Осенний сон
Текст печатается по изданию: Осенний сон . Пьеса в четырех картинах. СПб., 1912.
Книга вышла с обложкой и рисунками Гуро (на цветных вклейках - иллюстрации с работ М. Матюшина). В нее вошли одноименная пьеса в четырех картинах, стихи, а также несколько фрагментов и ноты скрипичной сюиты Матюшина Осенний сон, которую он посвятил «другу моему Вилли Нотенберг» - «умершему сыну» Елены Гуро, существовавшему лишь в ее воображении. В образе барона Вильгельма фон Кранца (Гильома) отразились черты характера и облик друга и ученика Гуро, художника Бориса Эндера.
Пьеса получила высокую оценку Вячеслава Иванова в рецензии, напечатанной в журнале «Труды и дни» (М., 1912, №№ 4–5) издательства «Мусагет»: «<…> Тех, кому очень больно жить в наши дни, она, быть может, утешит. Если их внутреннему взгляду удастся уловить на этих почти разрозненных страничках легкую, светлую тень, - она их утешит. Это будет - как бы в глубине косвенно поставленных глухих зеркал - потерянный профиль истончившегося, бледного юноши - одного из тех иных, чем мы, людей, чей приход на лицо земли возвещал творец „Идиота“. И кто уловит мерцание этого образа, узнает, как свидетельство жизни, что уже родятся дети обетования и - первые вестники новых солнц в поздние стужи - умирают. О! они расцветут в свое время в силе, которую принесут с собою в земное воплощение, - как теперь умирают, потому что в себе жить не могут, и мир их не приемлет. Им нет места в мире отрицательного самоопределения личности, которая все делит на я и не-я, на свое и чужое, и себя самое находит лишь в этом противоположении. Это именно иные люди, не те, что мы теперь, - люди с зачатками иных духовных органов восприятия, с другим чувствованием человеческого Я: люди, как бы вообще лишенные нашего животного Я: через их новое Я, абсолютно проницаемое для света, дышит Христова близость…
Но уловит ли читатель этот нужный всем нам образ? Как было запечатлеть свет, которого не могла сдержать земная форма, - веяние, проструившееся через почти безмолвные уста? Любовь сделала это, и спасла тень тени и легчайший след дыхания. Из искусства было взято для этой цели очень мало средств (и все же еще слишком много, ибо лучше было бы, если бы то было возможно, чтобы в книжках вовсе не чувствовалось художественной притязательности и ничего другого не было, кроме воспоминания и непосредственной лирики). В общем было верно угадано, что здесь нужно именно лишь несколько разрозненных почти несвязных штрихов. И эти несколько намеков и неточных приближений прониклись (и не искусство это сделало) - чудесным оживлением. И нежная тень милого вестника поселилась в нескольких душах, благодарных за эту розу с нечужой им отныне могилы».
Если для многих эта книга была, вероятно, «недостаточно литературна», то для писателей близких, созвучных Елене Гуро (в 1920-е годы было образовано издательство «Верблюжонок», где печатались книги «продолжателей Гуро» А. Владимировой, К. Маригодова, Н. Венгрова и Д. Петровского) Осенний сон был своего рода откровением, знаком того, что сама литература может стать иной, неброской внешне, но необычайно насыщенной «живой жизнью души»; может уйти в непредставимые глубины исповедальности и искренности. Писатель Осип Дымов назьшал эту книгу «девственной» и «крайне-крайне чистой» и считал ее «одной из самых интересных за последнее время». Он писал: «Вижу „эмоционализм“ параллельно „импрессионизму“; „кончики нервов вибрируют - тоньше, нежели перо“; „пьесы тончайшим образом тонки“; „многое и многое в ней (в книге - А. М.) трогает и волнует отсутствием литературности“» (Цит. по: Л. Усенко. Импрессионизм в русской прозе начала XX века. Ростов-на-Дону, 1988. С. 58).
Александр Блок, получив от Гуро Осенний сон называл книгу «Красивой» и обещал «читать ее внимательно» (письмо А. Блока Е. Гуро от 26 янв. 1912 г.; см. Л. Усенко, указ. соч., с. 43).
Велимир Хлебников принадлежал к числу тех немногих, для кого предназначалась и кому посвящалась книга, - «кто понимает и кто не гонит». «В „Осеннем сне“ слышится что-то очень знакомое, - писал он в письме Елене Гуро в январе 1913 года, - многочисленные верблюжата, долговязые чудаки, дон-Кишот, Тамара, ассирийские мудрецы, все это напоминает Лицейский переулок и желтое окошко.
В „Кузнечиках“ звучит легкая насмешка над другой мелькнувшей жизнью, но тут же дается ключ к пониманию ее и прощение ошибок и упрямства.
В скрипичной вещи М<ихаила> В<асильевича> вводится „живее“ вместо? (fortissime?). Заслуга и угол начала.
Рассеяны намеки на прошлое, и его волны льются со страниц книги, а в словаре оборотов и слов есть „они думают верное рыцарское слово“(слово самураев), а это очень важно по соображениям некоторым. Рисунок юноши-призрака, тонкого, как хлыст, украшает книгу <…> она дорога тем людям, кто увидит в ней водополье жизни, залившей словесность и прочтет знаки дорогого» (Хлебников В. Неизданные произведения. М., 1940. С. 364).
А. Закржевский писал: «…В своей драме „Осенний сон“ Гуро воссоздала бледный очерк чародея русской тайны - князя Мышкина, сколько любви и женственной глубины вложено ею в этот образ!.. Только один Вячеслав Иванов в заметке, полной удивительного понимания тайны Гуро, отметил ее книжку, эта заметка <…> является ключом доверия к дверям творчества преждевременно угасшей поэтессы» (Рыцари безумия. Футуристы. Киев, 1914. С. 138).
