Это мнение Лафонтена, высказанное по частному поводу. Богданович применил во всей своей обработке истории Амура и Психеи. Всего у Лафонтена в «Любви Психеи и Купидона» 498 стихотворных строк. Все они воспроизведены Богдановичем и распространены за счет подробностей, отсутствующих в подлиннике Лафонтена.

Но уже это, чисто количественное, соотношение свидетельствует, что Богданович мог располагать Лафонтеновым романом только как канвой и что стихотворная обработка истории Амура и Психеи в основном оригинальное создание русского поэта.

Язык «Душеньки» испытал известную эволюцию. В «Душенькиных похождениях» (1778) Богданович ближе к языку русской басни 1760-х годов и комической поэмы, чем к Лафонтену. При подготовке изд. 1783 г. Богданович тщательно освобождал текст первой книги поэмы от сатирических по содержанию и написанных басенно-комическим языком мест. Так, были отброшены строки:

Не стали воры красть,
И ябеды молчали,
Жил каждый без печали,
И ел и пил во сласть.
Все подданные и соседи,
Такой устав боготворя,
Повсюду ставили лик мудрого царя
Из золота, сребра иль меди,
Приятели, друзья
Вельможи и князья,
К нему съезжались в гости;
Он первый изобрел
К забаве между дел
Юлу, гусёк и кости;
Картежная игра,
У царского двора
И в греческом народе,
Была тогда не в моде,
Вельможи, так, как чернь,
С умом играли в зернь,
Играли также в шашки,
Без денег, на бумажки,
И множество потех,
Для каждого и всех,
Там всякий день являлись,
Везде бывал там смех
И люди забавлялись.

227

В жалобе Душеньки Амуру были следующие строки:

Я сестр моих ничем не хуже;
Но каждая из них при муже
Нашла любовников пяток,
И может каждая по воле
Найти себе еще их боле...

В описании путешествия Душеньки и ее родных к горе, указанной оракулом, иронически изображались жрецы:

Впоследок в сем пути все столько утомились,
Что чуть назад не воротились.
Тогда главнейший жрец,
Спасая робких сих овец,
Потряс широкими усами,
И лезущему вниз словесному скоту
Грозил оракулом и всеми небесами.

Некоторая непроясненность замысла и жанровой природы «Душеньки» сказалась в стиле изд. 1778 г. и 1783 г. Богданович еще черпает из разножанровых источников лексику поэмы и не находит для нее единого стилистческого принципа. В языке «Душенькиных похождений» и «Душеньки» (1783) еще много пестроты, просторечных слов и оборотов, выражений чиновничье-приказного арго, галлицизмов. Хотя уже при переработке поэмы для издания 1783 г. Богданович стремился добиться единства стиля и языка, уйти от языковых крайностей ввиду резкого и уже для автора ставшего неприемлемым стилистического разнобоя. Систематически очищался язык поэмы от оборотов просторечия, строки (книга третья)

И отведет ее в куток;
В кутке покажет вниз ступени...

были заменены следующими:

Покажет впоследи в избушке уголок;
Оттоль покажет вниз ступени.

Взамен слова с просторечным и даже диалектальным характером введено общеупотребительное и литературой освоенное слово. При доработке «Душеньки» в изд. 1794 г. велась очень тщательная правка преимущественно стилистического характера. Особенное внимание Богданович при этом обращал на ритмико-звуковую сторону стиха поэмы. Во второй книге строка

И розами везде усыпанны дороги

переделана следующим образом:

И всюду розами усыпаны дороги.

При этой перемене в строке шестистопного ямба пиррихий перенесен из второй стопы в третью. В результате ритмическое

228

движение в середине строки меняется, в ней исчезает монотония чередования ударных стоп и пиррихиев. В других случаях Богданович менял звучание строки, не меняя ее ритма:

За всяку злобу их...

заменяется:

За алчну злобу их...

Звуковой повтор з... з... дополняется еще повтором л... л... и строка получает совершенно иную звуковую организацию, более соответствующую уточнившемуся авторскому эмоционально-стилистическому заданию.

Предисловие.

Будучи побужден к тому печатными и письменными похвалами. По-видимому, имеется в виду рецензия в «Прибавлениях к «Московским ведомостям» (1783, № 96, 2 декабря) и упоминания о «Душеньке» в СЛРС, в «Стансах» М.М. Хераскова и статье «Вечеринка» (1783, ч. 9, стр. 245), где говорится «о прекрасном сочинении господина Богдановича, которое не есть драма, но сказка в стихах».

Книга первая.

Гомер, отец стихов, двойчатых. В «Душенькиных похождениях» (1778) Гомер был охарактеризован иначе:

Гомер, отец стихов,
И рифм богатых
И рифм женатых!

По-видимому, Богданович убедился в ошибочности этого мнения и потому заменил его указанием на «двойчатость», то есть обязательную цезуру в стихе гомеровских поэм.

Черты, без равных стоп. «Душенька» написана разностопным «вольным» ямбом, каким обычно в 1760-1770-е годы писались не поэмы, а басни и притчи.

Ликаон, которого писал историю Назон. В греческой мифологии - царь Аркадии, отличавшийся жестокостью. За убийство ребенка в жертву богам Зевс превратил Ликаона в волка. «Историю» Ликаона пересказал в своих «Метаморфозах» Овидий Назон.

