ISBN 978-5-17-064314-1 (ООО «Изд-во АСТ») (С.: Внекл. чтен.)

ISBN 978-5-271-26658-4 (ООО «Издательство Астрель»)

Серийное оформление А. Логутовой

ISBN 978-5-17-064315-8 (ООО «Изд-во АСТ») (С.: Любим. чтен.)

ISBN 978-5-271-26659-1 (ООО «Издательство Астрель»)

Серийное оформление А. Кудрявцева

ISBN 978-5-17-064316-5 (ООО «Изд-во АСТ») (С.: Хрест. школ-2)

ISBN 978-5-271-26660-7 (ООО «Издательство Астрель»)

Серийное оформление А. Кудрявцева

Часть первая

1

Звезды еще сверкали остро и холодно, но небо на востоке уже стало светлеть. Деревья понемногу выступали из тьмы. Вдруг по вершинам их прошелся сильный, свежий ветер. Лес сразу ожил, зашумел полнозвучно и звонко. Свистящим шепотом перекликнулись между собой столетние сосны, и сухой иней с мягким шелестом полился с потревоженных ветвей.

Ветер стих внезапно, как и налетел. Деревья снова застыли в холодном оцепенении. Сразу стали слышны все предутренние лесные звуки: жадная грызня волков на соседней поляне, осторожное тявканье лисиц и первые, еще неуверенные удары проснувшегося дятла, раздававшиеся в тишине леса так музыкально, будто долбил он не древесный ствол, а полое тело скрипки.

Снова порывисто шумнул ветер в тяжелой хвое сосновых вершин. Последние звезды тихо погасли в посветлевшем небе. Само небо уплотнилось и сузилось. Лес, окончательно стряхнувший с себя остатки ночного мрака, вставал во всем своем зеленом величии. По тому, как, побагровев, засветились курчавые головы сосен и острые шпили елей, угадывалось, что поднялось солнце и что занявшийся день обещает быть ясным, морозным, ядреным.

Стало совсем светло. Волки ушли в лесные чащобы переваривать ночную добычу, убралась с поляны лисица, оставив на снегу кружевной, хитро запутанный след. Старый лес зашумел ровно, неумолчно. Только птичья возня, стук дятла, веселое цвиканье стрелявших меж ветвей желтеньких синиц да жадный сухой кряк соек разнообразили этот тягучий, тревожный и грустный, мягкими волнами перекатывающийся шум.

Сорока, чистившая на ветке ольховника черный острый клюв, вдруг повернула голову набок, прислушалась, присела, готовая сорваться и улететь. Тревожно хрустели сучья. Кто-то большой, сильный шел сквозь лес, не разбирая дороги. Затрещали кусты, заметались вершины маленьких сосенок, заскрипел, оседая, наст. Сорока вскрикнула и, распустив хвост, похожий на оперение стрелы, по прямой полетела прочь.

Из припудренной утренним инеем хвои высунулась длинная бурая морда, увенчанная тяжелыми ветвистыми рогами. Испуганные глаза осмотрели огромную поляну. Розовые замшевые ноздри, извергавшие горячий парок встревоженного дыхания, судорожно задвигались.

Старый лось застыл в сосняке, как изваяние. Лишь клочковатая шкура нервно передергивалась на спине.

Настороженные уши ловили каждый звук, и слух его был так остер, что слышал зверь, как короед точит древесину сосны. Но даже и эти чуткие уши не слышали в лесу ничего, кроме птичьей трескотни, стука дятла и ровного звона сосновых вершин.

Слух успокаивал, но обоняние предупреждало об опасности. К свежему аромату талого снега примешивались острые, тяжелые и опасные запахи, чуждые этому дремучему лесу. Черные печальные глаза зверя увидели на ослепительной чешуе наста темные фигуры. Не шевелясь, он весь напружился, готовый сделать прыжок в чащу. Но люди не двигались. Они лежали в снегу густо, местами друг на друге. Их было очень много, но ни один из них не двигался и не нарушал девственной тишины. Возле возвышались вросшие в сугробы какие-то чудовища. Они-то и источали острые и тревожные запахи.

Испуганно кося глазом, стоял на опушке лось, не понимая, что же случилось со всем этим стадом тихих, неподвижных и совсем не опасных с виду людей.

Внимание его привлек звук, послышавшийся сверху. Зверь вздрогнул, кожа на спине его передернулась, задние ноги еще больше поджались.

Однако звук был тоже не страшный: будто несколько майских жуков, басовито гудя, кружили в листве зацветающей березы. И к гуденью их примешивался порой частый, короткий треск, похожий на вечерний скрип дергача на болоте.

А вот и сами эти жуки. Сверкая крыльями, танцуют они в голубом морозном воздухе. Снова и снова скрипнул в вышине дергач. Один из жуков, не складывая крыльев, метнулся вниз. Остальные опять затанцевали в небесной лазури. Зверь распустил напряженные мускулы, вышел на поляну, лизнул наст, кося глазом на небо. И вдруг еще один жук отвалил от танцевавшего в воздухе роя и, оставляя за собой большой, пышный хвост, понесся прямо к поляне. Он рос так быстро, что лось едва успел сделать прыжок в кусты, – что-то громадное, более страшное, чем внезапный порыв осенней бури, ударило по вершинам сосен и брякнулось о землю так, что весь лес загудел, застонал. Эхо понеслось над деревьями, опережая лося, рванувшегося во весь дух в чащу.

Увязло в гуще зеленой хвои эхо. Сверкая и искрясь, осыпался иней с древесных вершин, сбитых падением самолета. Тишина, тягучая и властная, овладела лесом. И в ней отчетливо послышалось, как простонал человек и как тяжело захрустел наст под ногами медведя, которого необычный гул и треск выгнали из леса на полянку.

Медведь был велик, стар и космат. Неопрятная шерсть бурыми клочьями торчала на его впалых боках, сосульками свисала с тощего, поджарого зада. В этих краях с осени бушевала война. Она проникла даже сюда, в заповедную глушь, куда раньше, и то не часто, заходили только лесники да охотники. Грохот близкого боя еще осенью поднял медведя из берлоги, нарушив его зимнюю спячку, и вот теперь, голодный и злой, бродил он по лесу, не зная покоя.

Медведь остановился на опушке, там, где только что стоял лось. Понюхал его свежие, вкусно пахнущие следы, тяжело и жадно задышал, двигая впалыми боками, прислушался. Лось ушел, зато рядом раздавался звук, производимый каким-то живым и, вероятно, слабым существом. Шерсть поднялась на загривке зверя. Он вытянул морду. И снова этот жалобный звук чуть слышно донесся с опушки.

Медленно, осторожно ступая мягкими лапами, под которыми с хрустом проваливался сухой и крепкий наст, зверь направился к неподвижной, вбитой в снег человеческой фигуре.

2

Летчик Алексей Мересьев попал в двойные клещи. Это было самое скверное, что могло случиться в воздушном бою. Его, расстрелявшего все боеприпасы, фактически безоружного, обступили четыре немецких самолета и, не давая ему ни вывернуться, ни уклониться с курса, повели на свой аэродром…

А получилось все это так Звено истребителей под командой лейтенанта Мересьева вылетело сопровождать «илы», отправлявшиеся на штурмовку вражеского аэродрома. Смелая вылазка прошла удачно. Штурмовики, эти «летающие танки», как звали их в пехоте, скользя чуть ли не по верхушкам сосен, подкрались прямо к летному полю, на котором рядами стояли большие транспортные «юнкерсы». Неожиданно вынырнув из-за зубцов сизой лесной гряды, они понеслись над тяжелыми тушами «ломовиков», поливая их из пушек и пулеметов свинцом и сталью, забрасывая хвостатыми снарядами. Мересьев, охранявший со своей четверкой воздух над местом атаки, хорошо видел сверху, как заметались по аэродрому темные фигурки людей, как стали грузно расползаться по накатанному снегу транспортники, как штурмовики делали новые и новые заходы и как пришедшие в себя экипажи «юнкерсов» начали под огнем выруливать на старт и поднимать машины в воздух.

