Сцена раскулачивания в повести «Котлован» очень ярко и точно раскрывает суть проводимой в советской деревне коллективизации. Восприятие колхоза показано глазами ребенка – Насти. Она спрашивает Чиклина: «А ты здесь колхоз сделал? Покажи мне колхоз!» Это нововведение понимается как совершенно новая жизнь, рай на земле. Даже взрослые «нездешние люди» ждут от колхоза «радости»: «Где же колхозное благо – иль мы даром шли?» Эти вопросы вызваны разочарованием от истинной картины, открывшейся перед взором странников: «Посторонний, пришлый народ расположился кучами и малыми массами по Оргдвору, тогда как колхоз еще спал общим скоплением близ ночного, померкшего костра». Символическим выглядит «ночной, померкший костер» и «общее скопление» колхозников. За простой неустроенностью этих людей (сравним с «прочными, чистыми избами» «кулацкого класса») скрывается еще и их безликость. Поэтому главным их представителем показан медведь-молотобоец, получеловек-полуживотное. Он обладает способностью к производительному труду, но лишен самого главного – умения мыслить и, соответственно, говорить. Мышление подменено в медведе «классовым чутьем». Впрочем, ведь именно это и требовалось в новом советском обществе, мыслить за всех мог «один … главный человек». Неслучайно у Чиклина захватывает дыхание и он открывает дверь, «чтоб видна была свобода», когда «рассудительный мужик» призывает его обдумать целесообразность раскулачивания. Легче всего просто отвернуться от правды и предоставить другим решать за себя, переложив ответственность на безликих «мы». «Не твое дело, стервец! – отвечает Чиклин кулаку. – Мы можем царя назначить, когда нам полезно будет, и можем сшибить его одним вздохом… А ты – исчезни!». Но только вот почему-то кричит Чиклин «от скрежещущей силы сердца», наверное, внутри сам протестуя против отнятого у него права мыслить и самостоятельно принимать решения.

К молотобойцу как к «самому угнетенному батраку» проникаются сочувствием и Настя («Он ведь тоже мучается, он, значит, наш, правда ведь?»), и бюрократ Пашкин («Пашкин же и вовсе грустил о неизвестном пролетарии района и захотел как можно скорее избавить его от угнетения»). Вот только если девочка видит в медведе, прежде всего, существо страдающее и поэтому ощущает родство с ним, то представитель власти вместо благого желания «обнаружить здесь остаточного батрака и, снабдив его лучшей долей жизни, распустить затем райком союза за халатность обслуживания членской массы», спешно и в недоумении «отбыл на машине обратно», формально не видя возможности отнести медведя к угнетенному классу. Автор объективно изображает положение бедняков в деревне, вынужденных почти даром работать на зажиточных односельчан. Через образ медведя показано, как относились к таким, как он: «Молотобоец вспомнил, как в старинные года он корчевал пни на угодьях этого мужика и ел траву от безмолвного голода, потому что мужик давал ему пищу только вечером – что оставалось от свиней, а свиньи ложились в корыто и съедали медвежью порцию во сне». Однако ничто не может служить оправданием той жестокости, с которой происходило раскулачивание: «…медведь поднялся с посуды, обнял поудобней тело мужика и, сжав его с силой, что из человека вышло нажитое сало и пот, закричал ему в голову на разные голоса – от злобы и наслышки молотобоец мог почти не разговаривать».

Страшно, что на подобной ненависти воспитывались дети, которые должны были потом жить в стране, свободной от вражды. Однако заложенные с детства представления о своих и чужих вряд ли исчезнут во взрослой жизни. Настя изначально настроена против тех, кого медведь «чутьем» относит к кулакам: «Настя задушила на руке жирную кулацкую муху… и сказала еще:

– А ты бей их как класс!»

Про мальчика из кулацкой семьи она говорит: «Он очень хитрый», – видя в нем нежелание расставаться с чем-то своим, собственным. В итоге такого воспитания все отплывающие на плоту для ребенка сливаются в одно лицо – «сволочи»: «Пусть он едет по морям: нынче здесь, а завтра там, правда ведь? – произнесла Настя. – Со сволочью нам скучно будет!» Слова же Чиклина о партии, которая должна, по идее, стоять на страже интересов трудящихся, кажутся нам ироничными: «В лицо ты ее не узнаешь, я сам ее еле чувствую».

