовщиц А. Дункан и А. Павловой.

На выставке демонстрируются произведения и других художников «Мира искусства», среди которых «Катя в голубом у елки» З. Е. Серебряковой , «Отдых на прогулке» К. А. Сомова, работы М. В. Добужинского , Е. Е. Лансере , А. П. Остроумовой-Лебедевой .

Важную роль в собрании Зильберштейна занимают произведения Б. И. Анисфельда - в частности, знаменитый эскиз декорации к балету М. А. Балакирева «Исламей» (1911), эскизы костюмов к опере Н. А. Римского-Корсакова «Садко» (1912), а также большая коллекция работ Б. М. Кустодиева , среди которых ее жемчужина, гордость коллекции - «Портрет Ф. И. Шаляпина» (1920–1921), эскизы костюмов и декораций (1925–1926) для постановки пьесы Е. И. Замятина «Блоха» по рассказу Н. С. Лескова.

Всего на выставке будет представлено около 300 произведений живописи и графики.

В документальный раздел выставки вошли рукописи, письма, рисунки, фотографии, а также книги с дарственными надписями и особо редкие книжные издания - более 80 предметов. Всего же документальная коллекция насчитывает более 1000 наименований.

Самый ранний документ - письма-художника-гравера М. И. Махаева 1766 года, самые поздние вещи относятся к середине ХХ века.

Среди редких рукописных документов - автографы Александра I, Николая I, Наполеона, Дж. Гарибальди, Н. Гоголя, И. Тургенева, Ф. Глинки, М. Цветаевой, А. Блока, М. Волошина, И. Репина, А. Бенуа, С. Дягилева, В. Брюсова, Ф. Шаляпина, Максима Горького и других.

Больше всех Зильберштейн дорожил двумя книгами с дарственными надписями А. С. Пушкина. Первая - альманах «Северные цветы» за 1832 год - была издана Пушкиным в память его лицейского друга А. А. Дельвига, внезапно скончавшегося 14 января 1831 года. Надпись на книге гласит: «Плетневу от Пушкина в память Дельвига 1832. 15 февр. СПб.».

Вторая книга - «Борис Годунов» (1831) с дарственной надписью «Баратынскому от А. Пушкина. Москва 1831 янв. 12». После смерти Баратынского она попала во Францию, где затем оказалась в руках давнего друга Зильберштейна ученого-слависта Андре Мазона. Последний согласился обменять ее на юбилейное 90-томное собрание сочинений Л. Н. Толстого. Так книга Пушкина с его автографом вернулась в Москву. Первая книга была передана супругой И. С. Зильберштейна Натальей Борисовной Волковой в РГАЛИ, а вторая подарена ГМИИ им. А. С. Пушкина к столетию Музея.

Рукописная часть коллекции Ильи Самойловича Зильберштейна является неоценимым вкладом в собрание РГАЛИ.

Кураторы выставки: Алла Луканова, куратор-хранитель, зам. зав. Отделом личных коллекций ГМИИ им. А.С. Пушкина, Галина Злобина, приглашенный куратор, зам. директора по научной работе РГАЛИ.

Источник : пресс-релиз ГМИИ имени А.С.Пушкина, artprivatecollections.ru

Внимание! Все материалы сайта и базы данных аукционных результатов сайт, включая иллюстрированные справочные сведение о проданных на аукционах произведениях, предназначены для использования исключительно в соответствии со ст. 1274 ГК РФ. Использование в коммерческих целях или с нарушением правил, установленных ГК РФ, не допускается. сайт не отвечает за содержание материалов, представленных третьими лицами. В случае нарушения прав третьих лиц, администрация сайта оставляет за собой право удалить их с сайта и из базы данных на основании обращения уполномоченного органа.

Владимир Козлов

Рефлекс цели

Среди материалов архива И.С.Зильберштейна находится его машинописная выписка из пятого издания сборника статей, докладов, лекций и речей академика И.П.Павлова 1932 года издания 1 (копия сделана много позже). Выписка пространная, на 4,5 страницы, но мы все же рискнем привести из нее продолжительные цитаты, учитывая, какое значение она имеет для темы нашей статьи.

«Анализ деятельности животных и людей приводит меня к заключению, что между рефлексами должен быть установлен особый рефлекс, рефлекс цели - стремление к обладанию определенным раздражающим предметом, понимая и обладание и предмет в широком смысле слова…

Из всех форм обнаружения рефлекса цели в человеческой деятельности самой чистой, типичной и потому особенно удобной для анализа и вместе самой распространенной является коллекционерская страсть - стремление собрать части или единицы большого целого или огромного собрания, обыкновенно остающихся недостижимыми…

Беря коллекционерство во всем его объеме, нельзя не быть пораженным фактом, что со страстью коллекционируются часто совершенно пустые, ничтожные вещи, которые решительно не представляют никакой ценности ни с какой другой точки зрения, кроме единственной, коллекционерской, как пункт влечения. А рядом с ничтожностью цели всякий знает ту энергию, то безграничное подчас самопожертвование, с которым коллекционер стремится к своей цели… С опоставляя все это, необходимо притти к заключению, что это есть темное, первичное, неодолимое влечение, инстинкт, или рефлекс. И всякий коллекционер, захваченный его влечением и вместе не потерявший способности наблюдать за собою, осознает отчетливо, что его так же непосредственно влечет к следующему …

Что рефлекс цели и его типическая форма - коллекционерство - находится в каком-то соотношении с главным хватательным рефлексом - пищевым, можно видеть в общности существенных черт того и другого. Как в том, так и в другом случае важнейшую часть, сопровождающуюся резкими симптомами, представляет стремление к объекту. С захватыванием его начинает быстро развиваться успокоение и равнодушие. Другая существенная черта - периодичность рефлекса. Всякий знает по собственному опыту, до какой степени нервная система наклонна усвоять известную последовательность, ритм и темп деятельности. Как трудно сойти с привычного темпа и ритма в разговоре, ходьбе и т.д. И в лаборатории, при изучении сложных нервных явлений животных, можно наделать много и грубых ошибок, если не считаться самым тщательным образом с этою наклонностью. Поэтому особенную силу рефлекса цели в форме коллекционерства можно было бы видеть именно в этом совпадении, обязательной при коллекционерстве периодичности с периодичностью пищевого рефлекса…

Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Жизнь только того красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели, или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делаются рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими себе в жизни цели…»

Честно говоря, впервые узнав из выписки Зильберштейна эти мысли Павлова, я испытал чувство даже не смущения, а смятения. Откровенно физиологическая интерпретация знакового общественного, духовного, идеологического явления в человеческой истории, каковым является коллекционирование, собирательство чего-либо, вызывала несогласие, активный протест. Много лет занимаясь историей частного коллекционирования в России, в основном письменных исторических источников, в том числе собирательской деятельностью таких коллекционеров, как графы А.И.Мусин-Пушкин , Н.П.Румянцев, Ф.А.Толстой, скромный чиновник П.Я.Актов, авантюрист А.И.Сулакадзев и др., мне казалось, что я постиг и смог объяснить своим читателям не только результаты, но и движущие мотивы их собирательства. Два первых названных выше графа собирали свои коллекции в России и за рубежом в соответствии со своим пониманием патриотизма, политических интересов России. Третий граф мечтал быть просто богатым коллекционером-меценатом,ч ьи собрания должны были изумлять не только российскую, но и зарубежную просвещенную публику. Да и коллекционером-то по большому счету его назвать нелегко, это скорее богатый меценат-любитель, «чохом» купивший рукописное собрание князей Голицыных, хранившееся в их знаменитой подмосковной усадьбе «Архангельское». П.Я.Актов представлял собой тип собирателя, блестяще описанного в рассказе А.Франса «Мендель-букинист», - это фанатик, это «коллекционер-алкоголик», все свои средства тративший ради приобретения «раритетов», в научной ценности которых он блестяще разбирался. Для Сулакадзева истинного понимания своих приобретений не существовало - ему было важно не просто удивить,н о поразить современников своими подлинными и мнимыми раритетами, а потому он собирал все, что казалось необыкновенным ему и его доверчивым доброжелателям - от чучела экзотического для России крокодила, до действительно ценных рукописей, случайно попадавших ему под руку. Сегодня, подводя черту под собирательской деятельностью этих и других коллекционеров, мы можем сказать, что в ее осадке оказалось немало ценного, того, что могло просто погибнуть. И потому мы мерим их вклад в сохранение прошлого не столько мотивами их коллекционирования, сколько ее реальными результатами.

Но все же рассуждения Павлова задевают своей внешней простотой и, безусловно, для гуманитария трудно принимаемой внешней циничностью объяснения возвышенного. Я уловил в этих рассуждениях пять жестких положений: 1) коллекционирование есть желание к обладанию чем-либо; 2) коллекционирование как сфера духовной жизни человека на самом деле ничем не отличается от стремления любого живого существа, в том числе человека, получить пищу; 3) коллекционирование - это дремучий первобытный животный инстинкт; 4) как и любой инстинкт, он обладает свойством периодичности, выражающимся в форме триады: стремление к достижению обладания чем-либо - успокоение от достижения обладания этим чем-либо - новое стремление к обладанию новым чем-либо. О пятом положении рассуждения Павлова я скажу чуть ниже в связи с прояснением отношения к этим рассуждениям самого Зильберштейна.

Итак, согласно Павлову все действия, по крайней мере представителей животного мира, есть ничто иное как коллекционирование. Белки собирают орешки, хомяк - зерно, человек - пивные банки, кружки, пробки, книги, рукописи, монеты, ордена, картины, почтовые марки и т.д. И все эти объекты собирательства, все мотивы их коллекционирования - это некий рефлекс, главный, по меньшей мере, в животном мире, сопрягающий все остальные рефлексы.