Вот тут-то Алексей и совершил промах. Вместо того чтобы строго стеречь воздух над районом штурмовки, он, как говорят летчики, соблазнился легкой дичью. Бросив машину в пике, он камнем ринулся на только что оторвавшийся от земли тяжелый и медлительный «ломовик», с удовольствием огрел несколькими длинными очередями его четырехугольное пестрое, сделанное из гофрированного дюраля тело. Уверенный в себе, он даже не смотрел, как враг ткнется в землю. На другой стороне аэродрома сорвался в воздух еще один «юнкерс». Алексей погнался за ним. Атаковал – и неудачно. Его огневые трассы скользнули поверх медленно набиравшей высоту машины. Он круто развернулся, атаковал еще раз, снова промазал, опять настиг свою жертву и свалил ее где-то уже в стороне над лесом, яростно всадив в широкое сигарообразное туловище несколько длинных очередей из всего бортового оружия. Уложив «юнкерс» и дав два победных круга у места, где над зеленым всклокоченным морем бесконечного леса поднялся черный столб, Алексей повернул было самолет обратно к немецкому аэродрому.

Но долететь туда уже не пришлось. Он увидел, как три истребителя его звена ведут бой с девятью «мессерами», вызванными, вероятно, командованием немецкого аэродрома для отражения налета штурмовиков. Смело бросаясь на немцев, ровно втрое превосходивших их по числу, летчики стремились отвлечь врага от штурмовиков. Ведя бой, они оттягивали противника все дальше и дальше в сторону, как это делает тетерка, притворяясь подраненной и отвлекая охотников от своих птенцов.

Алексею стало стыдно, что он увлекся легкой добычей, стыдно до того, что он почувствовал, как запылали под шлемом щеки. Он выбрал себе противника и, стиснув зубы, бросился в бой. Целью его был «мессер», несколько отбившийся от других и, очевидно, тоже высмотревший себе добычу. Выжимая всю скорость из своего «ишачка», Алексей бросился на врага с фланга. Он атаковал немца по всем правилам. Серое тело вражеской машины было отчетливо видно в паутинном крестике прицела, когда он нажимал гашетку. Но тот спокойно скользнул мимо. Промаха быть не могло. Цель была близка и виднелась на редкость отчетливо. «Боеприпасы!» – догадался Алексей, чувствуя, что спина сразу покрылась холодным потом. Нажал для проверки гашетки и не почувствовал того дрожащего гула, какой всем телом ощущает летчик, пуская в дело оружие своей машины. Зарядные коробки были пусты: гоняясь за «ломовиками», он расстрелял весь боекомплект.

Но враг-то не знал об этом! Алексей решил безоружным втесаться в кутерьму боя, с тем чтобы хоть численно улучшить соотношение сил. Он ошибся. На истребителе, который он так неудачно атаковал, сидел опытный и наблюдательный летчик. Немец заметил, что машина безоружна, и отдал приказ своим коллегам. Четыре «мессершмитта», выйдя из боя, обложили Алексея с боков, зажали сверху и снизу и, диктуя ему путь пулевыми трассами, отчетливо видными в голубом и прозрачном воздухе, взяли его в двойные клещи.

Несколько дней назад Алексей слышал, что сюда, в район Старой Руссы, перелетела с запада знаменитая немецкая авиадивизия «Рихтгофен». Она была укомплектована лучшими асами фашистской империи и находилась под покровительством самого Геринга. Алексей понял, что попал в когти этих воздушных волков и что они, очевидно, хотят привести его на свой аэродром, заставить сесть и взять в плен живым. Такие случаи бывали. Алексей сам видел, как однажды звено истребителей под командой его приятеля Героя Советского Союза Андрея Дегтяренко привело и посадило на свой аэродром немца-разведчика.

Длинное зеленовато-бледное лицо пленного немца, его шатающийся шаг мгновенно возникли в памяти Алексея «Плен? Никогда! Не выйдет этот номер!» – решил он.

Но вывернуться не удавалось. Немцы преграждали ему путь пулеметными очередями, как только он делал малейшую попытку отклониться с диктуемого ими курса. И опять мелькнуло перед ним лицо пленного летчика с искаженными чертами, с дрожащей челюстью. Был в этом лице какой-то унизительный животный страх.

Мересьев крепко сжал зубы, дал полный газ и, поставив машину вертикально, попытался нырнуть под верхнего немца, прижимавшего его к земле. Ему удалось вырваться из-под конвоя. Но немец успел вовремя нажать гашетку. Мотор сбился с ритма и заработал частыми рывками. Весь самолет задрожал в смертельной лихорадке.

Подбили! Алексей успел свернуть в белую муть облака, сбить со следа погоню. Но что же дальше? Летчик ощущал дрожь подраненной машины всем своим существом, как будто это была не агония изувеченного мотора, а лихорадка, колотившая его собственное тело.

Во что ранен мотор? Сколько может самолет продержаться в воздухе? Не взорвутся ли баки? Чувствуя себя сидящим на динамитной шашке, к которой по шнуру запала уже бежит пламя, он положил самолет на обратный курс, к линии фронта, к своим, чтобы в случае чего хотя бы быть похороненным родными руками.

Развязка наступила сразу. Мотор осекся и замолчал. Самолет, точно соскальзывая с крутой горы, стремительно понесся вниз. Под самолетом переливался зелено-серыми волнами необозримый, как море, лес… «И все-таки не плен!» – успел подумать летчик, когда близкие деревья, сливаясь в продольные полосы, неслись под крыльями самолета. Когда лес, как зверь, прыгнул на него, он инстинктивным движением выключил зажигание. Раздался скрежещущий треск, и все мгновенно исчезло, точно он вместе с машиной канул в темную густую воду.

Падая, самолет задел верхушки сосен. Это смягчило удар. Сломав несколько деревьев, машина развалилась на части, но мгновением раньше Алексея вырвало из сиденья, подбросило в воздух, и, упав на широкоплечую вековую ель, он соскользнул по ветвям в глубокий сугроб, наметенный ветром у ее подножия. Это спасло ему жизнь…

Сколько пролежал он без движения, без сознания, Алексей не знал. Какие-то человеческие тени, контуры зданий, невероятные машины, стремительно мелькая, проносились перед ним и от вихревого их движения во всем его теле ощущалась тупая, скребущая боль. Потом из хаоса вышло что-то большое, горячее, неопределенных форм и задышало на него жарким смрадом. Он попробовал отстраниться, но тело его точно влипло в снег. Томимый безотчетным ужасом, он сделал рывок – и вдруг ощутил морозный воздух, ворвавшийся ему в легкие, холод снега на щеке и острую боль уже не во всем теле, а в ногах.

«Жив!» – мелькнуло в его сознании. Он сделал движение, чтобы подняться, и услышал возле себя хрустящий скрип наста под чьими-то ногами и шумное, хрипловатое дыхание «Немцы! – тотчас же догадался он, подавляя в себе желание раскрыть глаза и вскочить, защищаясь. – Плен, значит, все-таки плен!.. Что же делать?»

Он вспомнил, что его механик Юра, мастер на все руки, взялся вчера притачать к кобуре оторвавшийся ремешок, да так и не притачал; пришлось, вылетая, положить пистолет в набедренный карман комбинезона. Теперь, чтобы его достать, надо было повернуться на бок. Этого нельзя, конечно, сделать незаметно для врага. Алексей лежал ничком. Бедром он ощущал острые грани пистолета. Но лежал он неподвижно: может быть, враг примет его за мертвого и уйдет.

Немец потоптался возле, как-то странно вздохнул, снова подошел к Мересьеву; похрустел настом, наклонился, Алексей опять ощутил смрадное дыхание его глотки. Теперь он знал, что немец один, и в этом была возможность спастись: если внезапно вскочить, вцепиться ему в горло и, не дав пустить в ход оружие, завязать борьбу на равных… Но это надо сделать расчетливо и точно.

Не меняя позы, медленно, очень медленно Алексей приоткрыл глаз и сквозь опущенные ресницы увидел перед собой вместо немца бурое мохнатое пятно. Приоткрыл глаз шире и тотчас же плотно зажмурил: перед ним на задних лапах сидел большой, тощий, ободранный медведь.