В одном из своих дневников 1912 года Елена Гуро оставила запись, дающую возможность оценить, как тонко Иванов и Хлебников - независимо друг от друга - почувствовали главную особенность книги: «В „Осеннем сне“ говорится не о том, что написано, а о некой необъятной лучезарной сути, заложенной под словами и кусками фабулы» (Цит. по: Гуро 1997. С. 70).
А тёплыми словами потому касаюсь жизни, что как же иначе касаться раненого? Мне кажется, всем существам так холодно, так холодно…
Елена Гуро. Из книги Небесные верблюжата, 1914
Отец Гуро был высокопоставленным военным, секретарём штаба Петербургского ВО и войск гвардии при в. кн. Владимире Александровиче, генерал-лейтенантом; дед по матери — педагог и детский литератор Чистяков; сестра Елены, Екатерина Низен, участвовала в публикациях футуристов.
В 1909 Елена Гуро издала первую книгу рассказов, стихов и пьес «Шарманка»; тираж при её жизни остался нераспроданным, и оставшиеся экземпляры поступили повторно в продажу после её смерти. К книге Гуро сочувственно отнеслись Вячеслав Иванов, Лев Шестов, Алексей Ремизов и Александр Блок, с которым Гуро была знакома лично (Гуро иллюстрировала его стихи в альманахе «Прибой») и который проявлял к её творчеству и личности постоянный интерес.
В истории русского авангарда нет другого такого художника, для которого литература, п оэзия и живопись были бы так неотторжимо слиты, как это было у Елене Гуро. О не й нельзя говорить только как о художнике или как о поэте, авторе дневников или же катализаторе художественных идей. Она не создала системы или школы, не попала в силки какой-либо, пусть собственной, художественной платформы, но взгляды и личность Гуро оказывали влияние на художников и поэтов, окружавших ее, и во многом определяли концепции по крайней мере двух художественных группировок - "Союза молодежи" и "Гилей".
Полевые мои Полевунчики, Что притихли? Или невесело? — Нет, притихли мы весело - Слушаем жаворонка. Полевые Полевунчики, Скоро ли хлебам колоситься? — Рано захотела — еще не невестились. Полевые Полевунчики, что вы пальцами мой след трогаете? — Мы следки твои бережем, бережем, а затем, что знаем мы заветное, знаем, когда ржи колоситься. Полевые Полевунчики, Что вы стали голубчиками? — Мы не сами стали голубчиками, а знать тебе скоро матерью быть - То-то тебе свет приголубился.Тринадцати лет Гуро поступила в Рисовальную школу при ОПХ в Петербурге. В 1903-05 годах посещала студию художника импрессионистического толка Ционглинского. Там она познакомилась с талантливым музыкантом и живописцем, а впоследствии и теоретиком искусства Матюшиным, ставшим ее другом и единомышленником. В 1906-07 они вместе посещают художественную школу Званцевой (располагавшуюся в том же петербургском доме, что и знаменитая "башня" поэта Вячеслава Иванова), где преподавали такие мастера модерна, как Добужинский и Бакст.
|
«Портрет М. В. Матюшина», 1903.
Истоки творчества Гуро можно найти и в символизме Борисова-Мусатова и Врубеля, которых она глубоко почитала. Стоит выделить несколько периодов в творчестве художницы, определяемых направлениями ее исканий: до 1906 - ученичество, впитывание и переосмысление импрессионизма, "мирискуснической" стилистики (оформление совместно с Любавиной книги "Шарманка"); 1906-07 - символические стилизации ("Рост и движерезультат или делание
Елена Гуро возвела этюдность, незавершенность, фрагментарность в ранг самостоятельных качеств, присущих творческому акту, а значит, и плоду его - произведению. Она делала сначала этюд общей формы, например дерева или кошки, часто сразу кистью, одновременно следя за изменчивостью натуры во времени и стилизуя ее, то есть приближаясь к сути объекта. Затем изображала часть объекта: ствол дерева или голову кошки, стараясь не потерять характерности целого. И наконец, фрагмент - кора дерева, лапа кошки, - в котором, как в семени, сохранялось все дерево или животное
В 1908—1910 Гуро и Матюшин входят в круг русских кубофутуристов-«будетлян» (Давид Бурлюк, Василий Каменский, Велимир Хлебников), они встречаются в доме Матюшиных на Песочной улице в Петербурге (ныне Музей петербургского авангарда на улице Профессора Попова, Петроградская сторона), там основывается издательство «Журавль», в 1910 выходит первый сборник кубофутуристов «Садок судей», где участвует и Гуро. В 1910—1913 она активно выступает и как художник, на выставках левого «Союза молодёжи».
Елена Гуро справа
В 1912 Елена Гуро выпускает второй сборник «Осенний сон» (положительная рецензия Вячеслава Иванова), включающий одноименную пьесу, ряд фрагментов и иллюстрации автора. Наиболее известная её книга, состоящая в основном из стихотворений, но включающая дневниковые фрагменты — «Небесные верблюжата» (1914) — вышла посмертно. Творчество Гуро вызывало сочувственный отклик самых разных критиков, в том числе отрицательно настроенных к футуризму (так, Владислав Ходасевич противопоставлял её остальным футуристам).
Елена Гуро умерла на своей финляндской даче от лейкемии, похоронена там же; могила не сохранилась. Её памяти футуристы посвятили сборник «Трое» (1913; в книгу вошли стихи Хлебникова и Алексея Кручёных, а также посмертные публикации самой Гуро). Среди молодых петроградских поэтов в 1910-е поддерживался культ Гуро, существовало посвященное ей издательство «Дом на Песочной» (продолжавшее «Журавль»).
Опять в путанице бесконечных сумерек
Бредовые сумерки,
я боюсь вас.
Елена Гуро. 1913.
Венок весенних роз
Лежит на розовом озере.
Венок прозрачных гор
За озером.