Конечно, это мировоззренческая позиция, которую нам не дано ни объяснить, ни критиковать. В машинописной копии текста размышлений Павлова отсутствуют какие-либо пометы Зильберштейна , хотя на полях его рукой старательно отмечаются страницы упомянутого выше издания трудов Павлова, по которым сделана выписка. Однако свое мнение о мыслях Павлова он выразил на отдельном листе. Прочитав их, он записал: «Когда я захотел разобраться в природе своего увлечения, на которое затратил так много времени, все средства, все заработки, - мне помог И.П.Павлов».

И здесь я вынужден вступить в область даже не предположений, а всего лишь догадок. Неужели ученый-гуманитарий - филолог, литературовед, историк мог согласиться с «физиологической» концепцией Павлова, согласно которой поэт, художник всего лишь «коллекционируют» свои произведения, а актер - свои роли, следуя первобытному рефлексу? Ведь такое понимание уничтожает, лишает мотивации любое проявление духовной жизни человека, делая его подчиненным инстинкту. Однако, нет, пятое положение теории Павлова гласит приблизительно следующее: рефлекс цели является движущей силой человеческого прогресса к некоей идеальной цели, увы, никогда не достигаемой человеком и обществом, но всегда желаемой и всегда отдаляющейся.

К какой же цели стремился И.С.Зильберштейн в своей собирательской деятельности вообще и в коллекционировании письменных документов в частности? Ответ на этот вопрос дает он сам в своей опубликованной статье «О гибели личных коллекций». «Убежден, - пишет он здесь, - что в душе почти каждого человека заложена любовь к миру прекрасного - к художественной литературе или изобразительному искусству, к музыке или песне, к театру или к творениям народных умельцев. И нужно порой немногое, чтобы эта любовь стала неотъемлемым спутником всей сознательной жизни.

Случилось так, что с молодых лет я был одержим любовью к русской литературе и к русскому изобразительному искусству, уже с той поры ставшими для меня бескрайним океаном прекрасного.

Именно в поисках еще не выявлявшихся реликвий отечественной культуры уже в те ранние годы я увидел назначение своей жизни…» 2

Итак, увлечение «прекрасным» - российской культурой - поставило перед Зильберштейном цель: собирать «еще не выявленные реликвии отечественной культуры». Если такое увлечение «прекрасным» - «предметом в широком смысле слова», по Павлову, есть ничто иное как рефлекс, а сбор «реликвий отечественной культуры» - цель этого рефлекса, вероятно, мы сможем понять, почему ученый-гуманитарий Зильберштейн согласился с физиологической концепцией идеологии коллекционирования Павлова. Возможно, в глубинной трактовке этого явления Павлов был прав, но для Зильберштейна важнее было понять целеполагание усилий своей жизни и их предметность: собирание неведомых памятников истории отечественной культуры.

В том числе и их письменной, вернее - рукописной и книжной составляющей.

Известно, сколь много сделал Зильберштейн для возвращения в Россию рукописного наследия российских эмигрантов в результате зарубежных командировок, официально санкционированных властью.

В письме на имя Генерального секретаря ЦК КПСС М.С.Горбачева от 30 января 1986 г. их результат и способы формирования привезенных им документов он охарактеризовал следующим образом: «Смею также сообщить следующее: делаю все наивозможное для возвращения на Родину тех реликвий русской культуры, которые в силу разных обстоятельств оказались за рубежом. Так, в результате трех моих поездок во Францию (первая - в 1966 году, а вторая и третья –в 1975 и 1978 годах по командировке Министерства культуры СССР) я отправил через наше посольство в Париже большое количество автографов, редчайших книг, документальных материалов, произведений изобразительного искусства, которые поступили в 17 музеев, архивов, отделов рукописей и отделов редких книг наших государственных библиотек. Причем за единственным исключением отправленное на Родину было получено безвозмездно. Так, например, в Центральный партийный архив передал два ранее остававшихся неведомыми автографа В.И.Ленина, неизвестное в печати интереснейшее письмо А.М.Горького, отправленное В.И.Ленину в 1908 году, а также два других интереснейших документа, имеющих отношение к В.И.Ленину… В Центральный государственный архив литературы и искусства СССР отправил около 18 тысяч документов, а также свыше ста работ русских художников, в том числе 44 эскиза костюмов и эскиз занавеса, исполненных М.В.Добужинским к «Ревизору». В Государственный музей Л.Н.Толстого передал 20 автографов писем Льва Николаевича к Виктору Лебрену , который был первым его секретарем…».

Следует понимать, что официальная собирательская деятельность Зильберштейна была строго ограничена идеологическими и политическими канонами: было бы трудно представить, что ЦК КПСС санкционировал его командировки или прислушался к его предложениям, связанным с приобретением документов, например тех деятелей российской эмиграции, которые не скрывали своего отрицательного отношения к советской власти. Даже тот же Лифарь вызывал в аппарате ЦК КПСС подозрения как не совсем понятная личность, нуждавшаяся в особой проверке на лояльность к СССР.

Личная коллекция Зильберштейна - это то,ч то отныне и навека в РГАЛИ будет называться собственно «Коллекция И.С.Зильберштейна», стратиграфия которой среди фондов и коллекций архива уже закреплена архивным шифром. Даже если согласиться с Павловым в том, что коллекционирование есть ничто иное как первобытный рефлекс, связанный с достижением определенной цели, все равно у этого рефлекса и у этой цели есть приземленные, возникающие под воздействием обстоятельств человеческой жизни, мотивы. История коллекционирования давно знает некоторые из них, являющиеся типичными.

Первый мотив собирательства обычно бывает связан с основной творческой деятельностью коллекционера. В этом случае коллекция рассматривается как важное подспорье для такого творчества. «Пригодность» для него того или иного объекта собирания является побудительным мотивом его приобретения.Т ипичным примером действия этого мотива является рукописная коллекция Н.М.Карамзина, в которой каждый документ предназначался для использования в «Истории государства Российского».

Как историк российской литературы, российского искусства, как крупнейший собиратель произведений российского искусства, Зильберштейн рассматривал документальное наследие отечественных литераторов и деятелей искусства необходимым пособием в своей исследовательской работе и важным дополнением своей грандиозной коллекции живописи.

«Литературное наследство», одно из самых выдающихся явлений в истории советской археографии и литературоведении, поддерживавшееся энтузиазмом и деловитостью Зильберштейна, давало сильнейший стимул для его собирательской деятельности, результаты которой немедленно становились доступными читателям этого фундаментального издания. Именно по этой причине значительную часть коллекции Зильберштейна составили произведения, письма, дневники, фотографии русских писателей XIX - первой половины XX в. В их числе: И.С.Аксаков, Л.Н.Андреев - его дневник за 1897 г., письма, фотографии; И.Э.Бабель, К.Д.Бальмонт, А.А.Блок, И.А.Бунин - документы периода жизни писателя в эмиграции, дополненные материалами его жены, В.Н.Буниной-Муромцевой ; В.Я.Брюсов, П.А.Вяземский, А.И.Герцен, З.Н.Гиппиус - ее стихи и обширная переписка с российской литературной эмиграцией; Ф.Н.Глинка, Н.В.Гоголь - его письма Ф.Н.Беляеву, П.А.Вяземскому, литератору В.А.Панову; М.Горький - его статьи, письма, ранние фотографии, запрещенные издания; А.С.Грибоедов - его письмо В.К.Кюхельбекеру; Ф.М.Достоевский - материалы о его пребывании на каторге; Б.К.Зайцев, Н.А.Клюев, А.И.Куприн, О.Э.Мандельштам, В.В.Маяковский, Н.П.Огарев. В.Ф.Одоевский, И.В.Одоевцева , Б.А.Пильняк, Н.А.Полевой, Я.П.Полонский, А.М.Ремизов, Е.П.Ростопчина - ее письма Ю.Н.Бартеневу; М.Е.Салтыков-Щедрин , А.В.Сухово-Кобылин, А.Н.Толстой, Л.Н.Толстой, Ф.И.Тютчев, М.И.Цветаева, П.А.Чаадаев, А.П.Чехов.

Но даже и среди этих ценнейших материалов выделяется часть документов, связанных с жизнью и деятельностью И.С.Тургенева за рубежом. Кроме примечательного автографа И.С.Тургенева, представляющего собой копию фрагмента поэмы А.С.Пушкина «Цыгане» и рукописной копии его дневника за 1882–1883 гг., полученного из архива А.М.Ремизова, здесь находится более 60 писем Тургенева его современникам: П.В.Анненкову, Н.А.Герцен, А.П.Голицыну, Альфонсу Додэ , Н.А.Орлову, Жорж Санд, декабристу Н.И.Тургеневу, А.А.Фету и другим лицам. Они дополняются письмами к Тургеневу Эмиля Золя, Проспера Мериме, Жорж Санд - 7 писем; Гюстава Флобера - 13 писем и др. Здесь же находятся переписка и другие документы, связанные с деятельностью семьи Луи и Полины Виардо.

Кстати говоря, в коллекции имеется немало автографов и других выдающихся зарубежных деятелей культуры: Оноре Бальзака, Анри Барбюса, Шарля Гуно,А нтонина Дворжака - его письмо П.И.Чайковскому; Александра Дюма-старшего , Андре Мазона , Проспера Мериме, Станислава Монюшко , Аделаиды Патти , Ромена Роллана, Камила Сен-Санса, Вальтера Скота, Оскара Уайльда, Анатоля Франса.