При анализе произведений Платонова пристальное внимание приковывает к себе их язык. Это стиль поэта, сатирика, а главным образом, философа. Повествователь чаще всего является выходцем из народа, который еще не научился оперировать научными терминами и пытается ответить на важные, насущные вопросы бытия своим языком, будто «переживая» мысли. Поэтому и возникают такие выражения, как «от отсутствия своего ума не мог сказать ни одного слова», «без ума организованные люди жить не должны», «жил с людьми – вот и поседел от горя» и т.п. Герои Платонова мыслят теми языковыми средствами, которыми они владеют. Особая атмосфера 20-х годов ХХ века подчеркнута обилием канцеляризмов в речи платоновских героев («Чиклин и молотобоец освидетельствовали вначале хозяйственные укромные места»), лексики лозунгов и плакатов («…Пашкин решил во весь темп бросить Прушевского на колхоз как кадр культурной революции…»), идеологизмов («…указать ему самого угнетенного батрака, который почти спокон века работал даром на имущих дворах…»). Причем слова различных стилей беспорядочно перемешены в речи платоновских странников, зачастую ими плохо понимается значение употребляемых слов («Опорожняй батрацкое имущество! – сказал Чиклин лежачему. – Прочь с колхоза и не сметь более жить на свете!»). Складывается впечатление, что мысли, идеи словно сталкиваются между собой, притягиваясь и отталкиваясь. Так, следуя традициям русской литературы, Платонов использует пейзажи для передачи общего настроения изображаемого. Но и здесь мы ощущаем шершавость, корявость и соединение разностильных слов в описаниях: «Снег, изредка опускавшийся дотоле с верхних мест, теперь пошел чаще и жестче, – какой-то набредший ветер начал производить вьюгу, что бывает, когда устанавливается зима. Но Чиклин и медведь шли сквозь снежную секущую частоту прямым уличным порядком, потому что Чиклину невозможно было считаться с настроениями природы…».

Финал сцены отправления кулаков на плоту неоднозначен. С одной стороны, мы проникаемся симпатией к Прушевскому, который с сочувствием смотрит на «кулацкий класс», «как оторвавшийся». Но есть доля истины и в словах Жачева, замечающего об отплывающих: «Ты думаешь, это люди существуют? Ого! Это одна наружная кожа, до людей нам далеко идти, вот чего мне жалко!» Обратим внимание на местоимение «нам». Жачев и себя причисляет к «уставшим предрассудкам». Все свои надежды он возлагает на будущие поколения: «Жачев же пополз за кулачеством, чтобы обеспечить ему надежное отплытие в море по течению и сильнее успокоиться в том, что социализм будет, что Настя получит его в свое девичье приданое, а он, Жачев, скорее погибнет как уставший предрассудок». Однако, как мы убеждаемся, взгляд автора на будущее Насти достаточно пессимистичен. Даже детское счастье невозможно построить на чьих-либо страданиях.