3

Тихо, как умеют только, звери, медведь сидел возле неподвижной человеческой фигуры, едва видневшейся из синевато сверкавшего на солнце сугроба.

Его грязные ноздри тихо подергивались. Из приоткрытого рта, в котором виднелись старые, желтые, но еще могучие клыки, свисала и покачивалась на ветру тоненькая ниточка густой слюны.

Поднятый войной из зимней берлоги, он был голоден и зол. Но медведи не едят мертвечины. Обнюхав неподвижное тело, остро пахнущее бензином, медведь лениво отошел на полянку, где в изобилии лежали такие же неподвижные, вмерзшие в наст человеческие тела. Стон и шорох вернули его обратно.

И вот он сидел около Алексея. Щемящий голод боролся в нем с отвращением к мертвому мясу. Голод стал побеждать. Зверь вздохнул, поднялся, лапой перевернул человека в сугробе и рванул когтями «чертову кожу» комбинезона. Комбинезон не поддался. Медведь глухо зарычал. Больших усилий стоило Алексею в это мгновение подавить в себе желание открыть глаза, отпрянуть, закричать, оттолкнуть эту грузную, навалившуюся ему на грудь тушу. В то время как все существо его рвалось к бурной и яростной защите, он заставил себя медленным, незаметным движением опустить руку в карман, нащупать там рубчатую рукоять пистолета, осторожно, чтобы не щелкнул, взвести большим пальцем курок и начать незаметно вынимать уже вооруженную руку.

Зверь еще сильнее рванул комбинезон. Крепкая материя затрещала, но опять выдержала. Медведь неистово заревел, схватил комбинезон зубами, защемив через мех и вату тело. Алексей последним усилием воли подавил в себе боль и в тот момент, когда зверь вырвал его из сугроба, вскинул пистолет и нажал курок.

Глухой выстрел треснул раскатисто и гулко.

Вспорхнув, проворно улетела сорока. Иней посыпался с потревоженных ветвей. Зверь медленно выпустил жертву. Алексей упал в снег, не отрывая от противника глаз. Тот сидел на задних лапах, и в черных, заросших мелкой шерстью, гноящихся его глазках застыло недоумение. Густая кровь матовой струйкой пробивалась меж его клыков и падала на снег. Он зарычал хрипло и страшно, грузно поднялся на задние лапы и, прежде чем Алексей успел выстрелить еще раз, замертво осел на снег. Голубой наст медленно заплывал красным и, подтаивая, слегка дымился у головы зверя. Медведь был мертв.

Напряжение схлынуло. Алексей снова ощутил острую, жгучую боль в ступнях и, повалившись на снег, потерял сознание…

Очнулся он, когда солнце стояло уже высоко. Лучи, пронзавшие хвою, сверкающими бликами зажигали наст. В тени снег казался даже не голубым, а синим.

«Что же, медведь померещился, что ли?» – было первой мыслью Алексея.

Бурая лохматая, неопрятная туша лежала подле на голубом снегу. Лес шумел. Звучно долбил кору дятел. Звонко цвикали, прыгая в кустах, проворные желтобрюхие синички.

«Жив, жив, жив!» – мысленно повторял Алексей. И весь он, все тело его ликовало, впитывая в себя чудесное, могучее, пьянящее ощущение жизни, которое приходит к человеку и захватывает его всякий раз после того, как он перенесет смертельную опасность.

Повинуясь этому могучему чувству, он вскочил на ноги, но тут же, застонав, присел на медвежью тушу. Боль в ступнях прожгла все его тело. В голове стоял глухой, тяжелый шум, точно вращались в ней, грохоча, сотрясая мозг, старые, щербатые жернова. Глаза ломило, будто кто-то нажимал на них поверх век пальцем. Все окружающее то виднелось четко и ярко, облитое холодными желтыми солнечными лучами, то исчезало, покрываясь серой, мерцающей искрами пеленой.

«Плохо… Должно быть, контузило при падении и с ногами что-то случилось», – подумал Алексей.

Приподнявшись, он с удивлением разглядел за лесной опушкой широкое поле, ограниченное на горизонте сизым полукругом далекого леса.

Должно быть, осенью, а вернее всего – ранней зимой, по опушке леса через это поле проходил один из оборонительных рубежей, на котором недолго, но упорно, как говорится – насмерть, держалась красноармейская часть. Метели прикрыли раны земли слежавшейся снежной ватой. Но и под ней легко угадывались кротовые ходы окопов, холмики разбитых огневых точек, бесконечные выбоины мелких и крупных снарядных воронок, видневшихся вплоть до подножий избитых, израненных, обезглавленных или вывернутых взрывами деревьев опушки. Среди истерзанного поля в разных местах вмерзло в снег несколько танков, окрашенных в пестрый цвет щучьей чешуи. Все они – в особенности крайний, который, должно быть, взрывом гранаты или мины повалило набок, так что длинный ствол его орудия высунутым языком свисал к земле, – казались трупами неведомых чудовищ. И по всему полю – у брустверов неглубоких окопчиков, возле танков и на лесной опушке – лежали вперемежку трупы красноармейцев и немецких солдат. Было их так много, что местами громоздились они один на другой. Они лежали в тех же закрепленных морозом позах, в каких несколько месяцев назад, еще на грани зимы, застигла людей в бою смерть.

Все говорило Алексею об упорстве и ярости бушевавшего здесь боя, о том, что его боевые товарищи дрались, позабыв обо всем, кроме того, что нужно остановить, не пропустить врага. Вот недалеко, у опушки, возле обезглавленной снарядом толстой сосны, высокий, косо обломленный ствол которой истекает теперь желтой прозрачной смолой, валяются немцы с размозженными черепами, с раздробленными лицами. В центре, поперек одного из врагов, лежит навзничь тело огромного круглолицего большеголового парня без шинели, в одной гимнастерке без пояса, с разорванным воротом, и рядом винтовка со сломанным штыком и окровавленным, избитым прикладом.

А дальше у дороги, ведущей в лес, под закиданной песком молодой елочкой, наполовину в воронке, так же навзничь лежит на ее краю смуглый узбек с тонким лицом, словно выточенным из старой слоновой кости. За ним под ветвями елки виднеется аккуратная стопка еще не израсходованных гранат, и сам он держит гранату в закинутой назад мертвой руке, и как будто, перед тем как ее бросить, решил он глянуть на небо, да так и застыл.

И еще дальше, вдоль лесной дороги, возле пятнистых танковых туш, у откосов больших воронок, в окопчиках, подле старых пней – всюду мертвые фигуры в ватниках и стеганых штанах, в грязновато-зеленых френчах и рогатых пилотках, для тепла насунутых на уши; торчат из сугробов согнутые колени, запрокинутые подбородки, вытаявшие из наста восковые лица, обглоданные лисами, обклеванные сороками и вороньем.

6c8349cc7260ae62e3b1396831a8398f

Самолет Алексея Мересьева был сбит над лесом. Оставшись без боеприпасов, он попытался вырваться из-под конвоя немцев. Подбитый самолет развалился на части и упал на деревья. Придя в сознание, летчик подумал, что рядом немцы, но это оказался медведь. Попытку нападения хищника Алексей отразил выстрелом. Медведь был убит, а летчик потерял сознание.

Очнувшись, Алексей почувствовал боль в ногах. Карты при нем не оказалось, но маршрут он помнил наизусть. От боли Алексей вновь потерял сознание. Очнувшись, он сдернул с ног унты и обмотал раздробленные ступни обрывками шарфа. Так стало легче. Передвигался боец очень медленно. Измученный и уставший Алексей вышел к поляне, на которой увидел трупы немцев. Он понял, что рядом партизаны и стал кричать. Никто не отзывался. Сорвав голос, но, не теряя надежды, летчик прислушивался и услышал звуки канонады. Из последних сил он двинулся по направлению звуков. Ползком он добрался до деревни. Людей там не было. Несмотря на усталость, Алексей полз вперед. Он потерял счет времени. Каждое движение ему давалось очень тяжело.