К сожалению, об источниках этих поступлений в коллекцию в большинстве случаев можно судить лишь предположительно. Ими могли быть букинистические магазины Москвы и Санкт-Петербурга, личные собрания известных знатоков книги и коллекционеров - современников Зильберштейна - В.Г.Лидина , Н.П.Смирнова-Сокольского , И.И.Трояновского, А.Г.Шибанова, П.Д.Эттингера . Кроме того, работа в «Литературном наследстве» открыла Зильберштейну возможность установления связей с наследниками и владельцами многих архивов российских литераторов. Так, у сестры Л.Н.Андреева Р.Н.Андреевой (в первом замужестве Оль, во втором – Верещагина) им был приобретен дневник Л.Н.Андреева и другие документы, о чем свидетельствует лист записи, приложенный к дневнику.

Не исключены и прямые зарубежные поступления в коллекцию через зарубежных знакомых Зильберштейна. Еще в 1925 г. в доме историка и пушкиниста П.Е.Щеголева он познакомился с французским славистом Андре Мазоном . Их последующая переписка преимущественно связана с передачей через Мазона для «Литературного наследства» копийных материалов И.С.Тургенева, что не исключает приобретения через Мазона и подлинных документов писателя. Во время первой поездки в Париж в 1966 г. Зильберштейн познакомился с известным парижским букинистом А.Я.Полонским. В 1960-е гг. тот не раз приезжал в Москву и Санкт-Петербург. Скупая здесь сотнями невостребованные тогда советской публикой редчайшие российские издания XIX - 30-х годов XX в., он вывозил их в Европу и продавал по фантастически высоким ценам. Например, книгу Л.Гроссмана «Жизнь и труды Достоевского» 1935 года издания он предлагал покупателям за 480 франков. Зильберштейн осуждал за это ловкого коммерсанта-букиниста: «Торговлю книгами, - записал Зильберштейн на одном из листов своего архива, - в основном советскими изданиями 1920–1930-х годов, он превратил в наглый и безудержный грабеж, - с полным основанием за границей его именуют “букинистический бандит”. Литографированные списки продаваемых им книг весьма примечательны ценами, - они свидетельствуют о том, что почти на каждой книге, полученной в Ленинграде и Москве, Полонский наживает свыше тысячи процентов». Тем не менее «рефлекс цели» заставлял Зильберштейна поддерживать контакты с этим человеком. Об этом свидетельствует письмо парижского книжного магазина О. Блезо Полонскому с предложением приобрести третье издание романа Тургенева «Дым» с дарственной надписью автора, адресованной Полине Виардо. Полонский переслал Зильберштейну это предложение магазина Блезо.

Дополнением, а вернее всего «сопровождением», к коллекции живописи, переданной Зильберштейном в Государственный музей изобразительных искусств, стала вторая часть его рукописного собрания, связанная с материалами деятелей искусства. Среди них оказались письма: Л.С.Бакста к Л.Б.Бернштейну и В.Ф.Нувелю, Балакирева к Ц.А.Кюи, А.Н.Бенуа к разным лицам, В.Ф.Комиссаржевской к К.А.Сомову, Е.Е.Лансере к разным лицам, К.С.Малевича к М.О.Гершензону, В.А.Серова к И.Э.Грабарю, К.А.Коровину, В.Ф.Нувелю, К.А.Сомову и др ., К.А.Сомова к разным лицам, И.Ф.Стравинского к разным лицам, автографы, фотографии, рисунки В.Э.Борисова-Мусатова, В.М.Васнецова, В.В.Верещагина, М.А.Волошина, М.А.Врубеля, Ц.А.Кюи и др.

Большая часть этих писем, и прежде всего художников «Мира искусства», была приобретена, как свидетельствует архив Зильберштейна, у А.А.Сомовой-Михайловой, дочери А.И.Сомова, известного коллекционера и сестры художника К.А.Сомова. Возможно, что переписка А.Н.Бенуа была получена Зильберштейном от старшей дочери художника А.А.Бенуа-Черкесовой, с которой он не только переписывался, но и встречался в Париже. На основе материалов архива Зильберштейна можно допустить, что источниками пополнения этой части его собрания могли стать художник и искусствовед С.П.Яремич, коллекционеры И.И.Рыбаков и его дочь О.И.Рыбакова, Г.С.Блох, Н.Е.Добычина, И.М.Степанов - в Санкт-Петербурге; И.И.Трояновский и Н.И.Харджиев - в Москве; Л.А.Гринберг и И.С.Гурвич - в Париже.

Своего рода бриллиантом в этой искусствоведческой части собрания Зильберштейна оказались материалы, связанные с И.Е.Репиным. Их свыше 170 документов, в основном периода его вынужденной эмиграции после 1917 г. Прежде всего это письма художника бывшему петербургскому театралу и меценату В.И.Базилевскому за 1920–1928 гг. Они дают подробную картину жизни и деятельности Репина, раскрывают его критически-грустное отношение к происходящему в советской России. Историю приобретения этой части репинского эпистолярного наследия записал сам Зильберштейн: «Эти письма получены мною от Любови Павловны Якушевич, а она купила их для меня у дочери Базилевского в сороковых годах, после Отечественной войны 1941–1945 гг.»

Другую часть репинского эпистолярного наследия составили 38 писем художника за 1893–1929 гг. к его ученице В.В.Веревкиной. В 1948 г. эти письма были присланы ею И.Э.Грабарю для издания в очередном томе «Художественного наследства», посвященном Репину. Вероятно от Грабаря или К.И.Чуковского, готовившего их к печати, эти письма и поступили в собрание Зильберштейна.

Третья часть репинского эпистолярия представлена его письмами к М.Горькому, А.В.Луначарскому, художнику И.И.Похитову .

Второй мотив собирательства носит протестно-прогностический характер. В этом случае коллекционер словно предвидит, что некие объекты его интереса, не волнующие его современников, либо откровенно не принимаемые, преследуемые официальной властью, рано или поздно, но будут востребованы в будущем. В России до недавнего времени это был очень опасный для коллекционеров мотив собирательства. Автор статьи в силу обстоятельств в 1970-е гг. собственными руками с помощью верного товарища вынужден был уничтожить неплохую коллекцию собранного им рукописного «самиздата» и «тамиздата ». Разорванная на мельчайшие клочки, она была похоронена в дворовом мусорном баке, обезопасив незадачливого собирателя и продемонстрировав его пренебрежение протестно-прогностическим мотивам собирательства.

Констатировать, что в бывшем СССР протестно-прогностическое , альтернативное официально принятым канонам собирание произведений искусства, материальных предметов (наград, оружия, знаков отличия и т.д.), документальных источников, было опасным делом, значит, не сказать почти ничего. Такое альтернативное коллекционирование, даже в рамках собирания наград Российской империи (что может быть еще более святым для гражданина не только России, но и любой другой страны, чем собирание овеществленных свидетельств всегда трагических для людей военных конфликтов), представляло опасность не только для коллекций, которые просто могли быть изъяты как вредные, пропагандирующие чуждые, ушедшие в прошлое идеалы и ценности, но и для их владельцев, являвшихся в соответствии с этой официальной логикой, носителями этих идеалов и ценностей.

Многомудрый Зильберштейн-коллекционер, прекрасно знавший общий вектор и все его составляющие развития российской культуры (в том числе и эмигрантской), конечно же, вынужден был помнить о «табу», которое негласно существовало в СССР в отношении идеологии собирательства.

И все же следы пренебрежения этим «табу» мы можем обнаружить в его коллекции в виде группы документов историко-политического характера конца XIX - начала XX в. В их числе записки Григория Распутина, возможно, полученные через или от П.Е.Щеголева. Эмигрантского происхождения оказались письма А.В.Амфитеатрова , М.А.Бакунина, П.К.Кропоткина, П.А.Лаврова; извлечения из переписки Г.А.Лопатина с В.Л.Бурцевым; наброски статьи и письма П.Н.Милюкова; письма Б.В.Савинкова и текст одного из его выступлений; воспоминания В.Н.Фигнер о Софье Перовской. Эти и подобные им материалы были получены Зильберштейном из Франции от основателя «Агентства по охране авторских прав русских писателей, композиторов и художников» Л.Б.Бернштейна, (большинство этих материалов имеет экслибрис Бернштейна). Зильберштейн переписывался с ним с 50-х годов прошлого века, а после его кончины в 1962 г. сотрудничал с его сыном Михаилом.

Третий мотив собирательства - меркантильно-прагматические соображения коллекционера. Объекты своего интереса он может частично рассматривать как отложенные вложения на «черный день» для себя и своих близких. Так размышлял, например, Актов, заботясь о будущем своей жены. Он трагически ошибся: став вдовой, она предложила слишком высокую цену за доставшуюся ей по наследству коллекцию. И оказалась перед организованным сообществом петербургских собирателей. Результат известен: часть коллекции была употреблена на «об в ертки» в петербургских бакалейных лавках, другая распылилась от Киева до Новосибирска 3 . С другой стороны, коллекционер может что-то собирать из случайно оказавшегося в его поле зрения «про запас», в надежде на перепродажу или обмен ради получения основного объекта своих главных интересов.

Возможно, что с последним обстоятельством связано наличие в коллекции Зильберштейна документов, подписанных Екатериной II , Александром I , Николаем II , А.А.Аракчеевым, М.С.Воронцовым, А.А.Закревским, А.В.Суворовым, письма князей Гагариных, Н.М.Карамзина, материалы, вышедшие из-под пера А.А.Лабзина , Д.А.Милютина , А.П.Оболенского, автографы Наполеона I , Дж.Г арибальди. Судя по всему их поступление в коллекцию связано с архивами и коллекциями П.И. и Ю.Н. Бартеневых, оказавшихся в распоряжении известных ленинградских букинистов-антикваров А.С.Молчанова, И.С.Наумова, Э.Э.Эйдимиллера .