Шлейфом задели фиалки
Белоснежность жемчужная
Лилового бархата на лугу
Зелени майской.
Для творчества Гуро характерен синкретизм живописи, поэзии и прозы, импрессионистическое восприятие жизни, поэтика лаконического лирического фрагмента (влияние Ремизова, «симфоний» Андрея Белого, «стихотворений в прозе» Бодлера и связанной с ним традиции), свободный стих, эксперименты с заумью («Финляндия»). Излюбленные тематики: материнство (в ряде стихотворений отражена тоска по умершему сыну «Вильгельму Нотенбергу», которого на самом деле не было), распространяющееся на весь мир, пантеистическое ощущение природы, проклятие городу, в некоторых стихотворениях социальные мотивы.
Вдруг весеннее
Земля дышала ивами в близкое небо;
под застенчивый шум капель оттаивала она.
Было, что над ней возвысились,
может быть, и обидели ее, -
а она верила в чудеса.
Верила в свое высокое окошко:
маленькое небо меж темных ветвей,
никогда не обманула, — ни в чем не виновна,
и вот она спит и дышит...
и тепло.
Поэзия Гуро связана с Финляндией, в которой она подолгу жила. Одноименное заумное стихотворение построено на фонетической стилизации финской речи. Стихотворение Гуро «Финская мелодия» была посвящено «несравненному сыну его родины», известному финскому певцу того времени Паси Яяскеляйнену. Вторая же часть стихотворения, «Не плачь, мать родная», по-видимому, была навеяна одноимённым стихотворением финского поэта Яакко Ютейни.
Поклянитесь однажды, здесь мечтатели, глядя на взлет, глядя на взлет высоких елей, на полет полет далеких кораблей, глядя как хотят в небе островерхие, никому не вверяя гордой чистоты, поклянитесь мечте и вечной верности гордое рыцарство безумия, и быть верными своей юности и обету высоты. 1913Интерес к Гуро пробудился благодаря работе Владимира Маркова «Русский футуризм» (1968); в 1988 в Стокгольме издан её сборник «Selected prose and poetry», в 1995 году там же — неизданные произведения из архивов, а в 1996 в Беркли, Калифорния — «Сочинения». В России изданы два сборника избранного с одинаковым названием «Небесные верблюжата»: в Ростове-на-Дону в 1993 и в Петербурге в издательстве «Лимбус Пресс» в 2002, кроме того, в Петербурге вышли сборники «Из записных книжек» (1997) и «Жил на свете рыцарь бедный» (1999). Творчеству Гуро посвящено большое количество исследований в России и за рубежом.
people.su ›
|
«Женщина в платке (Скандинавская царевна)», 1910.
Гордо иду я в пути.
Ты веришь в меня?
Мчатся мои корабли
Ты веришь в меня?
Дай Бог для тебя ветер попутный,
Бурей разбиты они -
Ты веришь в меня?
Тонут мои корабли!
Ты веришь в меня!
Дай Бог для тебя ветер попутный!
1913
"Она чувствует себя матерью всех вещей, всех живых существ: и куклы, и Дон-Кихота, и кота. Все её дети изранены, и она тянет к ним свою смелую душу"
Вадим Шершеневич. Поэтессы. 1 914.
"Душа её была слишком нежна, чтобы ломать, слишком велика и благостна, чтобы враждовать даже с прошлым, и так прозрачна, что с лёгкостью проходила через самые уплотнённые явления мира, самые грубые наросты установленного со своей тихой свечечкой большого грядущего света… Вся она, как личность, как художник, как писатель, со своими особыми потусторонними путями и в жизни и в искусстве - необычайное, почти непонятное в условиях современности, явление. Вся она, может быть, знак.
Знак, что приблизилось время"(из предисловия М. Матюшина к сборнику "Трое", 1913).
Сайт, посвящённый творчеству Елены Гуро:
http://elenaguro.narod.ru/index.html
МЕЛОЧИ
ДЕТСКОЕ УТРО
Расцвели под окошком пушистые одуванчики. Раскрылся желтый лютик, и стало утро. Блестящие чашечки унизали лужок. Собрали чашечки лютика и еще синие и сделали чайный столик. Из лучей волчок бегал по полу.
Пошли воевать с темной елкой: отвоевать белую кружечку. В это время дома выросли грибы на полках, деревянные, лакированные и с красными шапочками. Увидав это, желтые соломенные стулья заплясали по комнате.
А мы стали гоняться. Хотели поймать желтый солнечный пушок и посадить его на сосновыю полку. Гонялись, гонялись и не поймали. Так и пробегали по солнечным окнам до завтрака.
А с сосновой полочки смолка веселыми слезками падала.
НЕИЗРЕЧЕННОЕ
Точно маленькая желтая улыбка. Неожиданно утром на дорожке прилип желтый листик. Над дорожкой точно кто-то белокурый приподнял ресницы.
Погоди, это приближенье. На коричневый мох рассыпались желтые треугольнички. Точно кто-то идет в конце дорожки — но его нет. Сверху льются лазоревые стеклышки и светло-зеленые. Встревожился воздух, стал холодноватый.
Точно кто-то встревоженный и просветленный приподнял ресницы. Точно будет приезд. Приедет сюда дивная страна, далекая, с блаженной жизнью. Ее привезут на коляске с кожаным верхом, и чуть-чуть будут по песку пищать колеса. Точно обеими ногами подпрыгнули от земли и поплыли над землей.
Сверху льются лазоревые стеклышки и зеленое серебро. Лучатся спелые соломинки у ступеней.
Прозвенела стеклянная дверь балкона.
Рамы стекольные и жердочки просветлели. Все это не сегодня — а завтра... Погоди!..
ПОДРАЖАНИЕ ФИНЛЯНДСКОМУ
Целый день провалялся я за гумном...