Летчик дополз до лесной вырубки, где услышал за деревьями шепот. Говорили на русском языке. Это обрадовало Алексея, но боль отрезвила его. Он не знал, кто прячется за деревьями, и достал пистолет. Это были мальчишки. Убедившись, что сбитый летчик «свой», один из них отправился за подмогой, а второй остался возле бойца. Пришел дед Михайло и вместе с ребятами перевез летчика в деревню. В землянку приходили местные жители и приносили продукты для Алексея. Через некоторое время дед ушел.

Сквозь сон Алексей услышал звук мотора самолета, а затем голос Андрея Дектяренко. Командир эскадрильи не сразу узнал бойца и очень обрадовался, что Алексей жив. Мересьев попал в госпиталь.

Шеф госпиталя во время обхода увидел Мересьева, лежавшего на кровати на лестничной площадке. Узнав, что это летчик, долго выбиравшийся из вражеского тыла, он распорядился перевести Мересьева в палату и честно признался, что у Алексея гангрена. Алексей был мрачен. Ему грозила ампутация, но врачи не торопились. Они пытались сохранить летчику ноги. В палате появился новый больной - полковой комиссар Сергей Воробьев. Он оказался жизнелюбивым человеком, несмотря на боль, от которой уже не спасали и сильные дозы лекарств.

Врач объявил Алексею о неизбежности ампутации. После операции Алексей замкнулся. Комиссар показывает Мересьеву статью о летчике Карповиче, который изобрел протез, чтобы остаться в армии. Это вдохновило Алексея, и он стал восстанавливать силы. Комиссар умер. Для Алексея он был образцом настоящего человека.

Первые шаги с протезами давались трудно, но Алексей заставлял себя тренироваться ходить. Мересьева направили долечиваться в санаторий. Он увеличил нагрузки. Алексей упросил сестру Зиночку научить его танцевать. Это было очень сложно. Превозмогая боль, Алексей кружился в танце.

После госпиталя он попросил направить его в тренировочную школу. Фронту нужны были летчики. Не сразу попал Алексей в полетную школу. После первой тренировки его инструктора поразило известие, что ученик летает, не имея ног. После двух месяцев тренировок Мересьеву предложили остаться в школе инструктором. Начальник штаба дал Алексею восторженные рекомендации, и летчик отправился в школу переподготовки.

Алексей Мересьев и Александр Петров поступили в распоряжение командира полка. В бою Алексей сбил два немецких самолета, а сам чудом остался жив. У него закончилось топливо, но, не желая бросать машину, он «дотянул» до аэродрома. Высокий уровень профессионализма Алексея восхитил сослуживцев и даже командира соседнего полка.

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Шрифт:

100% +

Борис Полевой
Повесть о настоящем человеке

Часть первая

1

Звезды еще сверкали остро и холодно, но небо на востоке уже стало светлеть. Деревья понемногу выступали из тьмы. Вдруг по вершинам их прошелся сильный свежий ветер. Лес сразу ожил, зашумел полнозвучно и звонко. Свистящим шепотом перекликнулись между собой столетние сосны, и сухой иней с мягким шелестом полился с потревоженных ветвей.

Старый лось застыл в сосняке, как изваяние. Лишь клочковатая шкура нервно передергивалась на спине. Настороженные уши ловили каждый звук, и слух его был так остер, что слышал зверь, как короед точит древесину сосны. Но даже и эти чуткие уши не слышали в лесу ничего, кроме птичьей трескотни, стука дятла и ровного звона сосновых вершин.

А вот и сами эти жуки. Сверкая крыльями, танцуют они в голубом морозном воздухе. Снова и снова скрипнул в вышине дергач. Один из жуков, не складывая крыльев, метнулся вниз. Остальные опять затанцевали в небесной лазури. Зверь распустил напряженные мускулы, вышел на поляну, лизнул наст, кося глазом на небо. И вдруг еще один жук отвалил от танцевавшего в воздухе роя и, оставляя за собой большой, пышный хвост, понесся прямо к поляне. Он рос так быстро, что лось едва успел сделать прыжок в кусты – что-то громадное, более страшное, чем внезапный порыв осенней бури, ударило по вершинам сосен и брякнулось о землю так, что весь лес загудел, застонал. Эхо понеслось над деревьями, опережая лося, рванувшегося во весь дух в чащу.

Медленно, осторожно ступая мягкими лапами, под которыми с хрустом проваливался сухой и крепкий наст, зверь направился к неподвижной, вбитой в снег человеческой фигуре…

2

Летчик Алексей Мересьев попал в двойные «клещи». Это было самое скверное, что могло случиться в воздушном бою. Его, расстрелявшего все боеприпасы, фактически безоружного, обступили четыре немецких самолета и, не давая ему ни вывернуться, ни уклониться с курса, повели на свой аэродром…

А получилось все это так. Звено истребителей под командой лейтенанта Мересьева вылетело сопровождать «илы», отправлявшиеся на штурмовку вражеского аэродрома. Смелая вылазка прошла удачно. Штурмовики, эти «летающие танки», как звали их в пехоте, скользя чуть ли не по верхушкам сосен, подкрались прямо к летному полю, на котором рядами стояли большие транспортные «юнкерсы». Неожиданно вынырнув из-за зубцов сизой лесной гряды, они понеслись над тяжелыми тушами «ломовиков», поливая их из пушек и пулеметов свинцом и сталью, забрасывая хвостатыми снарядами. Мересьев, охранявший со своей четверкой воздух над местом атаки, хорошо видел сверху, как заметались по аэродрому темные фигурки людей, как стали грузно расползаться по накатанному снегу транспортники, как штурмовики делали новые и новые заходы и как пришедшие в себя экипажи «юнкерсов» начали под огнем выруливать на старт и поднимать машины в воздух.

Но враг-то не знал об этом! Алексей решил безоружным втесаться в кутерьму боя, чтобы хоть численно улучшить соотношение сил. Он ошибся. На истребителе, который он так неудачно атаковал, сидел опытный и наблюдательный летчик. Немец заметил, что машина безоружна, и отдал приказ своим коллегам. Четыре «мессершмитта», выйдя из боя, обложили Алексея с боков, зажали сверху и снизу и, диктуя ему путь пулевыми трассами, отчетливо видными в голубом и прозрачном воздухе, взяли его в двойные «клещи».

Несколько дней назад Алексей слышал, что сюда, в район Старой Руссы, перелетела с запада знаменитая немецкая авиадивизия «Рихтгофен». Она была укомплектована лучшими асами фашистской империи и находилась под покровительством самого Геринга. Алексей понял, что попал в когти этих воздушных волков и что они, очевидно, хотят привести его на свой аэродром, заставить сесть, чтобы взять в плен живым. Такие случаи тогда бывали. Алексей сам видел, как однажды звено истребителей под командой его приятеля Героя Советского Союза Андрея Дегтяренко привело и посадило на свой аэродром немца-разведчика.

Длинное зеленовато-бледное лицо пленного немца, его шатающийся шаг мгновенно возникли в памяти Алексея. «Плен? Никогда! Не выйдет этот номер!» – решил он.

Но вывернуться ему не удалось. Немцы преграждали ему путь пулеметными очередями, как только он делал малейшую попытку отклониться от диктуемого ими курса. И опять мелькнуло перед ним лицо пленного летчика с искаженными чертами, с дрожащей челюстью. Был в этом лице какой-то унизительный животный страх.

Подшибли! Алексей успел свернуть в белую муть облака, сбить со следа погоню. Но что же дальше? Летчик ощущал дрожь подраненной машины всем своим существом, как будто это была не агония изувеченного мотора, а лихорадка, колотившая его собственное тело.

Во что ранен мотор? Сколько может самолет продержаться в воздухе? Не взорвутся ли баки? Все это не подумал, а скорее ощутил Алексей. Чувствуя себя сидящим на динамитной шашке, к которой по шнуру запала уже бежит пламя, он положил самолет на обратный курс, к линии фронта, к своим, чтобы в случае чего хотя бы быть похороненным родными руками.