Таким образом, в собирании рукописных материалов Зильберштейн оказался в высшей степени прагматичным человеком. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что каждый из собранных им рукописных раритетов имеет немалую материальную ценость , он все же в первую очередь рассматривал их как важное подспорье в своей литературоведческой и искусствоведческой работе, причем в рамках той проблематики, которую ему разрешало время. Этот прагматизм собирателя просматривается и, например, в такой детали. Многие из собранных документов имеют пометы коллекционера, указания на их источники поступления, к ним приложены вырезки из аукционных каталогов - явное стремление подтвердить подлинность того или иного документа. Значительная часть материалов транскрибирована и перепечатана, тексты на иностранных языках снабжены переводами на русский. Однако все это вовсе не значит, что собирание рукописного наследия отечественной культуры Зильберштейн рассматривал как дело подсобное, второстепенное, но, наоборот, указывает на самостоятельный интерес. Не случайно он признавался: «И дело это для меня не менее важное, чем тома «Литературного наследства» и «Художественного наследства».

Как и всякого коллекционера Зильберштейна волновала судьба собранных им коллекций. Сохранение их целостности означало сохранение знакового явления в духовной жизни современной России, связанного с именем именно данного собирателя, и одновременно - с сохранением в едином комплексе художественных и документальных свидетельств о тех явлениях духовной жизни прошлого России, которым были посвящены коллекции. Распыление коллекций после ухода из жизни их собирателей - это всегда выстрел в их спины, это расстрел памяти о них. Зильберштейн с горечью писал о судьбе архива Тургенева, который по завещанию П.Виардо был распределен между ее наследниками, в результате чего многие тургеневские материалы бесследно исчезли. Он не раз выступал с защитой целостности частных коллекций, например В.В.Ашика , С.Л.Макарова, и с горечью констатировал духовный урон от распыления известных коллекций, принадлежавших балерине Е.В.Гельцер , певице Л.А.Руслановой и др.

В 1973 г., когда в Государственном музее изобразительных искусств состоялась выставка живописи западноевропейской части коллекции Зильберштейна, в предисловии к ее каталогу он писал, что собиратель должен сам позаботиться о дальнейшей судьбе своей коллекции: «И если коллекция (я, конечно, имею в виду не только собирание картин и рисунков) стала значительной и представляет интерес художественный или мемориальный, исторический или познавательный, научный или общественный, почти неизбежно одно решение: она должна стать собственностью Родины, взрастившей нас, сделавшей возможным развитие того, что стало потребностью нашего сердца» 4 .

Судьба оказалась благосклонной к собраниям Зильберштейна. В 1985 г. его коллекция живописи была передана в дар государству и положила основание Музею личных коллекций. Сегодня в другое государственное хранилище - Российский государственный архив литературы и искусства - перемещено рукописное собрание Зильберштейна. Здесь же уже находится значительная часть его богатейшего личного архива с документами, вышедшими из-под пера В.М.Бехтерева, И.И.Бродского, Д.С.Лихачева, А.Н.Толстого, К.А.Федина, И.Л.Андроникова, И.Э.Грабаря, К.М.Симонова и др. Жизнь прожита не напрасно, и когда через столетия по воле времени, как водится, может исчезнуть памятник на могиле собирателя , останется главный памятник, который он сам создал себе и российской культуре - живописное и рукописное собрания Зильберштейна.

1 Павлов И.П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. Условные рефлексы // Сборник статей, докладов, лекций и речей. Изд. 5-е. Л., 1932. С. 267-271.

2 Зильберштейн И.С. Невосполнимое? О судьбе личных коллекций // Литературная газета. 1985, 23 января.

3 Подробнее об этом в: Козлов В.П. О рукописях П.Я.Актова // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник. 1982. М.; Л., 1984. С.123-134.

4 Западноевропейский рисунок и живопись из собрания И.С.Зильберштейна. Каталог ГМИИ. М., 1973. С.16.

 Мошенник
Квартирный мошенник не сумел обмануть чекистов
Симоновский суд Москвы приговорил к шести годам заключения гендиректора АОЗТ "Экоресурсы" Илью Зильберштейна. Представляясь помощником Юрия Лужкова, он умудрился присвоить по меньшей мере 5,6 млрд неденоминированных рублей. Эти деньги преступник получал от предпринимателей, обещая помочь "в приобретении комфортабельного жилья по льготным ценам".

Илья Зильберштейн родился в Москве в 1975 году. После окончания школы он поступил в Плехановский институт. В 1995 году его родители эмигрировали в Германию, и Зильберштейн сразу же бросил учебу и занялся коммерцией. Причем его бизнес был весьма необычным.
Основав АОЗТ "Экоресурсы", молодой человек стал целенаправленно знакомиться с чиновниками правительства Москвы и администрации президента России, а потом за вознаграждение сводить с ними предпринимателей. Таким способом Зильберштейн зарабатывал неплохие деньги (со временем он обзавелся телохранителями, которым платил $7 тыс. ежемесячно). Но этого предпринимателю показалось мало, и он решил заняться мошенничеством.
Его первой жертвой стали руководители фирмы "Слэм-М". В начале 1996 года за то, что они вовремя не сдали отчетность в ГНИ, с них было списано свыше 1 млрд рублей, а счет в банке арестован. Бизнесменам удалось отсудить деньги, но счет все равно разморожен не был. Зильберштейн предложил руководителям "Слэм-М" за вознаграждение решить их проблемы. Но, получив $6 тыс., скрылся. Руководство фирмы в милицию не обращалось, поскольку не смогло бы объяснить, на что давало деньги.
Затем мошенник получил у руководителей другой коммерческой структуры еще $8 тыс. — якобы на лечение своей дочери, больной туберкулезом костей. Любопытно, что в суде потерпевшие не смогли объяснить, зачем они дали деньги состоятельному человеку.
Доходы Зильберштейна резко возросли, когда он стал представляться помощником мэра Москвы и предлагать знакомым за взятки оформить покупку квартир. Единственным документом, подтверждающим его должность, были визитки. Клиентами Зильберштейна стали чиновники, сотрудники правоохранительных органов, депутаты Госдумы и предприниматели. Доказано, что 13 человек передали мошеннику в сумме 5,6 млрд рублей, но квартиры так и не получили. При этом, по данным следствия, многие потерпевшие в милицию не обратились, так как не могли объяснить, откуда у них взялись столь крупные суммы.
В июле 1997 года Зильберштейн сделал ошибку, пообещав оформить покупку квартир бывшим сотрудникам КГБ СССР, работавшим в ассоциации охранных услуг "Лига охраны". Когда чекисты поняли, что стали жертвами афериста, они разыскали его и сдали в милицию.
Зильберштейна обвинили в мошенничестве и подделке документов. Следствие было закончено в конце 1997 года, после чего дело направили в суд. На процессе Зильберштейн не признал своей вины. Он говорил, что действительно брал у некоторых потерпевших деньги на коммерческие проекты. Вернуть же долги ему помешал арест. Но суд мошеннику не поверил.

АЛЕКСЕЙ Ъ-ГЕРАСИМОВ

Иван Толстой: Сегодня мы продолжаем рассказ об истории ""Литературного наследства"" - известного каждому культурному читателю многотомного издания по истории литературы и общественной мысли. Репутация ""Литературного наследства"" исключительно высока, мифов и легенд, сложившихся вокруг издания, – хоть отбавляй.
У истоков грандиозного проекта (вышел уже 103-й том) стоял Илья Самойлович Зильберштейн. В сегодняшней программе он будет главным рассказчиком. Его голос был записан в 1981 году, когда отмечалось 50-летие ""Литнаследства"". Инициатива записи принадлежала другом легендарному человеку – филологу и архивисту Виктору Дмитриевичу Дувакину, который, за мужественный гражданский поступок (защиту Синявского и Даниэля) был уволен из Московского университета, но нашел пристанище в полусамостоятельном деле – записывании на магнитофон интересных современников. Благодаря Дувакину до нас дошли голоса Дмитрия Шостаковича, Михаила Бахтина, Николая Тимофеева-Ресовского и сотен других собеседников. Один из них – создатель ""Литнаследства"" Илья Зильберштейн.

Илья Зильберштейн: Эти дни очень знаменательны в моей жизни, потому что исполнилось пятьдесят лет с того времени, когда я в марте тридцать первого года, осуществляя мечту молодых лет моей жизни, приступил к созданию первой книги ""Литературного наследства"". Я задумал это издание как специально предназначенное для публикаций неизданных материалов по истории русской литературы и общественной мысли. Помог мне осуществить эту мечту замечательный человек, лучший фельетонист Советского Союза за все время существования нашего государства, блестящий писатель, автор ""Испанского дневника"" Михаил Ефимович Кольцов. Этот легендарный человек одновременно был директором Журнально-газетного издательства, где печатались около сорока пяти периодических изданий. В частности, именно Кольцов основал журнал ""Огонек"", который выходил в Журнально-газетном издательстве приложением – ""Библиотечка ""Огонька"", которая до сих пор существует. Это все дело ума и рук этого чудесного человека, остроумного, на редкость многогранного, человека, который, как все хорошо знают, провел в Испании во время гражданской войны от первого и до последнего дня.
За полгода до этого Михаил Ефимович меня перевел из Ленинграда, где я жил, в Москву. Я даже жил некоторое время, покуда не обменял квартиру, у него. Так что ""Литературное наследство"" прежде всего обязано энергии этого человека, который сумел получить в вышестоящих инстанциях разрешение на выпуск трех первых номеров. И нам сказали: ""Вот выпустите три номера, а дальше будет видно"".