Ничего нет весеннего вереска милее! Мне сказала судьба: «Полежи еще, увалень; ты проспишь свое счастье».
И когда я встал и вышел на дорогу, у меня еще солома сидела в волосах.
Ничего нет весеннего вереска милее! И кричали мне вслед: «Экий неряха идет!» Да, захотел, так и встал.
Высоко растут сосны!
И я рыл целый день, ворочал и гнул, так, что скрипели суставы. И я стрелял судьбу мою в высоте.
Высоко растут сосны.
И я вырыл из глубины лесной мою судьбу и понес на плечах. И я вырыл большое счастье, и было, чем хвастаться:
«Захочу, так и встану я!» Да, совсем еще бурый вереск был.
Ничего нет весеннего вереска краснее! И стояла девушка с белым цветком в руках. И стояла девушка, взявшись за концы платка... И сказал я девушке — будь моей!
Ничего нет весеннего вереска милее! А большое счастье пусть постоит! И уж покраснела она и отвернулась прочь... Но тут меня треснула по шее судьба, так что в канаву ткнулся я головой, — а канава была с весенней водой.
Ничего нет весеннего вереска милее. А когда я вылез, девушки не было, только прятался быстрый смех в кустах. И я нес добытое счастье на плечах, и соседи мне удивлялись и снимали шапки. И ворчала судьба: «Сыночек образумился!» Но я тихомолком от нее соображал: «Ведь она тогда отвернулась, покраснев». Ничего нет весеннего вереска краснее! И я, таки, думал: — Весна придет опять, весна придет опять.
И смех дразнил, исчезал в кустах. «Ничего нет весеннего вереска милее!»
В стихах её пантеотичных
Казалось живопись в строку
Вписалась зримо-эксцентрично,
Как ни у кого на том веку.
А век – начало авангарда,
А так как Франции кровей, (1)
То это стало как наградой,
Вписавшей в круг её друзей
Известных русских модернистов, (2)
Благодаря чему житьё
Ей помогло в авангардистах
Оставить имя и своё. (3)
Сочтя живому себя мамой, (4)
Хотя бездетною была,
Себе придумала до самой
Кончины сына и ввела
Людей немало в заблужденье
И, к слову, даже до сих пор
У многих собственное мненье
Что Нотенберг ей сын – не вздор. (5)
Постскриптум:
От лейкемии, словно чиркнул
По жизни спичкой кто – дотла
В глуши карельской: в Уусикиркко (6)
Сгоревши, к Богу отошла.
26.10.17г.
Борис Бериев
1 – по отцовской линии она происходила из рода маркизов де Мерикур, которые, бежав от французской революции 1789 г., перебрались в Россию.
2 – в числе её друзей были художники: Я. Ф. Ционглинский (в мастерской которого училась живописи), М. В. Матюшин (ставший ей мужем), Л. С. Бакст и М. В. Добужинский.
3 – В 1910-1913 она активно выступает и как художник, на выставках левого «Союза молодёжи»
4 – читайте её собственное уточнение по данному вопросу в примечании к стихотворению «Слова любви и тепла» на данной странице ниже в разделе «Из стихотворений Елены Гуро»
5 – В.В. Нотенберг – мифический литературный сын Елены Гуро
6 – Уусикиркко (дословно с финского – новая церковь) – ныне посёлок Поляны Выборгского района Ленобласти.
На картинке: русская поэтесса, прозаик и художница Елена Генриховна Гуро
Годы жизни: 1877 - 1913
Вадим Шершеневич о поэзии Е.Гуро
Елена Гуро ласковая, нежная. У неё и слова-то какие-то особенные, свои. У всякого другого эти слова пропали бы, измельчали, но у стихов Гуро есть особая притягательная сила. Ласковость Гуро сильна, ласковость Гуро - это обратная сила её дерзости, смелости. <…>
Она чувствует себя матерью всех вещей, всех живых существ: и куклы, и Дон-Кихота, и кота.
Все её дети изранены, и она тянет к ним свою смелую душу. <…> Елена Гуро - первая поэтесса-мать.
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ ЕЛЕНЫ ГУРО:
ФИНЛЯНДИЯ.
Это-ли? Нет-ли?
Хвои шуят, - шуят
Анна - Мария, Лиза, - нет?
Это-ли? - Озеро-ли?
Лулла, лолла, лалла-лу,
Лиза, лолла, лулла-ли.
Хвои шуят, шуят,
ти-и-и, ти-и-у-у.
Лес-ли, - озеро-ли?
Это-ли?
Эх, Анна, Мария, Лиза,
Хей-тара!
Тере-дере-дере…Ху!
Холе-кулэ-нэээ.
Озеро-ли? - Лес-ли?
Тио-и
ви-и…у.
(Из сборника «Трое», 1913)
СТАРЫЙ РОМАНС
Подана осторожно карета,
простучит под окном, по камням.
Выйдет сумрачно - пышно одета,
только шлейфом скользнет по коврам.
И останутся серые свечи,
перед зеркалом ежить лучи.
Будет все, как для праздничной встречи,
непохоже на прежние дни.
Будут в зеркале двери и двери
отражать пустых комнат черед.
Подойдет кто-то белый, белый,
в отраженья свечой взойдет.
Кто-то там до зари окропленной
будет в темном углу поджидать,
и с улыбкой бледно-принужденной
в полусумраке утра встречать.
И весь день не взлетит занавеска
меж колоннами, в крайнем окне;
только вечером пасмурным блеском
загорится свеча в глубине.
(Из книги «Шарманка», 1909)
Памяти моего незабвенного
единственного сына В. В. Нотенберга
Вот и лег утихший, хороший -
Это ничего -
Нежный, смешной, верный, преданный -
Это ничего.
Сосны, сосны над тихой дюной
Чистые, гордые, как его мечта.
Облака да сосны, мечта, облако....