Сколько пролежал он без движения, без сознания, Алексей вспомнить не мог. Какие-то неопределенные человеческие тени, контуры зданий, невероятные машины, стремительно мелькая, проносились перед ним, и от вихревого их движения во всем его теле ощущалась тупая, скребущая боль. Потом из хаоса вышло что-то большое, горячее, неопределенных форм и задышало на него жарким смрадом. Он попробовал отстраниться, но тело его точно влипло в снег. Томимый безотчетным ужасом, он сделал рывок – и вдруг ощутил морозный воздух, ворвавшийся ему в легкие, холод снега на щеке и острую боль уже не во всем теле, а в ногах.

«Жив!» – мелькнуло в его сознании. Он сделал движение, чтобы подняться, и услышал возле себя хрустящий скрип наста под чьими-то ногами и шумное, хрипловатое дыхание. «Немцы! – тотчас же догадался он, подавляя в себе желание раскрыть глаза и вскочить, защищаясь. – Плен, значит, все-таки плен!.. Что же делать?»

Немец потоптался возле, как-то странно вздохнул, снова подошел к Мересьеву; похрустел настом, наклонился. Алексей опять ощутил смрадное дыхание его глотки. Теперь он знал, что немец один, и в этом была возможность спастись: если подстеречь его, внезапно вскочить, вцепиться ему в горло и, не дав пустить в ход оружие, завязать борьбу на равных… Но это надо сделать расчетливо и точно.

Не меняя позы, медленно, очень медленно Алексей приоткрыл глаза и сквозь опущенные ресницы увидел перед собой вместо немца бурое мохнатое пятно. Приоткрыл глаза шире и тотчас же плотно зажмурил: перед ним на задних лапах сидел большой, тощий, ободранный медведь.

3

Тихо, как умеют только звери, медведь сидел возле неподвижной человеческой фигуры, едва видневшейся из синевато сверкавшего на солнце сугроба.

Глухой выстрел треснул раскатисто и гулко.

Вспорхнув, проворно улетела сорока. Иней посыпался с потревоженных ветвей. Зверь медленно выпустил жертву. Алексей упал в снег, не отрывая от противника глаз. Тот сидел на задних лапах, и в черных, заросших мелкой шерстью, гноящихся его глазках застыло недоумение. Густая кровь матовой струйкой пробивалась меж его клыков и падала на снег. Он зарычал хрипло и страшно, грузно поднялся на задние лапы и тут же замертво осел в снег, прежде чем Алексей успел выстрелить еще раз. Голубой наст медленно заплывал красным и, подтаивая, слегка дымился у головы зверя. Медведь был мертв.

Напряжение Алексея схлынуло. Он снова ощутил острую, жгучую боль в ступнях и, повалившись на снег, потерял сознание…

«Что же, медведь померещился, что ли?» – было первой мыслью Алексея.

Бурая, лохматая, неопрятная туша валялась подле на голубом снегу. Лес шумел. Звучно долбил кору дятел. Звонко цвикали, прыгая в кустах, проворные желтобрюхие синички.

«Плохо… Должно быть, контузило при падении и с ногами что-то случилось», – подумал Алексей.

Приподнявшись, он с удивлением оглядел широкое поле, видневшееся за лесной опушкой и ограниченное на горизонте сизым полукругом далекого леса.

Должно быть, осенью, а вернее всего – ранней зимой по опушке леса через это поле проходил один из оборонительных рубежей, на котором недолго, но упорно, как говорится – насмерть, держалась красноармейская часть. Метели прикрыли раны земли слежавшейся снежной ватой. Но и под ней легко угадывались кротовые ходы окопов, холмики разбитых огневых точек, бесконечные выбоины мелких и крупных снарядных воронок, видневшихся вплоть до подножий избитых, израненных, обезглавленных или вывернутых взрывами деревьев опушки. Среди истерзанного поля в разных местах вмерзло в снег несколько танков, окрашенных в пестрый цвет щучьей чешуи. Все они – в особенности крайний, который, должно быть, взрывом гранаты или мины повалило набок, так что длинный ствол его орудия высунутым языком свисал к земле, – казались трупами неведомых чудовищ. И по всему полю – у брустверов неглубоких окопчиков, возле танков и на лесной опушке – лежали вперемешку трупы красноармейцев и немецких солдат. Было их так много, что местами громоздились они один на другой. Они лежали в тех же закрепленных морозом позах, в каких несколько месяцев назад, еще на грани зимы, застигла людей в бою смерть.

Все говорило Алексею об упорстве и ярости бушевавшего здесь боя, о том, что его боевые товарищи дрались, позабыв обо всем, кроме того, что нужно остановить, не пропустить врага. Вот недалеко, у опушки, возле обезглавленной снарядом толстой сосны, высокий, косо обломленный ствол которой истекает теперь желтой прозрачной смолой, валяются немцы с размозженными черепами, с раздробленными лицами. В центре, поперек одного из врагов, лежит навзничь тело огромного круглолицего большелобого парня без шинели, в одной гимнастерке без пояса, с разорванным воротом, и рядом винтовка со сломанным штыком и окровавленным, избитым прикладом.

А дальше, у дороги, ведущей в лес, под закиданной песком молодой елочкой, наполовину в воронке, также назвничь лежит на ее краю смуглый узбек с тонким лицом, словно выточенным из старой слоновой кости. За ним под ветвями елки виднеется аккуратная стопка еще не израсходованных гранат, и сам он держит гранату в закинутой назад мертвой руке, как будто, перед тем как ее бросить, решил он глянуть на небо, да так и застыл.

И еще дальше, вдоль лесной дороги, возле пятнистых танковых туш, у откосов больших воронок, в окопчиках, подле старых пней, – всюду мертвые фигуры в ватниках и стеганых штанах, в грязновато-зеленых френчах и рогатых пилотках, для тепла насунутых на уши; торчат из сугробов согнутые колени, запрокинутые подбородки, вытаявшие из наста восковые лица, обглоданные лисами, обклеванные сороками и вороньем.

Несколько воронов медленно кружили над поляной, и вдруг напомнила она Алексею торжественную, полную мрачной мощи картину Игоревой сечи, воспроизведенную в школьном учебнике истории с полотна великого русского художника.

«Вот и я лежал бы тут!» – подумал он, и снова все существо его наполнилось бурным ощущением жизни. Он встряхнулся. В голове еще медленно кружились щербатые жернова, ноги горели и ныли пуще прежнего, но Алексей, сидя на уже похолодевшей и посеребренной сухим снежком медвежьей туше, стал думать, что ему делать, куда идти, как добраться до своих передовых частей.

Планшет с картой он потерял при падении. Но и без карты Алексей ясно представлял себе сегодняшний маршрут. Немецкий полевой аэродром, на который налетали штурмовики, лежал километрах в шестидесяти на запад от линии фронта. Связав немецкие истребители воздушным боем, его летчикам удалось оттянуть их от аэродрома на восток примерно километров на двадцать, да и ему, после того как вырвался он из двойных «клещей», удалось, вероятно, еще немного протянуть к востоку. Стало быть, упал он приблизительно километрах в тридцати пяти от линии фронта, далеко за спиной передовых немецких дивизий, где-то в районе огромного, так называемого Черного леса, через который не раз приходилось ему летать, сопровождая бомбардировщиков и штурмовиков в их короткие рейды по ближним немецким тылам. Этот лес всегда казался ему сверху бесконечным зеленым морем. В хорошую погоду лес клубился шапками сосновых вершин, а в непогодь, подернутый серым туманом, напоминал помрачневшую водную гладь, по которой ходят мелкие волны.

То, что он рухнул в центре этого заповедного леса, было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что вряд ли здесь, в этих девственных чащобах, можно было встретить немцев, тяготевших обычно к дорогам и жилью. Плохо же потому, что предстояло совершить хотя и не очень длинный, но тяжелый путь по лесным зарослям, где нельзя надеяться на помощь человека, на кусок хлеба, на крышу, на глоток кипятку. Ведь ноги… Поднимут ли ноги? Пойдут ли?..