Уже работа над первой книгой (а делал я ее, имея в качестве помощницы только машинистку) познакомила меня с рядом совершенно чудесных людей: с Давидом Борисовичем Рязановым, директором Института Маркса – Энгельса, с Розалией Марковной Плехановой. Она незадолго до того привезла в Ленинград весь архив Георгия Валентиновича Плеханова и тем самым помогла сохранить один из самых драгоценных архивов российской социал-демократии. Я уж не говорю о том, что в этом архиве были десятки писем Владимира Ильича к Плеханову, были черновики ответных писем и огромнейшее количество рукописей Плеханова.
И вот уже в первом номере, кроме того, что я попросил у Давида Борисовича Рязанова дать нам какой-то неизданный документ Энгельса о литературе, он дал нам тогда письмо к Паулю Эрнесту, великолепное письмо, целиком посвященное вопросам литературы, и оно вместе с дальнейшими нашими публикациями легло в основу становления советского марксистского литературоведения. Так вот, Розалия Марковна Плеханова разрешила своим сотрудницам подготовить для нас великолепную работу: ""Неизданные и забытые литературоведческие и искусствоведческие работы Плеханова"". Опять-таки эта публикация очень и очень помогла развитию советского литературоведения.
Вспоминаю свою первую встречу с Розалией Марковной Плехановой. Когда я ей рассказал о своей идее (а ""Литнаследство"" было еще почти целиком в чернильнице), она мне сказала: ""Для того чтобы осуществить вашу мечту, вам надо будет отдать этому всю жизнь"". И она оказалась пророчицей, потому что вот пятьдесят лет моей жизни я, по своему обычному выражению, работаю на чужого дядю, то есть работаю на всех сотрудников нашего издания, по мере сил, по мере знаний, не говоря уже о том, что сотни и сотни моих находок я отдаю нашим авторам. Вот, к примеру, в последнем томе – 92 в четырех книгах: ""Александр Блок. Новые материалы и исследования"" восемьдесят два исследователя! Любой редакционный работник понимает, что такое иметь дело с восемью десятью двумя авторами.
Так вот, с того времени, когда в марте девятьсот тридцать первого года я на свою голову накликáл эту беду, я от нее освободиться не могу никак, потому что для меня эта работа первоочередная в любом случае. И столько много ее, такое сверхчеловеческое количество, что буквально каждый день уходит на текущее, на какие-то трудности, на хождение по мукам. Самое приятное – сделать новый том ""Литнаследства"", взять лист бумаги, пустой совершенно, чистый лист – и начать думать. Вот построить том новый: вот как его, где искать, кого привлечь, что за рубежом можно найти по этому поводу? Ну, об этом я подробно позже скажу. И вот все это забирает настолько много времени, энергии, нервов, что потом, когда уже рождается этот ребенок, начинается хождение по мукам.

Иван Толстой: Илья Зильберштейн никогда не отличался скромностью в своих выражениях. Вот фрагмент его беседы с Виктором Дувакиным, где речь идет об издательстве ""Наука"". Читатели привыкли относиться к нему с естественным почтением. Но Илья Самойлович предлагает несколько другой ракурс.

Илья Зильберштейн: Издательство ""Наука"", на данном этапе, издательство Академии Наук СССР превратилось в застенок, как я называю, потому что там имеются садисты: если они тебе не сделают хотя бы в течении дня (или другим редакторам) неприятность – жизнь для них не жизнь. Я думаю, что издательство ""Наука"" на данном этапе – это невыносимое для всех нас, любящих работу и ненавидящих хождение по мукам, заведение, и, конечно, надо было бы его разогнать пулеметной очередью, но, очевидно, сделать это невозможно.

Иван Толстой: Илья Самойлович Зильберштейн. Дувакинская запись 1981 года. Создав ""Литературное наследство"", Зильберштейн прекрасно понимал, что это за замысел, чего он стоит, но ему и через полвека после выхода первого тома приятно вспоминать отклики на стартовую книгу.

Илья Зильберштейн: Итак, начинать мне пришлось с нуля, на пустом месте: дали одну комнатку в Журнально-газетном объединении на Страстном бульваре во дворе. Первые три книги, в которых, повторяю, в каждой из которых были напечатаны неизданные литературоведческие, по вопросам литературы, письма Энгельса и Маркса пришлось сделать мне одному. Причем (вот характерная деталь)… и тут не только молодость, тут одержимость. Вот передо мной заметка из газеты ""Известия"" тридцать первого года, двадцать девятого августа, то есть еле прошло пять месяцев с момента зарождения замысла и работы над первой книгой – и уже заметка в ""Известиях"", спустя пять месяцев, которая начинается, что вот ""приступлено к изданию сборников ""Литературное наследство"", задача которых является марксистско-ленинская разработка истории общественной мысли, истории журналистики, истории литературы. Особое внимание будет уделено публикации материалов и документов, относящихся к истории предыстории пролетарской революции"", примерное содержание первого сборника, вот это: неизданные литературоведческие статьи Плеханова, неопубликованные, вновь найденные публицистические статьи Горького, неизданные статьи Воровского, Фриче, Салтыкова, Некрасова, Решетникова, Чехова, Глеба Успенского, Козьмы Пруткова, Маяковского. Это, повторяю, уже через пять месяцев. Правда, окончательный план немножко изменился.
Я хочу подчеркнуть, что настолько интенсивна была уже работа по собиранию материалов, настолько уже этот материал иногда нас искал, как бывает в таких случаях, что мы уже могли эту первую книгу…
Ну, добрую роль сыграл покойный ныне Ипполит Ситковский. Он был главным редактором назначен. К сожалению, он недолго прожил в силу особых обстоятельств. Человек он был приятный, благодарный за то, что всю работу… как я в таких случаях говорю: ""Огонь беру на себя"". Он уже получает готовые конфеты, готовую публикацию, которую ему нужно только максимум прочитать. В этом была… И он не мешал. Если главный редактор не мешает, он уже замечательный редактор. Это мое кардинальное мнение. Все дело только в этом. Потому что иногда главный редактор, который в сто раз меньше вашего понимает в этих делах, обязательно должен что-то сказать и, к сожалению, как раз наоборот тому, что, может, соответствует истине.

Уже к двадцатилетию ""Литературного наследства"" оценка нашей деятельности была настолько высокой, что, честно говоря, было не по себе слушать все эти замечательные отзывы о том, какое место заняло наше издание. Вот я позволю себе привести отзыв действительного члена Академии Наук СССР академика французской академии Андре Мазона, который уже в своей статье того времени, в пятидесятом году, дал о нас, о нашем издании, совершенно поразительный отзыв. Вот его строчки. Это напечатано в парижском журнале ""Revue des Etudes Slaves"": ""Ничего нет подобного, что в области истории литературы вот уже скоро двадцать лет оказало бы большей чести русской науке"". Такой отзыв прочитать от главы французской школы славистов выдающегося исследователя по Тургеневу, по Гончарову, человека, который превосходно знал русский язык и обожал русскую литературу, конечно, было приятно. И кончу тем, что всего лишь несколько недель назад в ""Литературной газете"" появилась статья видного советского исследователя, в которой было сказано (это уже почти к нашему пятидесятилетию), что ""Литературное наследство"" (его слова) – самое знаменитое из наших изданий"". И далее слова того же исследователя: ""По важности, богатству уникальных материалов, научной высоте их обработки ""Литературное наследство"" – авторитетнейшее издание. Оно источник самых неподдельных симпатий к нашей Родине и науке во всем мире"".

Иван Толстой: Илья Самойлович Зильберштейн. Разговор записан Виктором Дувакиным в 1981 году. Я напомню, что на волнах РС – программа МиР. У микрофона ИТ. Замысел в чернильнице. Бурная жизнь Ильи Зильберштейна. К 80-летию основания Литературного наследства.

Илья Зильберштейн: Родился я так, к сожалению, что при дамах говорить стыдно: 28 марта 1905 года. В семнадцатилетнем возрасте я уже был студентом первого курса Новороссийского университета, и в это время я уже готовил первую научную публикацию, историко-литературную, которая была вскоре напечатана, в следующем году. Это письмо Александра Николаевича Островского Артему Булдину, которое я отыскал в коллекции одного одесского собирателя. Хотя было очень трудно подготовить это письмо (это были предъюбилейные дни Островского, потому что в следующем году, в двадцать третьем, исполнилось сто лет со дня его рождения), но тем не менее в сборнике, который вышел тогда в Одессе под редакцией Бориса Васильевича Варнеке, в этом сборнике уже напечатано это письмо. Мне еле-еле исполнилось восемнадцать лет. Вот я заложил там бумажкой вот эту публикацию этого письма, которое откололось от огромной связки писем. Вероятно, Булдин подарил кому-то из своих добрых знакомых. И вот это письмо с подробнейшим комментарием… Мне кажется, что сейчас мне было бы трудно сделать такой дотошный комментарий, какой я сумел сделать тогда.
И вот на что я потратил массу времени и предъявил счет Виктору Димитриевичу: я нашел то, что, вообще, уже думал, что давно выбросил на помойку: это газета ""Известия одесского губкома и губисполкома"" со статьей профессора Юлиана Григорьевича Оксмана, который вел семинар по Пушкину, и его статья, Юлиана Григорьевича, которая называется ""Основные моменты изучения Пушкина в Одессе"". И представьте себе, что два доклада моих, которые я делал в семнадцатилетнем возрасте в этом семинаре (потому что в этом семинаре все были уже третьего, четвертого, пятого курсов, а я один еще болтался на первом курсе, ходил, как говорят в Одессе, в пацанах), уже тут он отмечает мои два доклада, которые считает полезным и нужным напечатать.