Он немного говорил. Войдет, прислонится...
Не умел сказать, как любил.
Дитя мое, дитя хорошее,
Неумелое, верное дитя!
Я жизни так не любила,
Как любила тебя.
И за ним жизнь, жизнь уходит -
Это ничего.
Он лежит такой хороший -
Это ничего.
Он о чем-то далеком измаялся...
Сосны, сосны!
Сосны над тихой и кроткой дюной
Ждут его...
Не ждите, не надо: он лежит спокойно -
Это ничего.
*****
Но в утро осеннее, час покорно-бледный,
Пусть узнают, жизнь кому,
Как жил на свете рыцарь бедный
И ясным утром отошел ко сну.
Убаюкался в час осенний,
Спит с хорошим, чистым лбом,
Немного смешной, теперь стройный -
И не надо жалеть о нем.
<ЛОДОЧКА>
Под этим названием стихотворение напечатано в сборнике «Трое».
В книге «Небесные верблюжата» название снято.
Хор
У него ли рыбочка,
Лодочка, весна,
До того ли ходкая,
Завидно ладна!
Он
Рыбка моя, лодочка,
не посмей тонуть.
С красной да полосочкой, -
ходкая, мигнуть.
Хор
Лодка, лодка, лодочка -
одного мигнуть
Не посмей, рыбешечка,
затонуть.
Он
Ладна, ладна лодочка,
да во мне дыра.
Подвела, малюточка,
к рыбкам привела.
Хор
Ах, его ли лодочка,
да не хоть куда -
до краёв маленечко
тина, да вода.
ВЕЧЕРНЕЕ
Покачнулось море -
Баю-бай.
Лодочка поплыла.
Встрепенулись птички...
Баю-бай,
Правь к берегу!
Море, море, засыпай,
Засыпайте, кулички,
В лодку девушка легла,
Косы длинней, длинней
Морской травы.
..........................
Нет, не заснет мой дурачок!
Я не буду петь о любви.
Как ты баюкала своего?
Старая Озе, научи.
Ветви дремлют...
Баю-бай,
Таратайка не греми,
Сердце верное - знай -
Ждать длинней морской травы.
Ждать длинней, длинней морской травы,
А верить легко.
Не гляди же, баю-бай,
Сквозь оконное стекло!
Что окошко может знать?
И дорога рассказать?
Пусть говорят - мечты-мечты,
Сердце верное может знать
То, что длинней морской косы.
Спи спокойно,
Баю-бай,
В море канули часы,
В море лодка уплыла
У сонули рыбака,
Прошумела нам сосна,
Облака тебе легли,
Строятся дворцы вдали, вдали!..
(Из книги «Небесные верблюжата», 1914)
МОЕМУ БРАТУ
Помолись за меня - ты
Тебе открыто небо.
Ты любил маленьких птичек
И умер замученный людьми.
Помолись обо мне тебе позволено
чтоб-б меня простили.
Ты в своей жизни не виновен в том -
в чем виновна я.
Ты можешь спасти меня.
помолись обо мне
. . . . . . . . . . . .
оттого, что я печалюсь.
Также я думаю о тех,
кто на свете в чудаках,
кто за это в обиде у людей,
позасунуты в уголках - озябшие без ласки,
плетут неумелую жизнь, будто бредут
длинной дорогой без тепла.
Загляделись в чужие цветники,
где насажены
розовенькие и лиловенькие цветы
для своих, для домашних.
А все же их хоть дорога ведет -
идут, куда глаза глядят,
я - же и этого не смогла.
Я смертной чертой окружена.
И не знаю, кто меня обвел.
Я только слабею и зябну здесь.
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.
(Из сборника «Трое», 1913)
Вянут настурции на длинных жердинках.
Острой гарью пахнут торфяники.
Одиноко скитаются глубокие души.
Лето переспело от жары.
Не трогай меня своим злым током...
Меж шелестами и запахами, переспелого, вянущего лета,
Бродит задумчивый взгляд,
Вопросительный и тихий.
Молодой, вечной молодостью ангелов, и мудрый.
Впитывающий опечаленно предстоящую неволю, тюрьму и чахлость.
Изгнания из стран лета.
(Из сборника «Трое», 1913)
ВДРУГ ВЕСЕННЕЕ
Земля дышала ивами в близкое небо;
под застенчивый шум капель оттаивала она.
Было, что над ней возвысились,
может быть, и обидели ее, -
а она верила в чудеса.
Верила в свое высокое окошко:
маленькое небо меж темных ветвей,
никогда не обманула, - ни в чем не виновна,
и вот она спит и дышит...
и тепло.
(Из книги «Осенний сон», 1912)
Возлюбив боль поругания,
Встань к позорному столбу.
Пусть не сорвутся рыдания!
Ты подлежишь суду!
Ты не сумел принять мир
без содрогания
В свои беспомощные глаза,
Ты не понял, что достоин изгнания,
Ты не сумел ненавидеть палача!
....................................
Но чрез ночь приди
в запутанных улицах
Со звездой горящей в груди...
Ты забудь постыдные муки,
Мы все тебя ждем в ночи!
Мы все тебя ждем во тьме томительной,
Ждем тепла твоей любви...
Когда смолкнет день, нам бойцов не надо,
Нам нужен костер в ночи!
А на утро растопчем угли
Догоревшей твоей любви
И тебе с озлобленьем свяжем руки...
..........................................
Но жди вечерней зари!
(Из сборника «Рыкающий Парнас», 1914)
Пахнет кровью и позором с бойни,
Собака бесхвостая прижала осмеянный зад к столбу.
Тюрьмы правильны и спокойны.
Шляпки дамские с цветами
в кружевном дымку.
Взоры со струпьями,
взоры безнадежные
Умоляют камни, умоляют палача...
Сутолка, трамваи, автомобили
Не дают заглянуть в плачущие глаза.