Сурова щеть - жесткая, грубая щетина.

Образ прав - правдивое, правильное изображение.

В Москве на маскараде. Маскарад «Торжествующая Минерва», устроенный в Москве во время коронации Екатерины II 30 января - 2 февраля 1763 г. Маскарад этот происходил на улицах Москвы и состоял из процессии замаскированных в следующем порядке: провозвестник маскарада со своей свитою, Момус, или Пересмешник, Бахус, Несогласие, Обман, Невежество, Мздоимство, Превратный свет, Спесь, Мотовство и Бедность, Вулкан, Юпитер, Златой век, Парнас и Мир, наконец, Минерва и Добродетель.

Церасты (греч. миф.) - рогатые люди, превращение которых в быков описано в «Метаморфозах» Овидия.

Цекропы (греч. миф.) - люди, превращенные в обезьян. Легенда об этом рассказана в «Метаморфозах» Овидия.

Иксион (греч. миф.) - царь, который за преследование Геры был наказан Зевсом - прикован к вечно вертящемуся огненному колесу.

Цитера , или Кифера - остров в

229

Греческом архипелаге, место особого культа Венеры - Афродиты; тaм находился посвященный ей храм.

Фетида (греч. миф.) - морское божество. От брака ее с Пелеем родился Ахилл.

Тамбуры и коклюшки - тамбур (от франц. tambour - барабан) - вид вышивания, при котором материя натягивалась на круглые пяльцы и придерживалась ремнями, напоминая по виду барабан; коклюшки - мелкие брусочки, подвешиваемые к ниткам при плетении кружев.

Книга вторая.

Калисто, Дафния, Армида... Ангелика, Фринея - имена мифологических, исторических и литературных героинь. Калисто - персонаж «Метаморфоз» Овидия, Дафна - дочь речного бога Ладона и Геи, богини земли; убегая от преследовавшего ее Аполлона, была принята матерью и превращена в лавровое дерево; Армида - персонаж поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим»; Ангелика - персонаж поэмы Ариосто «Неистовый Роланд»; Фринея, или Фрина (V век до. н. э.) - древнегреческая гетера, подруга Перикла, славившаяся своей красотой.

Апелл , или Апеллес (IV в. до н. э.) - греческий живописец; здесь упоминается как автор картины, изображавшей Афродиту.

Менандр (342- 292 гг. до н. э.) - древнегреческий драматург, автор бытовых комедий.

Кино (1635-1688) - французский драматург, автор трагедий и оперных либретто.

Детуш (1680-1754) - французский драматург.

Реньяр (1656-1709) - французский драматург, последователь Мольера.

Руссо Жан-Жак (1712-1778) - здесь назван как автор комической оперы «Деревенский колдун» (1752).

Не зная, что сказать, кричала часто: ах! Имеется в виду трагедия Ф. Козельского «Пантея» (1769), где в монологах Пантеи часто повторяется восклицание «ах!» «Пантея» была встречена недоброжелательно сатирическими журналами 1769 г. Новиков в «Трутне» писал, что «трагедию г. *, недавно напечатанную, полезно читать только тому, кто принимал рвотное лекарство и оно не действовало» (Н.И. Новиков. Сатирические журналы, 1952, стр. 109). В «Опыте исторического словаря о российских писателях» (1772) Новиков назвал «Пантею» «не весьма удачной».

И для того велела исправным слогом вновь амурам перевесть - имеется в виду созданное Екатериной II «Собрание, старающееся о переводе иностранных книг» (1768-1783).

Различные листки - по-видимому, журналы 1769-1774 гг., продерзко выходили - очевидно, журналы Новикова и Эмина, а полезные - журнал Екатерины II «Всякая всячина» (1769).

Палладой нарядясь, грозит на лошади - по-видимому, имеется в виду картина С. Торелли «Екатерина II в образе Минервы».

Партер - здесь: часть сада с низко подстриженными деревьями.

Книга третья.

Петиметр - щеголь, модник.

Выкладки - фигурные украшения на верхней одежде.

Хвост в три пяди - в придворном обиходе второй половины XVIII века длина «хвоста» (шлейфа) была строго регламентирована в зависимости от титула и звания.

Шпынь - шут.

Алкмена (греч. миф.) - супруга Амфитриона; Зевс овладел ею, явившись в образе ее мужа, и она родила Геракла.

Пракситель (IV в. до н. э.) - древнегреческий скульптор, работы которого известны только в римских копиях. Из них особенно была известна статуя Афродиты Книдской.

230

Серман И.З. Комментарии: Богданович. Душенька // И.Ф. Богданович. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1957. С. 225-230. (Библиотека поэта; Большая серия).

Центральным, лучшим произведением Богдановича, доставившим ему славу, была «Душенька». Она создавалась в ту пору, когда Богданович не стал еще окончательно «шинельным» поэтом, но когда начался уже его отход от передовых взглядов и стремлений его молодости. Богданович писал ее в середине, вернее, во второй половине 1770-х годов. Первая «книга» поэмы была издана в 1778 г. (с названием «Душенькины похождения»); следует думать, что остальные части поэмы не были еще тогда готовы. Полностью поэма вышла в свет только в 1783 г. (Богданович производил стилистическую правку текста поэмы и в последующих изданиях ее – 1794 и 1799 гг.). Переходное состояние творчества Богдановича наложило свой отпечаток на его поэму.