Уехал только вот в этом двадцать третьем году, перевелся на второй курс университета, осенью. Я приехал… хотя маме я, правда, сказал, что я уеду, а отцу не сказал, потому что он в ответ на это изволил изречь, что он переломает мне руки и ноги, не только ноги, но и руки, если я уеду. А там у меня не было никого знакомых. Я знал, что существует в Петрограде Пушкинский Дом, основанный, созданный Борисом Львовичем Модзалевским, и что, собственно, моя душа тянулась туда.
Это и было осенью сделано. Я уехал, имея в кармане что-то рублей пятнадцать, по тем временам. Стипендию я получал семь рублей в месяц. Это хватало на обед вполне: обед стоил двадцать копеек тогда. Так что в те блаженные времена… был НЭП, Ленин говорил, что это всерьез и надолго. К великому сожалению, оказалось, что это не так. И моя работа в университете, конечно, была очень ограничена. Я легко сдавал экзамены, печатался и, самое главное, ходил в Пушкинский Дом, который как раз находился у выхода из здания университета. Сзади университета была тенистая улочка, маленькая, где был двухэтажный домик, где пребывал тогда Пушкинский Дом.

Я одновременно тогда же увлекся русской живописью, русским изобразительным искусством. К моему счастью, такой выдающийся одессит, он эмигрировал, он был крупным инженером, городским головой при Временном правительстве Брайкевич Михаил Васильевич, собирал художников ""Мира искусства"". У него были блистательно представлены, в его коллекции, Серов, Левитан, Бенуа, Бакст, Лансере. И он всю эту коллекцию, уезжая за границу, оставил университету. И мое первое знакомство с работами круга ""Мира искусства"" меня полонили, взяли в полон, как говорили в давние времена. И представьте себе, что уже тогда я первые два рисунка Бориса Григорьева купил (мне было шестнадцать – семнадцать лет) на Решельевской улице в одном антикварном магазине. Они положили начало моей коллекции.

Иван Толстой: Мягкий и яркий портрет Ильи Зильберштейна нарисовала в своих воспоминаниях одна из многолетних его коллег по ""Литнаследству"" Ксения Петровна Богаевская.

Диктор: ""Илья Самойлович родился в Одессе 28 марта по новому стилю 1905 г. в семье торговца мелкой рыбой. Он кое-что рассказывал мне о своих детских годах.
Как-то он обратил внимание на старую бумагу, которую его отец покупал на вес для завертывания рыбы. Это оказались разрозненные номера ""Русского архива"" и ""Русской старины"". Илья Самойлович утаскивал их к себе в комнату, несмотря на неудовольствие отца, и упивался ими. Отсюда родился у него интерес к литературе и искусству.
В книжном магазине он жадно перелистывал журнал ""Аполлон"", но купить не мог. Хозяин магазина предложил ему заниматься арифметикой с его дочкой и за уроки заплатил ему годовым комплектом этого журнала. Позже, в 16 лет, он стал заниматься в пушкинском семинаре Юлиана Григорьевича Оксмана. Жена последнего говорила мне, что ""Илюша"" увлекался театром и приходил в их дом с компанией артистов, среди которых он выделялся чистотой и свежестью. Влюблен он был в ее сестру, Анну Петровну, редкую красавицу, и писал ей трогательные записки с обращением ""Моя королева"".
Мать Ильи Самойловича была, кажется, неграмотная. Она как-то приехала к нему в Москву. Первая жена Ильи Самойловича, Наталья Александровна Брюханенко, показывала гостье город, а та, осматривая Кремль и другие достопримечательности, каждый раз задавала один и тот же вопрос:
- А сколько это стоит?
Была еще в семье мудрая ""тетя Роза"", которая разрешала сложные вопросы. Муж ее, ""дядя Алтер"", не блистал интеллектом. Он говорил, показывая жестами монету на тыльной стороне кисти:
- Илюша, если деньги здесь, это не значит, что они здесь.
При этом открывалась ладонь. Илья Самойлович любил повторять это, когда что-нибудь не удавалось, и добавлял:
- Дядя Алтер, где ты?
После отъезда Оксмана из Одессы, Илья Самойлович тоже стал рваться в Петроград, в Пушкинский Дом. Но отец угрожал, что найдет его на вокзале и убьет. И все же он убежал (только с банкой варенья, которую ему дала любящая бабушка). После чего родители выслали ему посылку с бельем и денег. А отец писал ему письма на Пушкинский Дом, адресуя: ""Сыне моей Илюшу Зильберштейне"".
(…)
Я знаю, что в начале 1930-х годов Илья Самойлович бывал у Цявловских. Я его там не встречала. Но Татьяна Григорьевна мне рассказывала о нем и, к неудовольствию Мстислава Александровича, восхищалась его глазами, ""как у ангелов Рафаэля"".

* * *
Человек очень сложный, с нелегким характером, Илья Самойлович сочетал в себе совершенно противоположные свойства. Он был одновременно жесткий и добрый, грубый и нежный, мелочно скупой и бесконечно щедрый. Он мог помогать, давать большие денежные суммы чужим людям и в то же время без конца тянуть оплату труда своим ближайшим сотрудникам, хотя знал, что расплата эта государственными средствами все равно неизбежна, но лишь бы попозже. Должно быть, это в крови - страсть придержать деньги.
Будучи больным тяжелой формой диабета, Илья Самойлович поражал всех своей невероятной энергией. Это было феноменально. В 30 лет у него началась эта болезнь, и пошли регулярные инъекции инсулина, которые он систематически себе делал сам. 9 октября 1953 г. он писал мне, что сделал за 18 лет 18 тысяч уколов. У него от этого даже деформировалась одна нога.
Тогда же, в 30 лет, у него открылся серьезный туберкулезный процесс с кавернами в легком. Сочетание этих двух заболеваний, исключающих диету друг друга, грозило гибелью человека. По Москве ходили слухи, что Илья Самойлович умирает. А когда он чудом поправился от туберкулеза и вернулся к своей деятельности, острили: ""Зильберштейн обманул смерть"".

Илья Зильберштейн: Когда я переехал в Ленинград, я умудрялся делать одновременно… Ну, что сейчас я делаю одновременно десять – пятнадцать дел, это уже понятно, но в те годы я не только печатал всякие публикации материалов (их было довольно много), я был представителем журнала ""Огонек"", оттуда мое знакомство с Кольцовым, поэтому Кольцов меня и перевел туда в тридцатом году, в Москву. Я занимался у Павла Елесеевича Щеголева, знаменитого и замечательного пушкиниста. Ну, вот, например, подготовленные мною, с моими комментариями дневники Вульфа – ""Любовный быт пушкинской поры"". Когда-то я просто его статью старую перепечатывал… Вот он тут пишет в конце, что мои комментарии… я там высказался тем, что в конце предисловия было сказано. Тогда же вышла книга ""Грибоедов в воспоминаниях современников"", тоже с моей огромной работой по подготовке комментариев. И на все это хватало время. Уже там до тридцатого года, когда я приехал из Ленинграда в Москву, по предложению Кольцова, вышло книг шесть – семь, в каждой из которых мой труд.

Я должен сказать, что на протяжении дальнейших лет среди сотрудников ""Литературного наследства"" были замечательные работники, которых я (некоторых уже ушедших) вспоминаю с большой радостью, а с некоторыми работаю от всей души. Ну, конечно, самая замечательная работница, с которой я двадцать пять лет делаю тома, - это Лия Михайловна Розенблюм. Она недавно сравнительно защитила докторскую диссертацию. С ней мы сделали три тома по Достоевскому – ""Неизданный Достоевский. Записные книжки"". Я, конечно, заставил ее этим заняться, и это была тема ее докторской диссертации. ""Творческие дневники Достоевского"" – так она озаглавила записные книжки. Материалы по ""Подростку"", целый том, потом ""Достоевский. Неизданные материалы и исследования"", в каждом из которых… многие из них… вообще, из наших томов, по крайней мере десять томов вышли за границей. А Достоевский – все три вышли.
Ну, называя наших работников, я Ксению Петровну Богаевскую вспомню, которая лет двадцать работала вместе с нами. Сейчас мы делаем с ней двухтомник, посвященный Лескову, ""Неизданный Лесков"". Только на днях я ей передал кучу своих карточек, в которых записи и зарубежных публикаций по Лескову. Причем бывают совершенно нежданные вещи для специалистов первоклассных. За рубежом я нашел Зинаиды Гиппиус воспоминания, которые называются ""Одна встреча"", одна ее встреча с Лесковым. Вот эта экстравагантная дама все-таки встретилась с Лесковым, человеком, совершенно противостоящим ее экстравагантному стилю.
Еще нашлись какие-то зарубежные материалы, газетные материалы, потому что я очень много в старые годы, в давние годы, поднимал газеты, журналы, где находил всякие публикации автографов Лескова. Вот, к примеру, буквально неделю назад, в прошлый понедельник, отдал Ксении Петровне свои карточки для того, чтобы пользовались ими люди. Хотя мне нужно было бы несколько недель, чтобы самому быть автором этих публикаций.
Я могу вспомнить еще таких людей, как Леонид Рафаилович Ланский, который много лет работал. Вот. Он еще начинал в давних томах, после войны я выпустил два тома лермонтовских, больших два тома, очень содержательных, в Госзнаке. Он уже там принимал участие, до сих пор он работает. Наталья Давидовна Эфрос, такой божий одуванчик, ей сейчас, наверное, девяноста три – девяноста четыре года.