Проходят, проходят серослучайные,
Не меняя никогда картонный взор.
И сказало грозное и сказало тайное:
«Чей-то час приблизился и позор».
Красота, красота в вечном трепетании,
Творится любовию и творит из мечты.
Передает в каждом дыхании
Образ поруганной высоты.
...Так встречайте каждого поэта
глумлением!
Ударьте его бичом!
Чтобы он принял песнь свою,
как жертвоприношение,
В царстве вашей власти шел
с окровавленным лицом!
Чтобы в час, когда перед
лающей улицей
Со щеки его заструилась кровь,
Он понял, что в мир мясников
и автоматов
Он пришел исповедывать - любовь!
Чтоб любовь свою, любовь вечную
Продавал, как блудница,
под насмешки и плевки, -
А кругом бы хохотали, хохотали
в упоении
Облеченные правом убийства
добряки!
Чтоб когда, все свершив,
уже изнемогая,
Он падал всем на смех на каменья
в полпьяна, -
В глазах, под шляпой модной
смеющихся не моргая,
Отразилась все та же
картонная пустота!
(Из сборника «Рыкающий Парнас», 1914
Струнной арфой
Касались сосны,
где свалился полисадник,
У забытых берегов
и светлого столика, -
рай неизвестный,
кем-то одушевлённый.
У сосновых стволов
тропинка вела,
населённая тайной,
к ласковой скамеечке,
виденной кем-то во сне.
Пусть к ней придёт
вдумчивый, сосредоточенный,
кто умеет любить, не знаю кого,
ждать, - не знаю чего,
а заснёт, душа его улетает
к светлым источникам
и в серебряной ряби
веселится она.
(Из книги «Небесные верблюжата», 1914)
СЛОВА ЛЮБВИ И ТЕПЛА
У кота от лени и тепла разошлись ушки.
Разъехались бархатные ушки.
А кот раски-ис...
На болоте качались беловатики.
Жил-был
Ботик-животик:
Воркотик
Дуратик
Котик-пушатик.
Пушончик,
Беловатик,
Кошуратик -
Потасик...
[А тёплыми словами потому касаюсь жизни, что как же иначе касаться раненого? Мне кажется, всем существам так холодно, так холодно.
Видите ли, у меня нет детей, - вот, может, почему я так нестерпимо люблю всё живое.
Мне иногда кажется, что я мать всему.]
(Из книги «Небесные верблюжата», 1914)
«Вся она, может быть, знак.
Знак, что приблизилось время»
М. Матюшин
Елена Гуро родилась в Петербурге. По отцовской линии происходила из рода маркизов де Мерикур, которые, бежав от французской революции 1789 г., перебрались в Россию. Отец Елены был офицером.
Детские годы Гуро прошли в псковской деревне Новоселье. В восьмилетнем возрасте она начала рисовать, сочинять стихи и вести дневник. В 1890 г. поступила в Рисовальную школу при Императорском обществе поощрения художеств. В 1903-1905 гг. занималась в студии художника Я. Ционглинского. Там она познакомилась со своим будущим мужем - композитором и художником . Также Гуро посещала художественную школу Е. Званцевой, где преподавали и .
На живопись Гуро оказали влияние символизм и . Художница увлекалась также неоимпрессионизмом и была членом импрессионистской группы Н. Кульбина.
Цветовые эксперименты, проводимые Гуро, во многом стали основой научной теории цвета, разработанной и его учениками в начале 1920-х гг.
Гуро изучала теорию стиха, увлекалась , высоко ценя поэзию Блока и Андрея Белого. Первая публикация рассказов Гуро состоялась в 1905 г., а в 1909 г. вышла первая ее книга стихов и рассказов «Шарманка». С 1910 г. Гуро сблизилась с . Была знакома с В. Маяковским, . Входила в состав . Принимала участие в футуристических изданиях («Садок судей», «Трое»).
В 1912 г. в Петербурге была издана вторая книга Гуро - «Осенний сон» (в нее вошли одноименная пьеса, стихи и проза), в которой нашла отражение одна из главных тем ее творчества - миф о «незабвенном В.В. Нотенберге», ее «воздушном сыне», якобы умершем во младенчестве. Гуро настолько вжилась в этот миф, что заставила поверить в это многих из своего близкого окружения. Отголоски этого мифа слышны и до сих пор - в некоторых литературоведческих работах говорится о том, что Елена Гуро - всего лишь псевдоним, а настоящее имя поэтессы - Элеонора фон Нотенберг.
Елена Гуро умерла от лейкемии в усадьбе Уусикиркко в Финляндии (ныне - пос. Поляны Выборгского р-на) 23 апреля (6 мая) 1913 г.
Уже после смерти поэтессы, в 1914 г., в Петербурге была издана лучшая книга Гуро - «Небесные верблюжата».
Из книги «ОСЕННИЙ СОН»
ПРИМИРЕНИЕ
Я обидел непоправимо человека, который не жаловался. Я предательски отнял у него самое его нежно и терпеливо любимое. После была длинная ночь. Утром мне было так стыдно и больно, что я побежал объясняться, несмотря на мое самолюбие.
Ах, иногда чаша осени поднимается к бледному небу, переполнена золотом радости, медом и пурпуром счастья, купленного бессонными ночами подлинней моих и твоих, и о которых никто так и не узнает никогда.
По его стыдливо согнутым лопаткам я понял, что мне уже незачем просить прощенья у ограбленного мною, он уже простил меня, и об этом, значит, можно было совсем не говорить. И сначала я обрадовался. Мы шли рядом, как прежде. Но через минуту мне стало жутко с ним от того, что было пережито им в молчании, от того, - чего он так никогда и не рассказал мне. Какую длинную ночь! Я с неловкостью и жутью смотрел на согнутую спину, покорно вытянутую шею. Мы шагали рядом. В липах дорожки шел тихий дождь желтых листьев. А я больше не имел смелости быть его другом. Теперь мне было пора сделать ему еще одну гадость. По своей вине я заслужил предать его дружбу и оставить его одного. И я знал, что он переживет горькое недоумение и не осудит меня.