Несмотря на разнообразие тем произведений А.П. Платонова, которого волновали проблемы электрификации и коллективизации, гражданской войны и строительства коммунизма, все их объединяет стремление писателя найти путь к счастью, определить, в чем радость «человеческого сердца». Платонов решал эти вопросы, обращаясь к реалиям окружающей его жизни. Повесть «Котлован» посвящена времени индустриализации и начала коллективизации в молодой Советской стране, в светлое коммунистическое будущее которой автор очень верил. Правда, Платонова все больше и больше начинало волновать, что в «плане общей жизни» практически не оставляли места конкретному человеку, с его думами, переживаниями, чувствами. И своими произведениями писатель хотел предостеречь чересчур усердных «активистов» от роковых для русского народа ошибок. Сцена раскулачивания в повести «Котлован» очень ярко и точно раскрывает суть проводимой в советской деревне коллективизации. Восприятие колхоза показано глазами ребенка – Насти. Она спрашивает Чиклина: «А ты здесь колхоз сделал? Покажи мне колхоз!» Это нововведение понимается как совершенно новая жизнь, рай на земле. Даже взрослые «нездешние люди» ждут от колхоза «радости»: «Где же колхозное благо – иль мы даром шли?» Эти вопросы вызваны разочарованием от истинной картины, открывшейся перед взором странников: «Посторонний, пришлый народ расположился кучами и малыми массами по Оргдвору, тогда как колхоз еще спал общим скоплением близ ночного, померкшего костра». Символическим выглядит «ночной, померкший костер» и «общее скопление» колхозников. За простой неустроенностью этих людей (сравним с «прочными, чистыми избами» «кулацкого класса») скрывается еще и их безликость. Поэтому главным их представителем показан медведь-молотобоец, получеловек-полуживотное. Он обладает способностью к производительному труду, но лишен самого главного – умения мыслить и, соответственно, говорить. Мышление подменено в медведе «классовым чутьем». Впрочем, ведь именно это и требовалось в новом советском обществе, мыслить за всех мог «один … главный человек». Неслучайно у Чиклина захватывает дыхание и он открывает дверь, «чтоб видна была свобода», когда «рассудительный мужик» призывает его обдумать целесообразность раскулачивания. Легче всего просто отвернуться от правды и предоставить другим решать за себя, переложив ответственность на безликих «мы». «Не твое дело, стервец! – отвечает Чиклин кулаку. – Мы можем царя назначить, когда нам полезно будет, и можем сшибить его одним вздохом… А ты – исчезни!». Но только вот почему-то кричит Чиклин «от скрежещущей силы сердца», наверное, внутри сам протестуя против отнятого у него права мыслить и самостоятельно принимать решения. К молотобойцу как к «самому угнетенному батраку» проникаются сочувствием и Настя («Он ведь тоже мучается, он, значит, наш, правда ведь?»), и бюрократ Пашкин («Пашкин же и вовсе грустил о неизвестном пролетарии района и захотел как можно скорее избавить его от угнетения»). Вот только если девочка видит в медведе, прежде всего, существо страдающее и поэтому ощущает родство с ним, то представитель власти вместо благого желания «обнаружить здесь остаточного батрака и, снабдив его лучшей долей жизни, распустить затем райком союза за халатность обслуживания членской массы», спешно и в недоумении «отбыл на машине обратно», формально не видя возможности отнести медведя к угнетенному классу. Автор объективно изображает положение бедняков в деревне, вынужденных почти даром работать на зажиточных односельчан. Через образ медведя показано, как относились к таким, как он: «Молотобоец вспомнил, как в старинные года он корчевал пни на угодьях этого мужика и ел траву от безмолвного голода, потому что мужик давал ему пищу только вечером – что оставалось от свиней, а свиньи ложились в корыто и съедали медвежью порцию во сне». Однако ничто не может служить оправданием той жестокости, с которой происходило раскулачивание: «…медведь поднялся с посуды, обнял поудобней тело мужика и, сжав его с силой, что из человека вышло нажитое сало и пот, закричал ему в голову на разные голоса – от злобы и наслышки молотобоец мог почти не разговаривать». Страшно, что на подобной ненависти воспитывались дети, которые должны были потом жить в стране, свободной от вражды. Однако заложенные с детства представления о своих и чужих вряд ли исчезнут во взрослой жизни. Настя изначально настроена против тех, кого медведь «чутьем» относит к кулакам: «Настя задушила на руке жирную кулацкую муху… и сказала еще: – А ты бей их как класс!» Про мальчика из кулацкой семьи она говорит: «Он очень хитрый», – видя в нем нежелание расставаться с чем-то своим, собственным. В итоге такого воспитания все отплывающие на плоту для ребенка сливаются в одно лицо – «сволочи»: «Пусть он едет по морям: нынче здесь, а завтра там, правда ведь? – произнесла Настя. – Со сволочью нам скучно будет!» Слова же Чиклина о партии, которая должна, по идее, стоять на страже интересов трудящихся, кажутся нам ироничными: «В лицо ты ее не узнаешь, я сам ее еле чувствую». При анализе произведений Платонова пристальное внимание приковывает к себе их язык. Это стиль поэта, сатирика, а главным образом, философа. Повествователь чаще всего является выходцем из народа, который еще не научился оперировать научными терминами и пытается ответить на важные, насущные вопросы бытия своим языком, будто «переживая» мысли. Поэтому и возникают такие выражения, как «от отсутствия своего ума не мог сказать ни одного слова», «без ума организованные люди жить не должны», «жил с людьми – вот и поседел от горя» и т.п. Герои Платонова мыслят теми языковыми средствами, которыми они владеют. Особая атмосфера 20-х годов ХХ века подчеркнута обилием канцеляризмов в речи платоновских героев («Чиклин и молотобоец освидетельствовали вначале хозяйственные укромные места»), лексики лозунгов и плакатов («…Пашкин решил во весь темп бросить Прушевского на колхоз как кадр культурной революции…»), идеологизмов («…указать ему самого угнетенного батрака, который почти спокон века работал даром на имущих дворах…»). Причем слова различных стилей беспорядочно перемешены в речи платоновских странников, зачастую ими плохо понимается значение употребляемых слов («Опорожняй батрацкое имущество! – сказал Чиклин лежачему. – Прочь с колхоза и не сметь более жить на свете!»). Складывается впечатление, что мысли, идеи словно сталкиваются между собой, притягиваясь и отталкиваясь. Так, следуя традициям русской литературы, Платонов использует пейзажи для передачи общего настроения изображаемого. Но и здесь мы ощущаем шершавость, корявость и соединение разностильных слов в описаниях: «Снег, изредка опускавшийся дотоле с верхних мест, теперь пошел чаще и жестче, – какой-то набредший ветер начал производить вьюгу, что бывает, когда устанавливается зима. Но Чиклин и медведь шли сквозь снежную секущую частоту прямым уличным порядком, потому что Чиклину невозможно было считаться с настроениями природы…». Финал сцены отправления кулаков на плоту неоднозначен. С одной стороны, мы проникаемся симпатией к Прушевскому, который с сочувствием смотрит на «кулацкий класс», «как оторвавшийся». Но есть доля истины и в словах Жачева, замечающего об отплывающих: «Ты думаешь, это люди существуют? Ого! Это одна наружная кожа, до людей нам далеко идти, вот чего мне жалко!» Обратим внимание на местоимение «нам». Жачев и себя причисляет к «уставшим предрассудкам». Все свои надежды он возлагает на будущие поколения: «Жачев же пополз за кулачеством, чтобы обеспечить ему надежное отплытие в море по течению и сильнее успокоиться в том, что социализм будет, что Настя получит его в свое девичье приданое, а он, Жачев, скорее погибнет как уставший предрассудок». Однако, как мы убеждаемся, взгляд автора на будущее Насти достаточно пессимистичен. Даже детское счастье невозможно построить на чьих-либо страданиях.