«Душенька» выросла на основе стилистической традиции школы Хераскова; она многим обязана и стилистике басни (самый стих поэмы, разностопный ямб, связывал ее с басней), и опыту легкого рассказа повестушек в стихах Хераскова, и отчасти героикомической поэме. Свободная речь рассказчика укладывается в привычные формулы, выработанные поэзией школы Хераскова. Но поэтическая система, воспринятая Богдановичем смолоду, в его поэме начинает перестраиваться, служить иным идеологическим и эстетическим задачам.

«Душенька», как и героикомические поэмы, снижает царей, богов и героев античного мира, но она не «груба», в ней нет своеобразного реализма «Елисея», нет «низкой» натуры, нет ямщиков-мужиков. Богданович стремится в «Душеньке» к изяществу салонной игривости, как он стремится к пасторальной изысканности придворного балета в своей любовной лирике (песнях, идиллиях). Самая эротика его поэмы иная, чем в «Елисее», – не полнокровная полубарковщина «Елисея», а гривуазность салонного флирта.

«Душенька», как и поэма Майкова, несмотря на свой мифологический сюжет, не лишена полемических выпадов литературного характера и вообще элементов злободневности, нарушающих ее античную декорацию. Но Богданович хочет быть «аполитичным» в своей поэме, т.е. воздерживается от социальной и политической критики и учительности. В канву рассказа о древних греках вплетаются мотивы великосветской современности. Греческие персонажи неприметно превращаются у Богдановича в вельмож или царей его эпохи, и окружение их подменяется окружением петербургского или царскосельского дворцового празднества. Описание очарованного дворца Амура становится прославлением дворцов и парков российской самодержицы. Античный миф дается не всерьез, а в травестированном виде, в тонах безобидной шутки дамского угодника и льстеца. Весь аппарат образов и мифологии Богдановича связывается с представлениями о балетах, праздниках, о живописи и скульптуре, украшавших дворец.

Сама героиня поэмы нередко становится похожей на комплиментарный портрет Екатерины II (см., например, описание портрета Душеньки во II книге, напоминающее известный портрет Екатерины верхом на лошади). Богданович включает в поэму и комплиментарный намек на московский маскарад 1763 г. «Торжествующая Минерва» и намек на организацию на счет Екатерины «Собрания, старающегося о переводе иностранных книг». Душенька стала читать:

…переводы

Известнейших творцов;

Но часто их она не разумела,

И для того велела

Исправным слогом вновь Амурам

перевесть,

Чтоб можно было их без тягости

прочесть.

Зефиры, наконец, царевне приносили

Различные листки, которые на свет

Из самых древних лет

Между полезными предерзко

выходили,

И кипами грозили

Тягчить усильно Геликон.

Царевна, знав, кому неведом был

Листомарателей свобод не нарушала,

Но их творений не читала.

В таком издевочно-игривом тоне говорит Богданович (в последних стихах приведенного отрывка) о борьбе прогрессивной журналистики с официальной в 1769-1773 гг. «Различные листки», которые «предерзко выходили», – это, конечно, сатирические листки Новикова и т.п., а «полезные» листки, выходившие тогда же, – само собой, «Всякая всячина».

Салонный стиль «Душеньки» поглощает без остатка мысль, лежавшую в основе античного мифа об Амуре и Психее, о любви души (???? - по-гречески – душа; отсюда и имя героини Богдановича). Богданович следовал в своей поэме изложению не Апулея в его «Золотом осле», а роману Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона» (1669), написанному прозой со стихотворными вставками. Но Лафонтен, стремясь к предельной простоте рассказа, задавался целью воссоздать дух античности, как он ее понимал. Богдановича не интересуют ни античность, ни миф сами по себе. Он пишет изящную сказку, и его задача – увести читателя от больших и серьезных проблем в светлый, веселый мир шутки, легких чувств, безобидных горестей, розового света. Поэтому вся его поэма от начала до конца шутлива, иронична. Он низвергает своей усмешкой все идейные кумиры. Он смеется над людьми и над богами, над любовью и над страданием, над Венерой и даже иной раз над самой Душенькой. При этом его смех – не сатирический смех отрицающего сознания; это смех спокойный и безразличный. Богданович не верит больше ни в какие идеалы: он верит только в смех, в возможность забыться, в то, что можно заполнить эстетизмом пропасть в душе, заменить улыбкой, позой и любованием фикциями настоящую жизнь.

Вот, например, царь, отец Душеньки, в глубоком горе расстается с дочерью, которую он принужден оставить на таинственной горе в добычу неизвестному чудищу:

И напоследок царь, согнутый скорбью в крюк,

Насильно вырван был у дочери из рук.

Так же легко и шуточно изображены мифологические божества, например, Амуры услужают Душеньке:

Иной во кравчих был, другой носил посуду,

Иной уставливал, и всяк совался всюду;

И тот считал себе за превысоку честь,

Кому из рук своих домова их богиня

Полрюмки нектару изволила поднесть.