Он тихо привстал с медвежьей туши. Та же острая боль, возникавшая в ступнях, пронзила его тело снизу вверх. Он вскрикнул. Пришлось снова сесть. Попытался скинуть унт. Унт не слезал, и каждый рывок заставлял стонать. Тогда Алексей стиснул зубы, зажмурился, изо всех сил рванул унт обеими руками – и тут же потерял сознание. Очнувшись, он осторожно развернул байковую портянку. Вся ступня распухла и представляла собой сплошной сизый синяк. Она горела и ныла каждым своим суставом. Алексей поставил ногу на снег – боль стала слабее. Таким же отчаянным рывком, как будто он сам у себя вырывал зуб, снял он второй унт.

Обе ноги никуда не годились. Очевидно, когда удар самолета по верхушкам сосен выбросил его из кабины, ступни что-то прищемило и раздробило мелкие кости плюсны и пальцев. Конечно, в обычных условиях он даже и не подумал бы подняться на эти разбитые, распухшие ноги. Но он был один в лесной чаще, в тылу врага, где встреча с человеком сулила не облегчение, а смерть. И он решил идти, идти на восток, идти через лес, не пытаясь искать удобных дорог и жилых мест, идти, чего бы это ни стоило.

Он решительно вскочил с медвежьей туши, охнул, заскрипел зубами и сделал первый шаг. Постоял, вырвал другую ногу из снега, сделал еще шаг. В голове шумело, лес и поляна покачнулись, поплыли в сторону.

Алексей чувствовал, что слабеет от напряжения и боли. Закусив губу, он продолжал идти, добираясь к лесной дороге, что вела мимо подбитого танка, мимо узбека с гранатой, в глубь леса, на восток. По мягкому снегу идти было еще ничего, но, как только он ступил на твердый, обдутый ветрами, покрытый ледком горб дороги, боль стала такой нестерпимой, что он остановился, не решаясь сделать еще хотя бы шаг. Так стоял он, неловко расставив ноги, покачиваясь, точно от ветра. И вдруг все посерело перед глазами. Исчезли дорога, сосна, сизая хвоя, голубой продолговатый просвет над ней… Он стоял на аэродроме у самолета, своего самолета, и его механик, или, как он называл его, «технарь», долговязый Юра, блестя зубами и белками глаз, всегда сверкавшими на его небритом и вечно чумазом лице, приглашающим жестом показывал ему на кабину: дескать, готово, давай к полету… Алексей сделал к самолету шаг, но земля пылала, жгла ноги, точно ступал он по раскаленной плите. Он рванулся, чтобы перескочить через эту пышущую жаром землю прямо на крыло, но толкнулся о холодный фюзеляж и удивился. Фюзеляж был не гладкий, покрытый лаком, а шероховатый, облицованный сосновой корой… Никакого самолета – он на дороге и шарит рукой по стволу дерева.

«Галлюцинация? Схожу с ума от контузии, – подумал Алексей. – Идти по дороге невыносимо. Свернуть на целину? Но это намного замедлит путь…» Он сел на снег, снова теми же решительными, короткими рывками стащил унты, ногтями и зубами разорвал их в подъемах, чтобы не теснили они разбитые ступни, снял с шеи большой пуховый шарф из ангорской шерсти, разодрал его пополам, обмотал ступни и снова обулся.

Теперь идти стало легче. Впрочем, идти – это неправильно сказано: не идти, а двигаться, двигаться осторожно, наступая на пятки и высоко поднимая ноги, как ходят по болоту. От боли и напряжения через несколько шагов начинало кружить голову. Приходилось стоять, закрыв глаза, прислонившись спиной к стволу дерева, или присаживаться на сугроб и отдыхать, чувствуя острое биение пульса в венах.

Так двигался он несколько часов. Но когда оглянулся, в конце просеки еще виднелся освещенный поворот дороги, у которого темным пятнышком выделялся на снегу мертвый узбек. Это очень огорчило Алексея. Огорчило, но не испугало. Ему захотелось идти быстрее. Он поднялся с сугроба, крепко сцепил зубы и пошел вперед, намечая перед собой маленькие цели, сосредоточивая на них внимание, – от сосны к сосне, от пенька к пеньку, от сугроба к сугробу. На девственном снегу пустынной лесной дороги вился за ним вялый, извилистый, нечеткий след, какой оставляет раненый зверь.

«Повесть о настоящем человеке» - произведение Бориса Николаевича Полевого (настоящая фамилия Камов, 1908 -1981 гг.), посвящённое подвигу военного лётчика, героя Советского Союза А.П. Маресьева.

В годы Великой Отечественной войны уже признанный советский писатель Б.Н.Полевой находился в действующей армии в качестве корреспондента газеты «Правда». Он первым написал о подвиге 83-летнего крестьянина Матвея Кузьмича Кузьмина, повторившего, по мнению писателя, подвиг Ивана Сусанина, опубликовал целый ряд фронтовых репортажей. После войны вышли четыре книги его военных мемуаров «Эти четыре года». Менее известны материалы о присутствии Б.Полевого на Нюрнбергском процессе в качестве корреспондента газеты «Правда» - «В конце концов» (1969).

Истинную славу Б.Полевому принесла опубликованная в 1946 году «Повесть о настоящем человеке», в которой автор рассказал о лётчике Алексее Маресьеве (в повести – Мересьев). 4 апреля 1942 года его самолёт был подбит в бою. Оказавшись в заснеженном лесу, в тылу врага, раненный лётчик 18 суток полз к своим. Он отморозил ноги, и их пришлось ампутировать. Однако инвалид Алексей Маресьев сумел не просто вернуться к нормальной жизни – он встал в строй и продолжил бить врага в качестве военного лётчика-истребителя, совершая боевые вылеты и уничтожая самолёты противника.

История создания книги

В «послесловии» к «Повести о настоящем человеке» её автор, писатель Б. Н. Полевой, сообщает, что всё, рассказанное им, основано на реальных событиях.

Во время Великой Отечественной войны на одном из участков Брянского фронта военный корреспондент «Правды» Б.Полевой познакомился с лётчиком-истребителем Алексеем Маресьевым, о котором ему сказали, что это лучший лётчик полка. Тот пригласил писателя переночевать в его землянке. И вот здесь-то, когда они ложились спать, произошло то, что страшно поразило писателя:

«Что-то тяжело грохнуло об пол. Я оглянулся и увидел такое, чему сам не поверил. Он оставил на полу свои ноги. Безногий лётчик! Лётчик-истребитель! Лётчик, только сегодня совершивший шесть боевых вылетов и сбивший два самолёта! Это казалось совершенно невероятным».

В ответ на изумление писателя лётчик сказал: «...Хотите я расскажу вам всю эту историю с моими ногами?»

И он начал свой рассказ. «Удивительная повесть этого человека так захватила меня, - пишет автор, - что я старался записывать её как можно подробнее... Алексей Маресьев довёл свой рассказ до того дня, когда, сбив три немецких самолёта... он снова ощутил себя полноправным и полноценным лётчиком».

«...Неожиданная исповедь,- говорит писатель,- потрясла меня своей простотой и величием...

С тех пор я не встречал Алексея Маресьева, но повсюду, куда ни бросала меня военная судьба, возил я с собой две ученические тетрадки, на которых ещё под Орлом записал необыкновенную одиссею (историю) этого лётчика».

История безногого лётчика не могла быть написана и опубликована автором во время войны. Гитлеровская пропаганда тут же взяла бы на вооружение этот факт и растиражировала информацию, что в Советской Армии дела совсем плохи, раз против асов «Люфтваффе» посылают воевать инвалидов.

По словам самого Алексея Маресьева, в него, как полноценного пилота-истребителя, долго никто не верил. После госпиталя и санатория его направили в Ибресинскую лётную школу (Чувашская АССР) – подальше от Москвы, чтобы легче было скрыть от высокого начальства, если бы с безногим пилотом что-то случилось. Потом, уже после назначения в 63-й Гвардейский истребительный авиационный полк, командир полка не выпускал лётчика Маресьева на боевые задания, пока тот, поднявшись в небо в качестве ведомого, не совершил настоящий подвиг – спас двух своих товарищей и уничтожил два самолёта противника.

Только после окончания войны, весной 1946 года, когда все военные инвалиды стали штатскими, пришло время обработать записанное со слов Маресьева.