«Платонов Возвращение» - Психологический рассказ. Нравственное прозрение Иванова (катарсис). «Обнажившееся сердце». Мотивы, звучащие в рассказе: Андрей Платонович Платонов (1899 – 1951). Домой в семью к жене и детям. Встреча с Машей. Решение скорее приняться за дело. Идея рассказа. Окончательное возвращение Иванова. Дети также ответственны за судьбы взрослых.

«Юшка» - Биография А. П. Платонова. Хотел ли весёлый прохожий смерти Юшки? Ваши комментарии. 4-я группа:Юшка и весёлый прохожий. "Свободное письмо": поразмышляйте, в чём смысл жизни Ефима Дмитриевича(Юшки)? 1-я группа:Юшка и дети. 1899 - 1951. Осмыслим прочитанное. Настоящая фамилия писателя – Климентов.

«Неизвестный цветок» - МОУ «Рождественская средняя общеобразовательная школа». Сказка-быль «Неизвестный цветок». 2010 г. Бабина Н.А., учитель русского языка и литературы. Благоухание-. Аромат, приятный запах. Андрей Платонович Платонов. Презентация к уроку литературы в 6 классе по рассказу А. Платонова «Неизвестный цветок».

«Платонов биография» - Биография» a-platonov.narod.ru. Андрей Платонов с дочерью. Андрей Платонов 1923 год. Андрей Платонов в годы войны. Рисунок В. Куприянова к книге Платонова "Июльская гроза". Рисунок Платонова 40-е годы. Андрей Платонович Платонов. (1899-1951) Использован материал сайта «Всё об Андрее Платонове.

«Платонова Юшка» - 4. «Каждое лето…он уходил пешком в глухую дальнюю деревню». Зачем же нам друг друга обижать? Призыв к … Авторская идея рассказа А.П.Платонова «Юшка». 5. «А чего я тебе, чем я вам мешаю!». А.П.Платонов рассказ «Юшка» (7 класс) «Величие простых сердец». 6. «Девушка не ушла, однако, и молча ожидала чего-то».

«Писатель Платонов» - Рано проявляет интерес к техническому изобретательству и одновременно - к литературе. Тридцатые годы. В 1922-1926 годах Платонов работает мелиоратором в Воронежской губернии и на строительстве электростанции. Фильм получил приз жюри "Бронзовый леопард" МКФ в Локарно-87. В. Куприянова к книге Платонова "Июльская гроза.

Всего в теме 38 презентаций

– А ты бей их как класс!»

Содержание повести раскрывается в трех притчах. Одна из них рождается из метафоры "работать, как зверь". Первоначально этот образ связан с реальным героем, кузнецом Михаилом, знающим свое дело и умеющим осмысленно работать. Что будет, если перестать думать и зациклиться только на поднимании и опускании молота? В таком случае можно превратиться в фантастического медведя-молотобойца, имеющего в умственном арсенале всего два качества: классовое чутье и усердное старание, то есть самое необходимое в эпоху массового энтузиазма. Его не надо было подгонять на работе, может быть, только ненароком напомнить, и медвежья услуга уже в действии. "Скорее, Миш, а то мы с тобой ударная бригада! - сказал кузнец. Но медведь и без того настолько усердно старался, что пахло паленой шерстью, сгорающей от искр металла, и медведь этого не чувствовал".

Вторая притча связана с проблемой любви в новую социалистическую эпоху. У двух разных героев - инженера Прушевского и рабочего Чиклина - оказались похожие судьбы, выразившиеся в историях несбывшейся любви. Ради великой цели - рытья котлована - Чиклин скрывает свои личные чувства, сама девушка, по его сознательному разумению, "ему не понравилась, точно была постыдным существом". Рабочий человек сумел распорядиться своими чувствами: "он прошел в то время мимо, не остановившись".

Такое же чувство любви испытывал в свое время и инженер Прушевский. Больше того, возникает даже предположение у Чиклина, что это была одна и та же девушка. Простые человеческие чувства преображают этих двух людей, они, кажется, подобрели не только по отношению друг к другу, но и ко всему миру. Их возвращение из мира добрых грез в революционную действительность лозунгов и приказов началась сразу же после реплики активиста Сафронова, который, "делая интеллигентную походку и задумчивое лицо", напомнил: "Я слышал, товарищи, вы свои тенденции здесь бросали, так я вас попрошу стать попассивнее, а то время производству настанет. А тебе, товарищ Чиклин, надо бы установку на Козлова взять - он на саботаж линию берет".

Так оба этих в общем-то неплохих человека вынуждены подчиниться запросам сурового времени - отказаться от воспоминаний, мечты ("тенденций"), не имеющих ничего общего с ударной работой по рытью котлована. Почему же все-таки имеется запрет на любовь? Ответ здесь простой: всякое отклонение от главного большого дела портит людей, лишает их целеустремленности и сосредоточения на основном. Какой же это работник социализма, если он начинает мечтать о чем-то? Ведь это интеллигентские штучки, которые могут привести в лагерь буржуазной идеологии. Странная смерть женщины, когда-то поцеловавшей Чиклина, еще более подчеркивает безнадежность землекопа, которому все-таки остались в знак его несломленности воспоминания.