И многие пред ней стояли рот разиня:

Хоть Амуры в том,

По правде, жадными отнюдь не почитались,

И боле нежели вином

Царевны зрением в то время услаждались.

Совсем забавно рассказано в поэме о том, как Душенька, изгнанная из дворца Амура, решилась окончить жизнь самоубийством, – но неудачно, так как заботливое божество отстраняло от нее все виды смерти. Наконец, Душеньку встретил старик-рыбак:

Но кто ты старец, воспросил.

“Я Душечка… люблю Амура…”

Потом заплакала, как дура,

Потом, без дальних с нею слов,

Заплакал вместе рыболов,

И сней взрыдала вся Натура.

Так забавляют Богдановича самые слезы.

Богданович шел иным путем, чем Муравьев, но он пришел, в сущности, к тому же; Муравьев говорил, что сладостные красоты искусства – это то, «что создал бог для украшения пустой вселенной». Этим украшением и занимается Богданович; и для него все равно – комплиментировать ли Екатерину или нет. Для него его поэма – только сказка, игра опустошенного ума, «легкая игра воображения», как определил «Душеньку» Карамзин, и все образы сказки для него безразличны, равно фиктивны, равно иллюзорны.

Поэтому Богданович вспоминает о морали своей сказки, о смысле ее сюжета только тогда, когда пришло время уже кончать ее; Поэтому он так мало занят сюжетом мифа и больше всего уделяет места и искусства описаниям очаровательного мечтательного мира сказки, блаженных садов и т.п. Поэтому, хотя он иногда довольно близко следует за изложением Лафонтена, он создает оригинальное произведение, потому что стиль, детали, тон – все у него свое, а в стиле, деталях и тоне весь смысл поэмы как выражения эстетизма упадочнического толка. Читатель, уже имевший в то время в руках в русском переводе и роман Апулея (перевод Е.И. Кострова, 1780), и роман Лафонтена (перевод Ф. Дмитриева-Мамонова, 1769), мог без труда увидеть сам различие трактовки единого сюжета у всех трех писателей.

Таким образом, стремление Богдановича к изяществу и легкости во что бы то ни стало, его эстетизм явились проявлением глубокого кризиса дворянского самосознания и литературы. В то же время в «Душеньке» Богданович не опустился в то болото пошлости, в которое его втянули потом его официальные связи и успехи. В этом своем шедевре он еще был мастером стиха, искусство которого выросло на основе традиции, шедшей от Сумарокова через творчество Хераскова и всей его школы. Наряду с «Россиадой» и «Душенька» в отношении мастерства, слога и стиха была предельным достижением этой школы, причем Богданович использует весь накопленный за четверть века опыт своих учителей в специфическом направлении – именно в целях создания легкой, свободной поэтической речи. Освобождая свое искусство от задач активной общественной борьбы, он сосредоточивается на разрешении задач выразительной гибкости языка, на всем протяжении поэмы сохраняя камерный, интимно-разговорный тон, не поднимаясь к величию «Россиады» и не опускаясь до «простонародной» грубоватости сумароковских басен. Этот «средний», сглаженный, несколько жеманный язык стихотворства, впервые разработанный в большой форме Богдановичем, сыграл большую роль в истории русского словесного искусства. Он оказал немалое влияние на Карамзина и на Дмитриева, он подготовил «легкую» поэзию начала XIX века вплоть до Батюшкова, недаром высоко ценившего «Душеньку».

Богданович научил русских поэтов передавать стихами весьма тонкие оттенки темы, создавать изящные узоры-картины, не реальные, но не чуждые эмоционального обаяния. Прямолинейная четкость анализа Сумарокова уступает в «Душеньке» место созданию общего синтетического представления, не «разумного», но стремящегося воздействовать на фантазию. Богданович создает в «Душеньке» особый язык поэзии, поэтичности, эстетического самоуслаждения, язык «приятности»; оттого у него так часты слова вроде «прелестный», «нежный», «украдкою», «благоприятный», «сладкий»; оттого он ищет благозвучной, уравновешенной фразы с изящной отделкой. Вся эта эфемерная стихия поэтического изящества не имеет никакого касательства к полнокровной стихии народного искусства. Богданович и не стремится, творя сказку, писать русскую сказку. Но он пользуется некоторыми русскими мотивами, если они нужны ему как материал, включаемый в космополитическую ткань «легкой» поэзии изысканных салонных интеллигентов. Поэтому в «Душеньке» есть и «Змей Горынич», и Кащей, правда, нимало не похожие на настоящих сказочных, – и стоят они рядом с Аполлоном, Дианой, Парисом; есть в ней и сарафан рядом с мраморными статуями, колесницей, оракулом, благовонными мылами и т.д. Для Богдановича и Кащей, и Аполлон, и оракул, и сарафан, и сказка, и миф, и пародия на подьяческий протокол, и шутка, и слова любви – все в мире потеряло свое подлинное значение: для него существует только мечта о красоте, о легких фантазиях, спасающих от реальности.