Иван Толстой: С самого начала интерес Ильи Зильберштейна нацелен не только на отечественные архивы, но и на бумаги, находящиеся (по тем или иным причинам) за пределами отечества. И с первых же лет руководства ""Литнаследством"" он стремился выбраться в Европу и покопаться в сокровищах. Его влиятельные друзья, как он надеялся, должны ему помочь.

Записка И.С.Зильберштейна председателю правления Журнально-газетного объединения Михаилу Кольцову и ответственному редактору журнала ""Литературное наследство"" Леопольду Авербаху ""Русские историко-литературные фонды за границей"" от 11 января 1934 г.

""…Прежде всего, я установил местонахождение архива Герцена, который разыскивается уже свыше 50 лет. В 1910-х гг. этот архив разыскивал для своего 22-томного издания сочинений Герцена М(ихаил) Лемке, который ездил с этой целью даже к дочери Герцена, Наталии Александровне, в Лозанну. Но ничего из бумаг отца, по словам Нат[алии] Ал[ександровны], у нее не осталось, и Лемке вернулся ни с чем. В 1921 г. к Н.А.Герцен обратился Л(ев) Б(орисович) Каменев – результатов от этого обращения также не было никаких. И, наконец, в прошлом году безрезультатно оказалось обращение к ней директора Центрального литературного музея В.Д.Бонч-Бруевича. Как я у[знал], у Наталии А[лександровны] действительно уже много лет бумаг ее отца нет. На правильные поиски натолкнули меня предисловия Драгоманова к его изданию ""Письма Кавелина к Тургеневу и Герцену"" и ""Письма Бакунина к Герцену и Огареву"", в которых говорится об архиве Герцена и назван список корреспондентов последнего, – причем ни одно из их писем до сего момента в печати не появлялось. Таким образом выяснилось, что еще в 80-х гг. Н.А.Герцен передала Драгоманову архив своего отца. От Драгоманова, как я установил, этот архив попал к мужу его дочери – Шишманову – видному болгарскому общественному деятелю. В прошлом году Шишманов умер, и весь архив Драгоманова попал в Варшаву и Прагу. По словам одного из лиц, видевшего в прошлом году драгомановский архив, ""герценовских материалов здесь оказалось очень много, – в том числе и интереснейшие письма самого Герцена, до сих пор не бывшие в печати"". Кстати, много материалов оказалось здесь и для истории эпохи конца 70-х гг. и начала 80-х, когда Драгоманов был близок с Аксельродом.
Любопытные документы по Герцену и его ближайшим соратникам находятся также в Париже; доступ к ним я, несомненно, получу. Здесь имеется связка интересных писем Герцена к крупным политическим деятелям Запада – большая переписка Герцена с Кельсиевым, письма Огарева, Лучинина, жены Герцена, архив известного гарибальдийца Льва Мечникова, редактировавшего в 1868 г. журнал ""Современность"".
Во Франции находится большая и, очевидно, наиболее интересная часть архива Салтыкова (…)
Благодаря ходатайствам P(озалии) M(арковны) Плехановой и профессора Мазона (профессора русской литературы Сорбонского университета и редактора журнала """"), зять Золя доктор Леблан разрешил мне работу в принадлежащем ему архиве Золя: первые розыски русских корреспондентов в этом архиве установили здесь неизданные письма Тургенева, Анненкова, Щедрина, Суворина, Стасюлевича, Достоевского. Таким образом, мне обеспечено получение копий и снимков со всех писем русских корреспондентов Золя.
Любопытнейшие неизданные материалы имеются на Западе по Бакунину. Так, я смогу получить письма к Бакунину разных корреспондентов, взятые у него при аресте в 1849 г.; революционные солдатские частушки, составленные при участии Бакунина для пропаганды среди солдат; материалы, устанавливающие политическую и деловую связь Бакунина с Бланки, и т.д.
Мне обеспечен доступ в архив Тургенева, хранящийся у сына Полины Виардо в Париже. Одно лишь описание этого архива занимает целый том в 200 страниц, выпущенный профессором Мазоном в 1930 г. в Париже на фр[анцузском] яз[ыке] под заглавием """". Здесь имеется большое количество неизданных художественных произведений и воспоминаний Тургенева – в том числе подробный план ненаписанного романа, повесть ""Искушение св. Антония"", рассказы ""Русский немец"", ""Два рода"", ""Степан Дубков"", ""Наталья Карповна"", дневник за 1882-83 гг., а также большая переписка Тургенева с Эдмондом Абу, Александром II, Анненковым, с Полиной, Людовиком и Марианной Виардо, Ханыковым, Стасюлевичем, Ганкой, Стасовым, Полонским, Достоевским, Григоровичем, Забелиным, Кавелиным, Муравьевым-Амурским, Некрасовым, Марией Зелинской, Писемским, Панаевым, Александром Ивановым, Марко-Вовчек, Ростовцевым, Галаховым, Верещагиным, Авдеевым, Теодором Штормом и т.д.
(…)
Точные данные имеются в моем распоряжении о местонахождении архивов Боборыкина, Григоровича, Анненкова (часть архива, сохранившаяся у жены его сына). В архиве Боборыкина лежит рукопись большого тома воспоминаний о 60-80 гг. (встречи с Золя, Энгельсом, Гонкуром, Ж. Санд, Тургеневым, Лавровым и т.д.), в архиве Григоровича – его переписка 80-90-х гг., в архиве Анненкова – письма к нему Тургенева.
Быть может, я получу доступ в архив Репина, в котором несколько тысяч писем к нему писателей и виднейших русских общественных деятелей 1870-1917 гг. – Толстого, Тургенева, Победоносцева, Гаршина, Андреева, Чехова, Горького и т.д.
(…)
И наконец, в Варшаве – в Ягеллонском музее, в б[ывшем] Ранидсвильском архиве, в Варшавской Национальной библиотеке имеются ценные материалы по истории русской культуры XIX века, доступ к которым безусловно будет мне открыт.
В силу всего вышеизложенного прошу Вас поднять вопрос о моей командировке сроком на два месяца за границу – в Прагу, Париж и Варшаву – для работы в вышеперечисленных архивных фондах. Не сомневаюсь, что моя поездка даст возможность получить ценные материалы для нескольких томов ""Литературного наследства"" – для герценовского, бакунинского, второго щедринского, тургеневского, для тома, посвященного революционной журналистике 1870-х гг., и т.д.
И.Зильберштейн"".

Иван Толстой: Отрывки из Записки на имя Михаила Кольцова и Леопольда Авербаха. Несмотря на покровительство очень сильных литературно-политических фигур, Зильберштейна в тот раз за границу не пустили.

Я поинтересовался у вдовы Ильи Зильберштейна Наталии Волковой, что Илье Самойловичу было ближе и дороже всего, какие темы были им особо любимы. Наталья Борисовна ответила.

Наталия Волкова: Самым важным в своей жизни и в своей работе он считал ""Литературное наследство"". Ради него он переехал в Москву, познакомил со своей идеей Михаила Кольцова, который в то время возглавлял Журнально-газетное издательство, получил разрешение на издание первых трех номеров и начал самостоятельно готовить эти номера, имея в своем распоряжении только машинистку. После того как эти три номера были утверждены, прошли (правда, с некоторыми трудностями в первом номере) и были выпущены, он уже смог составить редакцию всего из трех человек и продолжать издание, причем буквально каждый вышедший новый номер журнала (как они тогда назывались) его радовал. Однако с течением лет его отношение к этому изданию несколько изменилось, о чем уже гораздо менее известно. Приведу одну запись в его архиве:

""Вся моя жизнь, отданная на создание ""Литературного наследства"", - зря отданные годы. Будь проклят тот день, когда я придумал его!"".

Это запись 64 года. Что же произошло тогда в работе Ильи Самойловича? Во-первых, почти каждый номер сопровождался значительными трудностями, борьбой с цензурой, которой подвергались почти все номера, во-вторых, иногда сотрудники редакции сами возражали против того или иного материала, что доставляло Илье Самойловичу дополнительные огорчения.
Тем не менее, несмотря на подобные записи, можно сказать совершенно точно из других его записей и из самой работы, что ""Литературное наследство"" по-прежнему оставалось его основной работой и играло основную роль в его жизни.
Что же касается того, какие номера были основными в этой работе или о каких авторах он предпочитал писать, то, собственно, это те, с которых он и начинал в свое время свою деятельность, находясь еще в Ленинграде, обучаясь в университете или, как он сам признавался, большей частью работая в Пушкинском Доме. Пожалуй, основным его любимым автором оставался Пушкин. Уже в 1928 году вышла его небольшая брошюрка, названная ""Из бумаг Пушкина"", где он остановился на новых материалах, которые до сих пор были незнакомы в пушкинском наследии. А в 1934 году, к 100-летию со дня смерти Пушкина, он издает великолепный том, посвященный Пушкину, который сохраняет свое значение до сих пор. А также позднее он принимает участие в томе ""Пушкин. Лермонтов. Гоголь"".
Вторым автором, к которому он обращался с большой охотой, это архив Тургенева. Ему удалось получить, благодаря помощи Мазона, парижские материалы Тургенева. Причем, Мазон не только передал их в СССР, но он и разрешил впервые их издать у нас, что вообще тогда не было принято Национальной библиотекой, где они хранились. Вот эти тома Тургенева можно также причислить к наиболее любимым Ильей Самойловичем.
Достоевский. К нему он также обращался в ранние годы, издав ""Историю одной вражды"", посвященную отношениям Достоевского и Тургенева. Причем, это издание вышло в роскошном оформлении издательства ""Academia"", с посвящением ее Модзалевскому, и сейчас он вновь обращается уже к парижскому архиву Тургенева, который стал очень значительным изданием, и познакомил читателей с совершенно до сих пор незнакомыми материалами.
Что касается Чехова, то еще когда он работал у Щеголева, он издал сборник неизвестных произведений Чехова, и уже после его смерти выходят три тома ""Чехов и мировая литература"", в которых были широко использованы как материалы, полученные самим Зильберштейном, так и материалы позднее полученные и обработанные.
Из других тем можно назвать блоковскую тему. В свое время, только начав работать над ""Литнаследством"", он одновременно стал сотрудником только образованного Литературного музея, которым тогда руководил Бонч-Бруевич. И ему удалось получить у Любови Дмитриевны Блок письма Блока к Любови Дмитревне - она их до сих пор никому не давала, а ему согласилась дать. И вот издание этих писем было поручено именно Зильберштейну, так как еще только получая в 1929 году эти материалы, он уже тогда обусловил с Бонч-Бруевичем, что именно ему будет поручено их печатание. Вот, пожалуй, те основные любимые тома Зильберштейна, которые можно назвать. Хотя нельзя сказать, что к другим томам он относился менее внимательно.