Чтобы подольше сохранилась память, Чиклин завалил дверь в помещение, где лежала мертвая, кирпичами, "старыми каменными глыбами и прочим тяжелым веществом. Прушинский не помогал ему и спросил потом:

Зачем ты стараешься?

Как зачем? - удивился Чиклин. - Мертвые тоже люди.

Но ей ничего не нужно.

Ей нет, но она мне нужна. Пусть сэкономится что-нибудь от человека - мне так и чувствуется, когда я вижу горе мертвых или их кости, зачем мне жить!"

Иными словами, человеку не только нужны воспоминания о своем прошлом, но и понимание смысла бытия, "зачем мне жить!" Это осмысление у каждого homo sapiens может быть разным. Для Прушевского, например, смысл бытия сводился к наблюдениям над жизнью либо к писанию писем сестре. Большой праздник выпадал на его долю, когда он получал открытку от Анны, в которой сестра сообщала: "Христос воскресе, дорогой брат!.."

Третья притча связана с коллективизацией на селе, с судьбой Организационного двора колхоза имени Генеральной Линии. Впервые о политике ликвидации кулачества было заявлено в верхних эшелонах власти на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 1929 г., а до широких народных масс это известие довели через газету "Правда" 11 января 1930 г. Некоторые крестьяне с восторгом восприняли изменения, приноровились к новой власти, другие, побогаче, заранее готовились к смерти. У мужика забрали лошадь, и он, потерявши из-за этого дар речи, лежал лицом вниз на лавке и не вставал. В Генеральной Линии выполнялось Постановление партии о ликвидации кулачества как несознательного класса неукоснительно. В списки раскулачиваемых попали вместе с настоящими кулаками и середняцкие элементы. Такая политика правительства зачастую была непонятна массам, ради которых старались Чиклины и Жачевы. Надолго запоминается страница повести, где рассказывается, как Жачев и колхозники радостно провожают "ликвидированных кулаков", уплывающих по реке на плотах. Никто из провожающих так и не пожалел своих, теперь уже бывших, сельчан. А они смотрели с плота только в одну сторону, туда, где стояли их дома, где оставалась их родина; они так бы хотели навсегда запомнить отчие места" и последнего счастливого человека на ней. Однако долго не будет здесь больше счастья, не поможет его возрождению выставленный активистом на крыльцо Оргдома рупор радио, из которого доносились звуки марша великого народа. Радость топтавшихся на месте мужиков тоже была наносной.

Тяжко живется на селе, члены колхоза больше слушают речи активиста да готовят гробы для своих похорон, в кузне они сожгли весь уголь, "починили всякий мертвый инвентарь и с тоскою, что кончился труд и как бы теперь колхоз не пошел в убыток, оставили заведение". Дурно проводимая коллективизация лишала настоящих тружеников радости. "Мужик с желтыми глазами" еще совсем недавно чувствовал сытость в желудке, а теперь с тоской вспоминал конфискованную мельницу в деревне. Такие, как он, смирились со свой участью. Тем более, что политику партии в деревне проводят медведи-молотобойцы, за версту чувствующие классового врага.

Дело усугублялось еще и тем, что руководители на селе, страдавшие отсутствием ума, не знали ни сиюминутных целей, ни отдаленных перспектив. Руководствовались только директивами, доставляемыми всадником "на трепещущем коне" из района. Как и в других регионах России, здесь наблюдались типичные ошибки в коллективизации. В частности, областной комитет, планируя работу колхоза, отмечал "маложелательные явления перегибщины, забеговщества, переусердщины и всякого сползания по правому и левому откосу с отточенной остроты четкой линии".

Колхозники спокойно отреагировали на смерть своего местного вождя, не имея к нему жалости, но и не радуясь особенно. Такая реакция вполне обоснована, так как он, хотя и говорил всегда правильно, но добрых дел никаких не свершил, даже общество не могло его "оженить" так, как это полагается в нормальных коллективах.