«Многое в своё время я не успел записать,- признаётся автор в «послесловии»,- многое за четыре года потерялось в памяти. Многого, по скромности своей, не рассказал тогда Алексей Маресьев. Пришлось додумывать, дополнять. Стёрлись в памяти портреты его друзей, о которых тепло и ярко рассказывал он в ту ночь. Их пришлось создавать заново. Не имея здесь возможности строго придерживаться фактов, я слегка изменил фамилию героя и дал новые имена тем, кто сопутствовал ему, кто помогал ему на трудном пути его подвига.

Я назвал книгу «Повестью о настоящем человеке», потому что Алексей Маресьев и есть настоящий советский человек».

Через несколько лет после смерти Алексея Маресьева, его сын Виктор Маресьев сказал в одном из интервью российской прессе:

«Борис Николаевич Полевой рассказывал мне, что после войны поначалу не собирался писать книгу об отце. Но в 1946 году попал на Нюрнбергский процесс. Гуляя вечером по парку, вдруг в кустах заметил лису. Водителем у него был немец - бывший пилот «Люфтваффе», который чем-то напомнил ему безногого летчика и деталь из его рассказа: когда Маресьев полз на восток, за ним несколько дней следовала голодная лиса, ожидавшая его смерти.

А последним толчком, побудившим писателя сесть за «Повесть о настоящем человеке», стало признание на суде рейхсмаршала, нациста номер два Германа Геринга. Он заявил, что нападение Германии на Советский Союз было не преступлением, а ошибкой нацистской верхушки, знавшей численность Красной Армии, количество танков и самолетов и мощь советских военных заводов, но не знавшей советского народа…»

Сбитый лётчик Алексей Маресьев 18 суток только полз по лесу, пробираясь к своим, а писателю Б.Полевому понадобилось примерно столько же времени, чтобы создать действительно талантливое произведение о его подвиге. «Повесть о настоящем человеке» была написана за 19 дней, сразу же вышла в печать и вскоре была удостоена Сталинской премии. Только до 1954 года общий тираж её изданий составил 2,34 млн. экземпляров. Более восьмидесяти раз она издавалась на русском языке, сорок девять - на языках народов СССР, тридцать девять - за рубежом.

После окончания войны историю лётчика Алексея Маресьева подхватили уже советские пропагандисты. Книгу Бориса Полевого знал каждый школьник, она прославила единственного героя на весь мир.

Уже в 1948 году по «Повести о настоящем человеке» режиссёром А. Столпером был снят одноимённый художественный фильм с П.П. Кадочниковым в главной роли. Столпер предлагал играть главную роль самому Маресьеву, но тот отказался.

В 1960 году поставлена опера Сергея Прокофьева «Повесть о настоящем человеке».

Сегодня совершенно очевидно, что если бы журналист Б.Полевой не встретил во время войны Алексея Маресьева и не написал о нём книгу, то фронтовой лётчик вряд ли стал бы столь знаменитым. Во время Великой Отечественной войны были и другие пилоты, воевавшие без ног, но их имена совершенно неизвестны широкой общественности. Зачем стране столько героев? Для воспитания подрастающего поколения одного положительного примера вполне достаточно.

Не для кого не секрет, что сразу же после окончания войны советское руководство быстро поделило всех военных инвалидов на «настоящих» и «ненастоящих» людей. Обилие военных калек на улицах крупных городов не устраивало ни власти, ни то самое общество, которое пытались воспитывать на героическом примере сбитого лётчика.

В 1949 году Москва, Ленинград, столицы союзных республик и другие крупные города в одночасье оказались «закрытыми» для проживания военных инвалидов – тех, кто ещё вчера воевал за их освобождение от немецких захватчиков. От калек-попрошаек были вычищены улицы, их отлавливали по вокзалам и пригородным поездам. Тех, кто не имел родственников, которые бы ухаживали за ними, не смог найти в себе сил, чтобы встать на протезы, совершить, подобно Маресьеву, подвиг духовной и физической реабилитации, объявляли вне закона. Безногих, безруких, безглазых калек высылали туда, где, по мнению властей, следовало находиться людям «ненастоящим»: распределяли по закрытым домам инвалидов в глухой провинции, вывозили в отдалённые районы страны.

Так относилась сталинская власть к истинным героям войны, которые пожертвовали в ней слишком многим. А народ? Народ безмолвствовал. Он видел на экране бравого лётчика Алексея Мересьева в блестящем исполнении своего любимца Кадочникова. Киношный Мересьев отплясывал «барыню» перед медицинской комиссией, дабы завоевать себе право, не попрошайничать в поездах, не ехать на 101-й километр, а бить врага и называться «настоящим человеком». В тот момент это казалось единственно верным и правильным.

Вот доклад министра МВД Круглова за 1954 год (почти десять лет после войны), в котором приводится печальная статистика о нищих – инвалидах Великой Отечественной:

Доклад МВД СССР в Президиум ЦК КПСС
о мерах по предупреждению и ликвидации нищенства

Секретно

В ПРЕЗИДИУМ ЦК КПСС
товарищу МАЛЕНКОВУ Г.М.
товарищу ХРУЩЕВУ Н.С.

МВД СССР докладывает, что, несмотря на принимаемые меры, в крупных городах и промышленных центрах страны все еще продолжает иметь место такое нетерпимое явление, как нищенство.

Среди задержанных нищих инвалиды войны и труда составляют 70%, лица, впавшие во временную нужду, - 20%, профессиональные нищие - 10% и в их числе трудоспособные граждане - 3%.

Приведенные данные не свидетельствуют о действительном количестве нищенствующих в стране, так как многие из них задерживались органами милиции по нескольку раз. Так, по городу Ленинграду до 5 раз задерживалось 2160 нищих, до 30 раз - более 100 человек, по гор. Горькому свыше двух раз задерживалось 1060 человек, по Сталинабаду - 50 человек и т.д.

Органы социального обеспечения и местные Советы депутатов трудящихся не уделяют должного внимания работе по предупреждению и ликвидации нищенства, плохо занимаются устройством нищих в дома инвалидов и престарелых, их трудоустройством, а также делом определения им пенсий и патронирования.

Так, из числа задерживаемых нищих по г.г. Москве, Ленинграду и Ростову трудоустраивается и помещается в дома инвалидов и престарелых не более 2–3 %.

Одной из основных причин неудовлетворительного устройства нищих является отсутствие достаточного количества домов для инвалидов и престарелых и интернатов для слепых инвалидов, строительство которых, предусмотренное Постановлением Совета Министров Союза ССР № 2590–1264с от 19 июля 1951 года, идет крайне медленно, а ассигнуемые на это средства ежегодно не осваиваются. Из 35 домов инвалидов и интернатов, строительство которых должно было быть закончено в 1952 году, на 1 января 1954 года построено всего лишь 4 дома.

В связи с этим органы милиции вынуждены подавляющее большинство задерживаемых нищих освобождать.

Борьба с нищенством затрудняется также и тем, что некоторая часть нищенствующих инвалидов и престарелых отказывается от направления их в дома инвалидов, а устроенные нередко самовольно оставляют их и продолжают нищенствовать.

Закона о принудительном содержании таких лиц в домах инвалидов нет.

Тем не менее, полная беспомощность и нежелание властей решать проблемы инвалидов заставила вчерашних фронтовиков становиться не только нищими попрошайками, но и настоящими героями уже в мирной жизни. Наполненная добротой и оптимизмом, книга Бориса Полевого вселяла надежду в тех, у кого ещё был шанс на спасение, давала им веру в себя. Многие военные инвалиды овладевали новыми профессиями, самостоятельно реабилитировались и социально адаптировались, постепенно превращаясь из обузы в кормильцев своих семей.

Не слишком высокие литературные достоинства не помешали «Повести о настоящем человеке» на долгие годы войти в обязательную школьную программу по литературе. Она стала настоящим бестселлером для мальчишек и девчонок, учила любить жизнь и не пасовать перед трудностями.

Судьба героя

Практически каждый школьник, прочитав повесть Б.Полевого, неизбежно задавался вопросом: а что же дальше? Как сложилась судьба этого «настоящего человека», практически супермена, живой легенды?..