Белинский писал в «Литературных мечтаниях» о «Душеньке»:

«Подражатели Ломоносова, Державина и Хераскова оглушили всех громким одолением; уже начинали думать, что русский язык не способен к так называемой легкой поэзии, которая так цвела у французов, и вот в это-то время является человек с сказкою, написанною языком простым, естественным и шутливым, слогом, по тогдашнему времени, удивительно легким и плавным; все были изумлены и обрадованы. Вот причина необыкновенного успеха «Душеньки», которая, впрочем, не без достоинств, не без таланта». Впрочем, уже в статье «Русская литература в 1841 году» Белинский называл «Душеньку» «тяжелою и неуклюжею», а еще раньше, в заметке о «Душеньке» (1841), писал: «Что же такое в самом-то деле эта препрославленная, эта пресловутая «Душенька»? – Да ничего, ровно ничего: сказка, написанная тяжелыми стихами… лишенная всякой поэзии, совершенно чуждая игривости, грации, остроумия».

Издание конторы привилегированной типография Е. Фишера, в Санкт-Петербурге. Санкт-Петербург. 1841. В 12-ю д. л. 73 стр.

"Душенька" имела в свое время успех чрезвычайный, едва ли еще не высший, чем трагедии Сумарокова, комедии Фонвизина, оды Державина, "Россиада" Хераскова. Пастушеская свирель Богдановича очаровала слух современников сильнее труб и литавр эпических поэм и торжественных од; миртовый венок его был обольстительнее лавровых венков наших Гомеров и Пиндаров того времени. До появления в свет "Руслана и Людмилы" наша литература не представляет ничего похожего на такой блестящий триумф, если исключить успех "Бедной Лизы" Карамзина. Все поэтические знаменитости пустились писать надписи к портрету счастливого певца "Душеньки", а когда он умер, - эпитафии на его гробе. Один Дмитриев, в свое время поэтическая знаменитость первой величины, написал три такие эпитафии; вот они;

Привесьте к урне сей, о грации! венец:
Здесь Богданович спит, любимый ваш певец.

В спокойствии, в мечтах текли его все лета,
Но он внимаем был владычицей полсвета,
И в памяти его Россия сохранит.
Сын Феба! возгордись: здесь муз любимец спит.

На урну преклонясь вечернею порою,
Амур невидимо здесь часто слезы льет,

И мыслит, отягчен тоскою,
Кто Душеньку теперь так мило воспоет?

Кажется, родной брат Богдановича написал следующее, славное в свое время двоестишие к творцу "Душеньки":

Зефир ему перо из крыл своих давал,
Амур водил пером, он "Душеньку" писал.

Батюшков воспел Богдановича в своем прекрасном послании к Жуковскому "Мои пенаты", вместе с другими знаменитостями русской литературы:

За ними Сильф прекрасный,
Воспитанник Харит,
На цитре сладкогласной
О Душеньке брепчит;
Мелецкого с собою
Улыбкою зовет
И с ним, рука с рукою,
Гимн радости поет.

Карамзин написал разбор "Душеньки", в котором силился доказать, что Богданович победил Лафонтсна, забыв, что сказка Лафонтена если писана и прозою, то прозою изящною, на языке уже установившемся, без усечений, без насильственных ударений, что у Лафонтена есть и наивность, и остроумие, и грация, столь сродственные французскому гению.

Что же такое в самом-то деле эта препрославленная, эта пресловутая "Душенька"? - Да ничего, ровно ничего: сказка, написанная тяжелыми стихами, с усеченными прилагательными, натянутыми ударениями, часто с полубогатыми и бедными рифмами, сказка, лишенная всякой поэзии, совершенно чуждая игривости, грации, остроумия. Правда, автор ее претендовал и на поэзию, и на грацию, и на остроумную наивность, или наивное остроумие; но все это у него поддельно, тяжело, грубо, часто безвкусно и плоско. Выпишем для примера хоть то место, где Душенька подходит к спящему Амуру, с светильником в руке и с мечом под полою:

Тогда царевна осторожно,
Встает толь тихо как возможно.
И низу, по тропе златой,
Едва касаяся пятой,
Выходит в некий покой,
Где многие от глаз преграды
Скрывали меч и свет лампады.
Потом с лампадою в руках,
Идет назад, на всякий страх,
И с воображением печальным,
Скрывает меч под платьем спальным;
Идет, и медлит на пути,
И ускоряет вдруг ступени,
И собственной боится тени,
Боится змея там найти.
Меж тем в чертог супружний входит.
Но кто представился ей там?
Кого она в одре находит?
То был... но кто?.. Амур был сам.
Сей бог, властитель всей натуры,
Кому покорны все амуры.
Он в крепком сне, почти нагой,
Лежал, раскинувшись в постеле,
Покрыт тончайшей пеленой,
Котора сдвинулась долой,
И частью лишь была на теле.
Склонив лицо ко стороне,
Простерши руки обоюду,
Казалось будто бы во сне
Он Душеньку искал повсюду.
Румянец розы на щеках,
Рассыпанный поверх лилеи,
И белы кудри в трех рядах,
Вьючись вокруг белейшей шеи,
И склад, и нежность всех частей,
В виду, во всей красе своей,
Иль кои крылися от вида,
Могли унизить Аонида,
За коим некогда, влюбись,
Сама Венера, в дождь и в грязь,
Бежала в дикие пустыни,
Сложив величество богини.
Таков открылся бог Амур,
Таков иль был тому подобен,
Прекрасен, бел и белокур,
Хорош, пригож, к любви способен,
Но в мыслях вольных без препятств.
За сими краткими чертами
Читатели представят сами,
Каков явился бог приятств
И царь над всеми красотами.
Увидя Душенька прекрасно божество
На место аспида, которого боялась,
Видение сие почла за колдовство,
Иль сон, или призрак, и долго изумлялась;
И видя наконец, как каждый видеть мог,
Что был супруг ее прекрасный самый бог,
Едва не кинула лампады и кинжала,
И, позабыв тогда свою приличну стать,
Едва не бросилась супруга обнимать,
Как будто б никогда его не обнимала.
Но удовольствием жадающих очей
Остановлялась тут стремительность любовна;
И Душенька тогда, недвижна и бессловна,
Считала ночь сию приятней всех ночей.
Она не раз себя в сем диве обвиняла,
Смотря со всех сторон, что только зреть могла,
Почто к нему давно с лампадой не пришла,
Почто его красот заране не видала;
Почто о боге сем в незнании была
И дерзостно его за змея почитала.
Впоследок царска дочь,
В сию приятну ночь
Дая свободу взгляду.
Приближилась, потом приближала лампаду,