Я отомстил ему за это и охладел к нему.
О, ты заслужил свое одиночество, слышишь, слышишь, нестерпимо добрый! Ты заслужил свое одиночество. Самая глупая молитва, это твоя молитва о Чаше!
Так будет, пока наш, нами устроенный, мир не претворит себя и не омоется в слезах.
Вот молодые рябинки жертвенно покраснели и стоят на хвойной стене, уже готовые; пламенеющие чаши осени.
Выбирай любую. А осень знает все и про тебя, и про ночь, и про нас - твоих палачей.
Из книги «НЕБЕСНЫЕ ВЕРБЛЮЖАТА»
ГАЗЕТНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ
Верблюжьего пуха особо теплые фуфайки, кальсоны, чулки и наживотнички.
Это делается так: ловят в засаду молодых светлых духов, длинноватых и добрых, похожих на золотистых долговязых верблюжат, покрытых пухом святого сияния. Сгоняют их в кучу, щелкая по воздуху бичом, и нежные, добродушные создания, слишком добрые, чтобы понять, как это делают боль, толпятся, теснятся, протягивая друг через друга шеи, жмутся о грубую загородку, теряя с себя в тесноте свой нежный пух.
Этот-то пух небесных верблюжат, особо теплый весенним живоносным теплом, и собирают потом с земли и ткут из него фуфайки.
А как же бедных верблюжат так и убьют? - спросили меня с беспокойством.
Чего их убивать, - их погоняют, погоняют, пока пух с них пообобьется, да и выпустят обратно в небо до следующего раза, а пух у них отрастает в одну минуту еще лучше прежнего.
ВЕСНА, ВЕСНА!
Какой смешной был верблюжонок - прилежный. Старательно готовился к экзаменам и потом проваливался от застенчивости, да чудачества. А по зарям, чем бы прилечь носом в подушку, - украдкой писал стихи.
От прилежания отнимал у себя радость первых листьев в весеннем небе. А не умел, чтобы брюки не вылезали из-за пояса и чтобы рубашка не висела мешком, и перед чужими было бы ловко.
Не умел представиться, что не хочет играть в лаун-теннис, - и видели все, что не умеет от застенчивости, и что хочет застенчивость скрыть и тоже не умеет, и мучительно знал он, что на самой спине у него читают, как ему невыносимо неловко… И он видел потому веселье чаще всего удаляющимся или мелькающим вдали сквозь деревья.
Да, но на дне зеркальных озер яснятся журавлиные нетронутые зори. Одинокие чистые небеса.
Когда верблюжонок смотрел на небо, в розовом небе разливался родной теплый край.
Раздумья - возвеличенные одиночеством.
Поймут ли это те, - чья судьба всегда греться у чужих огней? Чужие огни дают мало тепла: - и от них часто прогоняют.
У ПЕСЧАНОГО БУГРА В ГОЛУБОЙ ДЕНЬ
Вот стоят цари, увенчанные свечами…
В свободной, - свободной высоте, над венцом царей, пустой флагшток нежно сверлит голубизну…
Здесь я даю обет: никогда не стыдиться настоящей самой себя. (Настоящей, что пишет стихи, которые нигде не хотят печатать). Не конфузиться, когда входишь в гостиную, и, как бы много ни было там неприятных гостей, - не забывать, что я поэт, а не мокрица…
И не желать никогда печататься в их журналах, не быть, как все, и не отнимать жизни у животных.
Почему я и это думаю?
Поэт - даятель, а не отниматель жизни… Посмотри, какой мир хорошенький, - вымытый солнцем и уже - верит в твое чувство и твои будущие писания и глядит на тебя с благодарностью…
Поэт - даятель жизни, а не обидчик-отниматель. И - обещаю не стесняясь говорить элегантным охотникам, как бы они ни были привлекательны, что - они подлецы - подлецы!!!
И пусть за мной никто не ухаживает, я сильна!
Но сдержу ли я свое слово?.. Сдержу ли я его?
Я сжимаю кулаки, но я одна, и кругом величественно.
Это быстро у меня проходит…
Моя рука подняла камешек и бросила… кружась спиралью, он очертил арку над краем леса в голубой стране… Он был всю жизнь на земле, и вдруг моя рука дала ему полет… Пролетая голубизну, - блаженствовал ли он?
ВАСЯ
Они вас обманули, ваши отцы! Они из года в год обманывают молодежь. Но я мать, меня не подкупишь, я вам скажу правду.
Да, они вас обманули, - они вас научили говорить: - Будущее, - упроченное положение… Для юноши нельзя рисковать всею будущностью… Это слишком серьезно. Ведь у него вся жизнь впереди!..
Но меня, мать, не обманешь, - когда потускнеют над перепиской бессмысленных бумаг глаза, в которые я смотрелась, как в небо!
Скажи, двенадцатилетний мальчишка, - ты что видишь, когда тебе говорят - «Будущее»?! - Ведь поле, луг, - солнце, речку и лодку?! Не груду же бумаги и не ломберный стол до рассвета каждую ночь в накуренном клубе…
Ну, так знай! Твоего будущего тебе не дадут! Тебя обманывают. - Луг, лодку и речку тебе не дадут! Ты не найдешь теперь этими выцветшими глазами свое будущее: тех друзей, той девушки, - той дороги, какую сулило тебе твое настоящее счастье!! Ведь твои глаза выцвели! Над твоими бровями не плетет больше нежные тени весна… С твоего полуопущенного стыдливого лица, - больше не струится свет…
«Каким ваш Вася стал молодцом!»