За время войны лётчик, герой Советского Союза Алексей Петрович Маресьев совершил 86 боевых вылетов, сбил 11 самолётов врага: четыре до ранения и семь - после ранения.

В 1944 году А. Маресьев согласился с предложением стать инспектором-лётчиком и перейти из боевого полка в управление Вузов ВВС. В 1945 году он служил инструктором штаба ВВС Московского военного округа, находился под началом В.И.Сталина. С 1946 года – в отставке.

В наше время это выглядит нелепо и неправдоподобно, но писатель Борис Полевой, как выяснилось, даже не получил от Алексея Маресьева специального согласия на написание книги о нём.

Как уже было сказано, до выхода «Повести» автор более не интервьюировал своего героя. Он создавал произведение, руководствуясь исключительно материалами единственной встречи с лётчиком в 1943 году и своей собственной фантазией. Для Маресьева появление «Повести о настоящем человеке» в печати стало почти сюрпризом.

В 1946 году герой и автор встретились, чтобы уже постфактум обсудить только что вышедшую книгу. В одном из последних интервью журналистам бывший лётчик признавался, что далеко не всё ему понравилось в произведении Полевого. Например, Алексей Петрович всегда оставлял на совести писателя полностью выдуманный им эпизод с поеданием ёжика. Во время своего путешествия по зимнему лесу Алексей Маресьев никаких ёжиков не ел и даже их не видел. Впрочем, боевой лётчик не был большим знатоком в области литературы, а потому лишь слегка пожурил автора за его «писательские вольности»:

Действительно, «обижаться» на Б. Полевого Алексею Петровичу было не за что. Во многом благодаря его хрестоматийной «Повести», бывший лётчик после войны стал очень известен. Его постоянно приглашали на многие празднования, организовывались встречи со школьниками. В отличие от многих вчерашних героев-ветеранов, о подвигах которых забыли уже в 1950-е, Алексей Маресьев не запил, не опустился. Напротив, он стал публичным человеком, известным всему миру.

В 1949 году он был участником Первого Всемирного конгресса сторонников мира, проходившего в Париже. В 1952 году окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС, в 1956 году – аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС, защитил кандидатскую диссертацию по истории. С сентября 1956 года Алексей Маресьев стал ответственным секретарём Советского комитета ветеранов войны, в 1983 году – первым заместителем председателя комитета. В этой должности он проработал до последнего дня своей жизни.

Полковник в отставке А.П. Маресьев награждён двумя орденами Ленина, орденами Октябрьской Революции, Красного Знамени, Отечественной войны 1 степени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Дружбы народов, Красной Звезды, Знак Почёта, «За заслуги перед Отечеством» 3 степени, медалями, иностранными орденами. Был почётным солдатом воинской части, почётным гражданином городов Комсомольск-на-Амуре, Камышин, Орёл. Его именем названы малая планета Солнечной системы, общественный фонд, молодёжные патриотические клубы. Избирался депутатом Верховного Совета СССР. Автор книги «На Курской дуге» (М., 1960).

Интересно, что после войны лётчику-инвалиду, отлично проявившему себя в воздушных боях, не хотели выдавать права на управление автомобилем. Помогла не столько его всесоюзная известность, сколько незаурядная настойчивость в достижении цели. Позднее, когда появились машины с ручным управлением (так называемые «инвалидки»), Маресьев продолжал «по особому разрешению» ездить на обычном автомобиле.

В 1989 году А.П. Маресьев был избран народным депутатом СССР.

18 мая 2001 года в Театре Российской армии намечался торжественный вечер по случаю 85-летия Маресьева, но за час до начала у Алексея Петровича случился сердечный приступ. Его доставили в реанимацию одной из московских клиник, где он скончался, не приходя в сознание. Торжественный вечер всё же состоялся, но начался он с минуты молчания. Похоронен А.П. Маресьев в Москве на Новодевичьем кладбище.

Вне сомнения, идеологическая растиражированность подвига Алексея Маресьева в советское время и хрестоматийный глянец, покрывший страницы «Повести о настоящем человеке», сыграли злую шутку с произведением Б. Н. Полевого.

В постперестроечное время «великих разоблачений и отречений» книга о советском лётчике Маресьеве была практически забыта молодым поколением читателей. В 1990-е годы, когда её герой был ещё жив, «Повесть» уже не переиздавалась. Многие самостоятельные государственные образования, возникшие на пространстве бывшего СССР, поспешили тут же выбросить это произведение из школьных программ, объявив истинную историю советского лётчика «наследием проклятого прошлого».

Сегодня невозможно и даже нелепо было бы отрицать значение этого произведения для нескольких поколений читателей. И те из современных российских школьников, кто ещё не разучился читать и воспринимать что-либо, кроме рекламных роликов и дозированной информации в СМИ, оценят её по достоинству. Ведь настоящий подвиг всегда остаётся подвигом, в какие бы идеологические рамки он не был втиснут, а мужеству и доблести победителей фашизма в нашей памяти нет ни границ, ни преград.

Старый лось застыл в сосняке, как изваяние. Лишь клочковатая шкура нервно передвигалась на спине. Настороженные уши ловили каждый звук, и слух его был так остер, что слышал зверь, как короед точит древесину сосны. Но даже и эти чуткие уши не слышали в лесу ничего, кроме птичьей трескотни, стука дятла и ровного звона сосновых вершин.

А вот и сами эти жуки. Сверкая крыльями, танцуют они в голубом морозном воздухе. Снова и снова скрипнул в вышине дергач. Один из жуков, не складывая крыльев, метнулся вниз. Остальные опять затанцевали в небесной лазури. Зверь распустил напряженные мускулы, вышел на поляну, лизнул наст, кося глазом на небо. И вдруг еще один жук отвалил от танцевавшего в воздухе роя и, оставляя за собой большой пышный хвост, понесся прямо к поляне. Он рос так быстро, что лось едва успел сделать прыжок в кусты – что-то громадное, более страшное, чем внезапный порыв осенней бури, ударило по вершинам сосен и брякнулось о землю так, что весь лес загудел, застонал. Эхо понеслось над деревьями, опережая лося, рванувшегося во весь дух в чащу.

А получилось все это так. Звено истребителей под командой лейтенанта Мересьева вылетело сопровождать «илы», отправлявшиеся на штурмовку вражеского аэродрома. Смелая вылазка прошла удачно. Штурмовики, эти «летающие танки», как звали их в пехоте, скользя чуть ли не по верхушкам сосен, подкрались прямо к лётному полю, на котором рядами стояли большие транспортные «юнкерсы». Неожиданно вынырнув из-за зубцов сизой лесной гряды, они понеслись над тяжелыми тушами «ломовиков», поливая их из пушек и пулеметов свинцом и сталью, забрасывая хвостатыми снарядами. Маресьев, охранявший со своей четверкой воздух над местом атаки, хорошо видел сверху, как заметались по аэродрому темные фигурки людей, как стали грузно расползаться по накатанному снегу транспортники, как штурмовики делали новые и новые заходы и как пришедшие в себя экипажи «юнкерсов» начали под огнем выруливать на старт и поднимать машины в воздух.

Вот тут-то Алексей и совершил промах. Вместо того чтобы строго стеречь воздух над районом штурмовки, он, как говорят летчики, соблазнился легкой дичью. Бросив машину в пике, он камнем ринулся на только что оторвавшийся от земли тяжелый и медлительный «ломовик», с удовольствием огрел несколькими длинными очередями его четырехугольное, пестрое, сделанное из гофрированного дюраля тело. Уверенный в себе, он даже не смотрел, как враг ткнется в землю. На другой стороне аэродрома сорвался в воздух еще один «юнкере». Алексей погнался за ним. Атаковал – и неудачно. Его огневые трассы скользнули поверх медленно набиравшей высоту машины. Он круто развернулся, атаковал еще раз, снова промазал, опять настиг свою жертву и свалил ее где-то уже в стороне над лесом, яростно всадив в широкое сигарообразное туловище несколько длинных очередей из всего бортового оружия. Уложив «юнкере» и дав два победных круга у места, где над зеленым всклокоченным морем бесконечного леса поднялся черный столб, Алексей повернул было самолет обратно к немецкому аэродрому.

Государство