Потом нечаянной бедой,
При сем движении, и робком и несмелом,
Держа огонь над самым телом,
Трепещущей рукой
Небрежно над бедром лампаду наклонила

И, масла часть пролив оттоль,
Ожогою бедра Амура разбудила,
Почувствовав жестоку боль,
Он вдруг вздрогнул, вскрпчал, проснулся,
И, боль свою забыв, от света ужаснулся;
Увидел Душеньку, увидел также меч,
Который из-под плеч
К ногам тогда сколъзнулся;
Увидел он вины,
Или признаки вин зломышленной жены;
И тщетно тут желала
Сказать несчастья все сначала,
Какие в выправку сказать ему могла.

Слова в устах остановлялись:
И свет и меч
в винах
уликою являлись,
И Душенька тогда, упадши, обмерла.

Сиречь "сомлела"; - и поделом ей! Мы нарочно не поскупились на выписку: пусть читатели сами судят по этому отрывку, какого труда и поту стоит прочесть поэму, писанную такими милыми стишками и преисполненную такой легкой, очаровательной и грациозной поэзии...

"Душенька" Богдановича ведет свое начало от высокого эллинского мифа о сочетании души с любовью, то есть о проникновении духовным началом естественного влечения полов: на этот раз из чистого и глубокого источника вытекла мутная лужица воробью по колено. Конечно, нельзя винить Богдановича за то, что ему не могла и в голову войти подобная мысль: об этих премудростях и в самой Германии очень незадолго до его времени начали догадываться; не виним его также за отсутствие художественного такта, пластичности и наивной грациозности древних: он не был ни художником, ни поэтом, ни даже особенно талантливым стихотворцем, да в его время о художественности и пластицизме древних и сами немцы только что начинали догадываться, а вся остальная Европа жила в идее остроумия; но ведь остроумие должно же быть остроумно, а не плоско; шалость должна же быть игрива, грациозна, чтоб не оскорблять эстетического вкуса...

Почему же "Душенька" Богдановича имела такой блестящий успех? - Мы первые согласны в том, что всякий блестящий успех всегда основывается если не на достоинстве, то на какой-нибудь основательной причине; и мы убеждены, что успех "Душеньки" был вполне заслуженный, так же как и успех "Бедной Лизы". Это очень легко объяснить. Громкие оды и тяжелые поэмы всех оглушали и удивляли, но никого не услаждали, - и потому все мечтали о какой-то "легкой поэзии", вероятно, разумея под нею салонную французскую беллетристику. И вот является человек, который для своего времени пишет просто и легко, даже забавно и игриво, силится ввести в поэзию комический элемент, высокое смешать с смешным, как это есть в самой действительности, реторику поддельного эмфаза заменить реторикою поддельной наивности и остроумия, каким наградила его скупая природа. Естественно, что все приходит в восторг от такой невидали и небывальщины: должно было приглядеться к ней (а для этого нужно было время и время), чтобы увидеть ее незначительность и пустоту. И пригляделись; но тогда еще наши литературные авторитеты сокрушались медленно: их и не читали, а все-таки хвалили по преданию и ленивой привычке. И вот Батюшков, поэт с большим дарованием и с художественным тактом, бессознательно преклоняясь перед всемогущею тогда силой предания, воспел Богдановича, как любимца муз и грация, с которыми у певца "Душеньки" не было ничего общего. Ведь Дмитриев говорил же о Хераскове:

Пускай от зависти сердца зоилов ноют;
Хераскову они вреда не нанесут:
Владимир, Иоанн щитом его покроют
И в храм бессмертья проведут.

Воейков (во время оно, тоже литературная и поэтическая знаменитость) провозглашал:

Херасков, наш Гомер, воспевший древни брани,
России торжество, падение Казани...