Иван Толстой: Рассказывала Наталья Борисовна Волкова. С блоковскими томами Зильберштейн действительно намучился. В своем рассказе, записанном на магнитофонную пленку Виктором Дувакиным, Илья Самойлович пояснял.

Илья Зильберштейн: Недавно вышел, года два назад, том ""Письма Блока к жене"". Вот вам пример хождения по мукам. Об этом надо воспоминания писать. Четыре раза я готовил этот том. Четыре раза главные редактора… к счастью, они быстро сменялись, но один стоил другого.

Иван Толстой: Запись, к сожалению, осыпалась за эти 30 лет, так что мне придется повторить слова Ильи Самойловича собственным голосом. Он говорил:
""Я только вот насчет писем Блока к жене я хочу… К сожалению, я прыгаю, потому что плана нет, и плана я не могу составить. План всей жизни – это же каторга, это надо посадить в какую-то отдельную камеру меня – тогда я сделаю план всей жизни, а тут я не могу: звонки, дела, люди. Главный редактор… вот я сказал, четыре раза мы готовили. Иван-дубина – Анисимов, том зарезал первый"".

Виктор Дувакин: Ведь он же уже умер.

Илья Зильберштейн: Но мы же это готовили уже десять лет назад, и все материалы… Вы этот том не знаете. Там в конце моя статья о том, как я получил все эти материалы эпистолярные у Любови Дмитриевны Блок, у ее мамы Анны Ивановны Менделеевой, как я получил все это в тридцать восьмом – в тридцать девятом году…

Виктор Дувакин: В тридцать восьмом?!

Илья Зильберштейн: …для Бонча.

Виктор Дувакин: Для Бонча?

Илья Зильберштейн: Для Бонча, для Литмузея. О Бонче я скажу немножко.

Виктор Дувакин: Да.

Илья Зильберштейн: Отдельно. Вот. И вот чем кончилось. Уже тогда, когда книга была готова к сдаче в набор, уже когда предисловие к книге Орлова правилось четыре раза при нынешнем редакторе Владимире Родионовиче Щербине, четыре раза. Причем он всю жизнь занимается только Блоком. Править это было совершенно артель напрасный труд. Это у Ильфа и Петрова сказано все в точности. Потому что поправишь то – вылезает другое. Осточертело нечеловечески.
Книга имела огромный успех, читательский успех. Первые сто писем – это собственно письма… это стихотворения в прозе – стихи о Прекрасной Даме. Если вы видели эту книгу, вы ж понимаете. Она сразу стоила пять рублей, двадцать пять, пятьдесят и так далее, и так далее"".

Иван Толстой: Теперь мы можем продолжить голосом самого Ильи Зильберштейна:

Илья Зильберштейн: Дело не в этом, а дело в том, что главный редактор (у него символическая фамилия – Чугунов), и вот этот болван сказал: ""Кому нужны письма о любви?"". Опять-таки в своих выступлениях я всегда вовсю эту сволочь, извините за выражение… Он лег животом на книгу, животом. Ни с места. Никак. Из-под него вытащить книгу нельзя. Правит без конца. Значит, у нас же проходит книга: рецензент, причем на эту книгу четыре рецензии, четыре, слава богу, пальцев хватает, четыре рецензии. Это же бред сивой кобылы. Там, собственно, авторы: Орлов, Лия Михайловна принимала участие в комментариях, чтоб дотянуть, потому что не дали возможность напечатать полностью воспоминания Любови Дмитриевны Блок, которые я опять-таки получил в тридцать девятом году – ""Быль и небылицы о Блоке и о себе"", потому что там есть интимные страницы, но тем не менее мы взяли куски, великолепные куски, из воспоминаний в качестве комментариев к письмам. И чудом совершенно удалось из-под этого… А Ученый Совет, я забыл сказать, не только четверо рецензентов, Ученый Совет, на котором тоже задают всякие умники какие-то дурацкие вопросы… на том и стоят… Ну, и из-под Чугунова чудом удалось вытащить этот том.
Вскоре его убрали, потому что у него друзья в высоких инстанциях, тем не менее пять академиков написали, что они ни одной книги в своих институтах (у нас же только в основном печатаются труды институтов), а (нрзбр. – ред.) Института мировой литературы, если только не прикончат этого Чугунова. Так что же? Он получил, как всегда бывает в таких случаях? повышение. Он стал директором издательства ""Советская энциклопедия"". Выходит двадцать энциклопедий. Он разогнал всех. Два года он там существовал, и академик Прохоров, главный редактор, лауреат Нобелевской премии, Ленинской премии, ну, один из самых выдающихся ученых нашей страны, сказал: ""Или я или он"". Ну, наверное, его на повышение перебросили. А сам он работал где-то в этих самых войсках пограничных, там он читал лекции марксизма-ленинизма. Что он мог делать в многогранном издательстве Академии Наук? Ну вот вам пример того, как хождение по мукам, которое у меня отбирают самые лучшие часы жизни. Нервы гибнут, тем более, как я вам уже сказал, во всех таких случаях огонь я беру на себя. Никто из нашей редакционной публики никогда этими делами не занимается, если, вообще, чем-либо занимается.

Иван Толстой: Илья Зильберштейн, запись Виктора Дувакина 1981 года. Но мы перескочили целую эпоху. Вернемся в довоенную пору. Ко второй половине 30-х годов поддержка зильберштейновского начинания со стороны Журнально-газетного объединения стала уже невозможной. Там уже не работал покровитель Михаил Кольцов, а власти, в конце концов, решили это объединение и вовсе разогнать.
Из записки Льва Мехлиса ""О Журнально-газетном объединении (""Жургаз"")"" от 5 декабря 1937 года. Документ из Архива президента.

""Отдел печати и издательств ЦК провел обследование Журнально-газетного объединения (""Жургаз""). <…>
По уставу, утвержденному Наркомпросом в 1931 г., деятельность всех газет и журналов, входящих в объединение, должна направляться редакционным советом. Редакционного совета сейчас нет. Председатель объединения тов. М.Кольцов, на которого возложено руководство деятельностью всех редакций ""Жургаз"", фактически уже долгое время (около 2-х лет) в объединении не работает. Руководит ""Жургазом"" директор, на которого возложены только административно-хозяйственные функции. Долгое время директором ""Жургаза"" была Прокофьева, ныне арестованная. Сейчас директором является Биневич, связанный с Бубновым буквально на протяжении десятка лет. Это доверенный Бубнова человек и его нельзя оставлять во главе издательства.
Редакции газет и журналов, входящих в объединение, работают совершенно бесконтрольно. Единственное, что их связывает с объединением, это – издательская касса. Финансовая дисциплина отсутствует. Сметы всех газет и журналов и штаты раздуты. Расходование гонорара в большинстве случаев преступно. В таких изданиях, как ""Архитектурная газета"", ""За рубежом"", ""Стахановец"" и др., огромные суммы гонораров попросту распределялись между штатными сотрудниками. Во многих изданиях гонорар размечается штатными сотрудниками даже в тех случаях, когда они не пишут статей. В большинстве редакций заведена система, когда ответственный редактор, имеющий твердую ставку, получает добавочно из гонорарного фонда большие суммы за редактирование каждого номера.
Кадры редакций и самого ""Жургаза"" сильно засорены. В числе 250 редакционных сотрудников ""Жургаза"" выходцев из среды потомственных дворян, фабрикантов, крупных торговцев – 32, выходцев из мелкобуржуазных партий – 6, исключенных из ВК (б) – 9, коммунистов, имеющих партвзыскания за политические ошибки – 12, имеют репрессированных родственников – 23, имеют родственников за границей – 18, работали в буржуазной и белогвардейской печати – 10. <…>
Для упорядочения работы объединения ""Жургаз"" необходимо провести следующие мероприятия:
1. Типизировать издания объединения ""Жургаз"". Для этого: <…> издания объединения ""Жургаз"" передать: <…>
""Литературную газету"" и журнал ""Литературное наследство"" – в Гослитиздат"".

На этом мы заканчиваем программу Замысел в чернильнице, посвященную бурным годам Ильи Самойловича Зильберштейна. Впереди в нашем цикле – передачи о Сергее Макашине, Юлиане Оксмане, Марке Азадовском, о главных направлениях в деятельности ""Литнаследства”. Документы по истории ""Литературного наследства"" любезно предоставлены для нашей программы Александром Галушкиным, заведующим Отделом “Литнаследства” в Институте мировой литературы..

---