О, да, тебя выправили на казенной выправке, ты отучился, входя в дверь, поеживаться, сжимать плечи и вытягивать шею, нежный верблюжонок!
Это ложь! Не о юношах вы думаете, вы заботитесь только о стариках, похожих на вас и понятных вам!
Юность вы ненавидите, вы ей слишком завидуете, - вы ее гоните и обрезаете по меркам, чтобы она не колола вам глаза своей чистотой, честностью и своею способностью по-настоящему творить.
О старике с лысиной и брюшком, путешествующем в Карлсбад - думали вы, когда шепелявили об «упроченном положении».
А юношу - еще мальчишкой вы заставляли все весенние месяцы тосковать в городе, глядеть день за днем на противный гимназический двор, серый и каменный - безнадежным тусклым взором покорившегося каторге…
Год за годом его лишали весны! - Звездочек лиловых в весеннем лесу, желтых бабочек утром, - ромашек веселых, как солнышки, в море зеленого травяного сока. Когда он не покорялся - вы его заставляли, не стесняясь в средствах, а если не били, так хуже, - обманывали: - «Учись Вася, учись, ты будешь умней!..»
А! Вы серьезно думали, что он будет умней, - лишившись в самые чуткие годы - всего Божьего мира? Учись смолоду! А весна? А весну учись любить, когда огрубеешь и устанешь?
Умней! Но не вы ли сами говорили: «И на что эти все учебники, как глупо составлены: все равно забудется и ни на что не нужно!..»
А сами для себя вы припасали творения поэтов, музыку, цветы, дачи, поездки за границу?!
А Вася? - Вася должен учиться! Вы ненавидели своего Васю, вы завидовали его молодости, вы скорей поторопились окургузить его в мундирчики и погонцы, чтоб не колол он ваши глаза, напоминая вам светом юным своего стана - ангела и забытое вами небо. «Пригладь вихры! - Вдохновенный вид!..» иронизировали вы, когда невзначай сквозь казенщину, вам виделось, что в нем раскрылось солнце…
Вы его отдали в корпус, заставили проделывать каждый шаг под треск барабана, под окрик муштровки. А в это время каждый год цвела и осыпал ась черемуха, вили гнезда ласточки!
С какой бешеной жадностью глядят иногда на зелень! Вы не знаете? Вы забыли? Безвозвратно забыли, вы больше не знаете.
Вы оторвали его от его зверьков, единственных существ, понимавших его.
Да его-то самого спросили тогда о его желаниях: чего он жаждет?
Он упирался и плакал, обхватив шею собаки в то мзгливое утро, когда его отвозили в корпус. Это для его счастья вы делали? Для счастья этого самого тогдашнего, неловкого, долговязенького Васи? - Да?.. Нет! Вы того просто убили, принесли в жертву будущему плешивому господину с геморроем, который потом родился на свет из трупа замученной вами юности. Плешивый господин, похожий на вас, потерявших самый вкус и смысл жизни…
Вы обманули в это утро и меня, его мать, вы заставили меня лицемерить и просить. - «Папа так расстроен! У меня аневризмы. Вася, ты должен пощадить мамочку. - И мы убили в это утро моего Васю. Нет, хуже, мы заманили его в западню, выбросили в волчью яму, где он годы гнил со сломанными ногами, - где умирала с голоду его душа, - годы, и - умерла. И как два сообщника, мы ушли от ямы, не слушая его криков о помощи.
А сколько плакал он там по ночам, один, кусая подушку. - Он был в это время счастлив?
Потом, взрослый, он приходит ко мне и говорит: «Я встретил ее, - я чувствую, что это она! Отчего же она меня не узнала? Почему, мама, это не может никогда быть взаимно?»Что я могу сказать ему?
Твоя девушка? Да она полюбит моего Васю! Васю с застенчивым лицом и доверчивыми глазами и болтающего неловко руками-граблями… Но тебя «выправили», мой милый, и я сама едва узнаю тебя! - Ты выправился и стал молодцом! Ты, мой чиновник особых поручений! Любовь, - Она, Солнце, луг, речка. - Нет, теперь ты это оставь, теперь ты просто сделай приличную партию!
Товарищи, друзья! - Зачем?!. У тебя всегда и везде найдутся сослуживцы! Зачем тебе призвание? У тебя будут очередные награды, повышения по службе. Перед тобой расстилается не луг, мой милый, а служебная карьера или коммерция - как мы для тебя мечтали…
Что ж, ты теперь, верно, счастлив?
Где твоя улыбка?
ОСЛЕНОК
Бежит осленок, - повода закинуты на шею. На нем сидит принц - и в глазах несет Весну.
Он сидит бочком, сложив с царственным достоинством ноги.
Это принц, и править ему незачем.
Я не знаю, чем это кончилось. Может быть, осленок споткнулся, - принц полетел в грязь, и когда он поднимался перепачканный, смущенный и увидел свою корзиночку испорченной и прелестные растения рассыпанными, ему было ужасно стыдно тех, кто прошествовал мимо в незапятнанных одеждах, полных достоинства.
Мне это неинтересно знать. Для меня важно знать одно:
Бежал осленок, и им никто не правил - на нем сидел принц, а в глазах он нес Весну.
ОБЕЩАЙТЕ
Поклянитесь, далекие и близкие, пишущие на бумаге чернилами, взором на облаках, краской на холсте, поклянитесь никогда не изменять, не клеветать на раз созданное - прекрасное - лицо вашей мечты, будь то дружба, будь то вера в людей или в песни ваши.
Мечта! - вы ей дали жить, - мечта живет, - созданное уже не принадлежит нам, как мы сами уже не принадлежим себе!
Поклянитесь, особенно пишущие на облаках взором, - облака изменяют форму - так легко опорочить их вчерашний лик неверием.
Обещайте, пожалуйста! Обещайте это жизни, обещайте мне это!