А теперь? - Увы! - Sic transit gloria mundi! [Так проходит мирская слава! (лат.) ]... Успеху "Душеньки" много способствовал и ее вольный, шаловливый тон, столь противоположный чопорности литературных приличий того времени. Этому же обстоятельству много обязаны были своим успехом и сказки Дмитриева "Причудница" и "Модная жена", которые, впрочем, по литературному достоинству гораздо выше "Душеньки". Однако ж поэма Богдановича все-таки замечательное произведение, как факт истории русской литературы: она была шагом вперед и для языка, и для литературы, и для литературного образования нашего общества. Кто занимается русскою литературою как предметом изучения, а не одного удовольствия, тому - еще более записному литератору - стыдно не прочесть "Душеньки" Богдановича. - Но безотносительных достоинств она не имеет никаких, и в наше время нет ни малейшей возможности читать ее для удовольствия.

А между тем "Душенька" до сих пор все печатается новыми изданиями; мелкие книжные торговцы сделали ее постоянным средством для своих спекуляций. И это очень понятно. У нас есть особый класс читателей: это люди, только что начинающие читать, вместе с переменою национального сермяжного кафтана на что-то среднее между купеческим длиннополым сюртуком и фризового шинелью. Обыкновенно они начинают с "Милорда английского" и "Потерянного рая" (неистовым образом переведенного прозою с какого-то реторического французского перевода), "Письмовника" Курганова, "Душеньки" и басен Хемницера, - этими же книгами и оканчивают, всю жизнь перечитывая усладительные для их грубого и необразованного вкуса творения. Потому-то эти книги и издаются почти ежегодно нашими сметливыми книжными торговцами.

Новое издание "Душеньки" очень скромно и ужасно безвкусно. Корректура неисправна. Приложений нет никаких.

Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.

Ипполит Федорович Богданович(1743-1803) вошел в историю русской литературы как автор ирои-комической поэмы-сказки «Душенька». Написанная в 1775 г . (первая часть), поэма была полностью опубликована в 1783 г . «Душенька» с ее иронией по отношению к мифологическим героям и сюжетам знаменовала идейно-эстетический кризис классицизма. Содержание «Душеньки» составляет античный миф о любви Амура и Психеи , получивший литературную обработку в романе римского писателя Апулея «Золотой осел» (II в. Н.э), а затем в XVII в. у Лафонтена («Любовь Психеи и Купидона»). Богданович русифицировал чужеземный сюжет. Он сохраняет все основные черты мифа. Перелицовка этого рассказа заключена в самом тоне, в шутливо-иронической манере изложения. Именно так изображены образы античной мифологи, они причудливо смешиваются с персонажами русских сказок. В «Душеньке» нет демонстративно-нарочитой грубости, но ирония и скепсис автора доминируют над всем, не щадя ни богов, ни людей, и даже самой героини поэмы при всем покровительственно-ласковом к ней отношении поэта. В поэму обильно включены элементы русского сказочного фольклора, переплетенного с древнегреческой мифологией. Например, меч, которым Геркулес «у гидры девять глав отсек», хранится в «арсенале» Кащея и называется Самосеком.

Сама Душенька потеряла черты древней Психеи. Героиня Богдановича живая, кокетливая и капризная. Автор изображает ее с легкой иронией. Ей свойственны традиционно-женские недостатки: любовью к нарядам, тщеславию, любопытству, легковерие (можно подумать, мужчины не страдают тщеславием, тоже мне…женские недостатки) .

В «Душеньке» нет ни философской глубины античного мифа, ни мудрой непосредственности русских народных сказок. Поэма не умещается в рамках поэтики классицизма, являясь симптомом назревавших литературных сдвигов, формировавшегося в недрах самого классицизма нового литерат. направления – русского дворянского сентиментализма.

Ни Ахиллесов гнев и не осаду Трои,

Где в шуме вечных ссор кончали дни герои,

Но Душеньку пою.

Богданович придает «Душеньке» и новое жанровое обозначение «древняя повесть».

Поэма написана вольным, разностопным ямбом, со свободной и разнообразной рифмовкой. В общем, можно сказать, что это первая поэма-представительница легкой поэзии, семейный любовный роман в стихах.

Чтобы вы поняли, что это за ерунда:

«Я, Душенька… люблю Амура…»

Потом заплакала, как дура;

Потом, без дальних с нею слов,

Заплакал вместе рыболов

И с ней взрыдала вся натура.

Краткое содержание «Душеньки»:

Жила-была девочка Душенька и была она настолько прекрасна, что разгневала своей красотою Венеру. Пошла тогда Венера к Амуру и, собрав «ложь и всяку небылицу», начала говорить ему всякую ересь о Душеньке. И попросила Венера Амура «Соделать Душеньку постылую вовек», короче, чтобы к ней женихи не ходили и чтоб никто не решался взять ее в жены. Так и случилось. Душенька страдала и решила уйти из дома. Шаталась она где попало, а потом… «Невидимый Зефир на «крыльях ветреных» переносит Душеньку в роскошные чертоги.» По ночам к девушке является влюбленный Амур, но не позволяет ей себя лицезреть. А потом любопытную Душеньку завидующие ей злые две сестрицы, которых Зефир приносит по её просьбе в Амуров дворец, подбивают посмотреть - не змей ли ужасный муж её, и если так и будет, убить его; для чего Зефиры приносят Душеньке во дворец Меч-Самосек и масляную лампу; ночью Душенька зажигает лампу и рассматривает мужа, восхищаясь, какой у неё прекрасный супруг, но случайно проливает горячего масла из лампы на Амура, и тот просыпается, видит меч у ног жены, гневается. И была она жестоко наказана – Зефиры вернули ее назад («из горних мест к земли, туда, откуда взяли»). И вот тогда начались страдания любопытной. Пыталась она совершить самоубийство, даже много раз. Но Амур-то ее не забыл, и тайно за ней следил, и спасал ее. Сначала она с гор прыгнула, ее Зефир поймал. Потом «Зарежуся! – вскричала; но не было у ней кинжала», потом хотела камнями заколоться, а они, как назло, в хлеб превращались. Вешалась на деревьях, но все суки (су ки!) склоняли ее к земле. Дальше: «Не могши к дубу прицепиться, она решила утопиться». Но прыгнув попала на щуку и та ее прокатила по волнам. Ну и наконец последний способ желанного самоубийства – сгореть в костре. Нашла какой-то костер в лесу, зашла в него, и он тут же потух. В этом же лесу она встречает рыболова (когда плачет как дура – см. выше), который ей рассказывает, почему ее все так ненавидят. И тогда любопытная идет к Венере вымаливать прощения. Та ее посылает на всякие разные подвиги, где Душенька теряет свою красоту. Короче, Амур за нее заступается, потому что любит душу Душеньки, и все кончается хорошо. Красота возвращается, Душенька и Амур живут долго и счастливо и рождается у них дочь. Конец сказочки.

Ипполит Федорович Богданович вошел в историю русской литературы как автор «Душеньки» 1783, которая узаконила еще один вариант русской поэмы: волшебно-сказочный. Дальнейшее развитие этого жанра выражалось в замене античного содержания образами, почерпнутыми из национального русского фольклора. «Душенька» стоит на периферии русского классицизма, с которым она связана античным сюжетом и некоторой назидательностью повествования.

Приятно рассмеялась Хлоя Не для похвал себе пою;

Сюжет «Душеньки» восходит к древнегреческому мифу о любви Купидона и Психеи, от брака которых родилась богиня наслаждения. Эту легенду в качестве вставной новеллы включил в книгу «Золотой осел» римский Апулей. В конце XVII в. произведение «Любовь Психеи и Купидона», написанное прозой со стихотворными вставками, опубликовал французский писатель Жан Лафонтен. В отличие от своих предшественников, Богданович создал свое стихотворное произведение, полностью отказавшись от прозаического текста.

Сюжет «Душеньки» - сказка, широко распространенная у многих народов,- супружество девушки с неким фантастическим существом. Муж ставит перед супругой строгое условие, которое она не должна нарушать. Жена не выдерживает испытания, после чего наступает длительная разлука супругов. Но в конце концов верность и любовь героини приводит к тому, что она снова соединяется с мужем. В русском фольклоре один из образцов такой сказки - «Аленький цветочек». Богданович дополнил сказочную основу выбранного им сюжета образами русской народной сказки. К ним относятся Змей Горыныч, Кащей, Царь-Девица, в ней присутствует живая и мертвая вода, кисельные берега, сад с золотыми яблоками. Греческое имя героини - Психея - Богданович заменил русским словом Душенька. В отличие от героических поэм типа «Илиады», «Душенька» служила чисто развлекательным целям:

«Душенька» написана в стиле рококо, популярном в аристократическом обществе XVIII в. Его представители в живописи, скульптуре, поэзии любили обращаться к античным мифологическим сюжетам, которым они придавали кокетливо-грациозный эротический . Постоянными персонажами искусства рококо были Венера, Амур, Зефир, Тритон и т. п. Во французской живописи XVIII в. наиболее известными представителями рококо были А. Ватто и Ф. Буше. Белинский объяснял популярность «Душеньки» именно особенностями ее стиха и языка. «Представьте себе,- писал он,- что вы оглушены громом, трескотнёю пышных слов и фраз: И вот в это-то время является человек со сказкою, написанною языком простым, естественным и шутливым: Вот причина необыкновенного успеха «Душеньки» . Вместе с тем она расширила границы самого жанра поэмы. Богданович первый предложил образец сказочной поэмы. За «Душенькой» последуют «Илья Муромец» Карамзина, «Бова» Радищева, «Альоша Попович» Н. А. Радищева, « и Мстислав» Востокова и, наконец, « » Пушкина.

Но чтоб в часы прохлад, веселья и покоя

Шутливая манера повествования сохраняется по отношению ко всем героям поэмы, начиная с богов и кончая смертными. Античные божества подвергаются в поэме легкому травестированию, но оно лишено у Богдановича грубости и непристойности майковского «Елисея». Каждый из богов наделен чисто человеческими слабостями: Венера - высокомерием и мстительностью, Юпитер - чувственностью, Юнона - равнодушием к чужому горю. Не лишена известных недостатков и сама Душенька. Она доверчива, простодушна и любопытна. От античных и классицистических героических поэм «Душенька» отличается не только содержанием, но и метрикой. Первые писались гекзаметром, вторые - александрийским стихом. Богданович обратился к разностопному ямбу с вольной рифмовкой.

---