Один из основателей и редактор сборников «Литературное наследство» (98 томов, 1931-1988). Более двадцати тысяч исторических документов по истории русской культуры И. С. Зильберштейном были возвращены из-за границы и частных собраний в государственные фонды и архивы СССР.

Биография

Илья Самойлович Зильберштейн родился 28 марта 1905 года в Одессе. Отец служил бухгалтером на фабрике Абрикосовых, у матери не было даже начального образования. С ранних лет увлёкся русской литературой и искусством, проводил много времени в лавках одесских букинистов.

Учился в Новороссийском университете. В 1923 году переехал в Петроград. В 1926 году окончил Ленинградский государственный университет. Тогда же 21-летний Илья Зильберштейн начал публиковать свои первые статьи и книги, посвящённые жизни и творчеству А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, Ф. М. Достоевского и И. С. Тургенева. Благодаря знакомству с историком Павлом Щёголевым вошел в круг петербургской интеллигенции. Илья Зильберштейн приобрёл множество контактов, вёл переписку с эмигрантами - «русскими парижанами» - искусствоведами и литературоведами.

В 1966-1967 годах он побывал в Париже, где встретился с некоторыми людьми, известными в русской истории.

Был награждён орденом «Знак Почёта», медалями. Лауреат Государственной премии СССР (1979). Член Союза писателей СССР (1968).

Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.

Произведения

• Из бумаг Пушкина: (Новые материалы). Москва, 1926
• История одной вражды. Ленинград. Академия. 1928 г.
• Репин и Горький. Москва, 1944
• Репин и Тургенев. Москва, 1945
• Арест пропагандиста: Картина И. Е. Репина. Москва, 1951 (Массовая библиотека)
• Николай Бестужев и его живописное наследие: История создания портретной галереи декабристов. Москва, 1956
• Разыскания о Тургеневе. Москва, 1970
• Художник-декабрист Николай Бестужев (1791-1855 гг.). Москва, 1977

“Восстал, как Феникс из пепла” - это про московских мошенников. Вроде бы только вчера отгремели победные реляции: очередной аферист отправлен за решетку по приговору суда, как вдруг бац - и жулик снова облапошивает доверчивых граждан, причем с еще большим размахом.

Так случилось с Ильей Зильберштейном. Его дело в конце 90-х наделало много шума. Афериста посадили, потом по-тихому выпустили, а на днях задержали опять. На сей раз жертвами талантливого махинатора стали... музыканты легендарной “Машины времени” Евгений Маргулис и Андрей Державин! Полный же список пострадавших займет не одну страницу.

Подробности очередной выходки “великого комбинатора” удалось выяснить корреспондентам “МК”.

Гитарист и клавишник попали в сети проходимца еще минувшим летом, когда на пару захотели купить шикарные квартиры в строящемся элитном жилом комплексе “Золотые ключи-2” на Минской улице. Зильберштейн, представляясь помощником члена Совета Федерации, пообещал, что через знакомых в правительстве Москвы поможет купить жилье по себестоимости - за $106 тыс. (реальная цена - 216 тыс. долл.). Маргулис и Державин поверили ему. Да и как было не поверить? Зильберштейн всегда выглядел весьма респектабельно. На всевозможные тусовки столичного бомонда аферист приезжал исключительно на шикарных авто, обязательно с охраной и джипом сопровождения. Он мог поддержать любой разговор, заинтересовать собственной персоной собеседников. Примечательно, что никто не понимал, кем на самом деле является молодой человек. Все пребывали в уверенности, что Зильберштейн вхож в кабинеты первых лиц государства, занимается большой политикой, но основные деньги получает с нефтяного бизнеса.

В застольных беседах “магнат”, между прочим, упоминал, что может посодействовать и с приобретением шикарного жилья в столице. Если человек проявлял заинтересованность, Зильберштейн знакомил его с Сергеем Мартыновым, которого рекомендовал как работника Департамента муниципального жилья и инвестиционной политики Москвы. Оба дуэтом начинали расхваливать строящийся комплекс на Минской улице и доказывали, что лучше квартир в городе не найти. Затем аферисты вместе с клиентами выезжали на стройку, где показывали, на каком именно этаже будет располагаться квартира, обсуждали планировку и мелкие детали. Низкую по сравнению с рыночной стоимость квартир они объясняли тем, что комплекс стоит на земле, официально принадлежащей городу. Поэтому часть жилого фонда переходит в распоряжение правительства Москвы, которое реализует его по своему усмотрению.

После такой обработки жертвам предлагали оформить договор на приобретение жилья. Всю бумажную волокиту Мартынов брал на себя. От клиентов требовалось лишь заплатить наличными. Взамен им выдавали комплект документов, свидетельствовавших, что правительство Москвы обязуется предоставить им жилплощадь в комплексе. Мартынов к этим бумагам прикреплял еще и доверенности.

Именно по такой схеме попались на крючок музыканты “Машины времени”. И Маргулис, и Державин проживают в Западном округе (один в Крылатском, другой - на Кутузовском проспекте), но были не прочь переехать в более комфортабельные апартаменты. Аферист был уверен, что успеет замести следы и исчезнуть из страны вовремя. Однако мошенничество неожиданным образом вскрылось после того, как Маргулис и Державин захотели проверить, как идет отделка их квартир. На месте выяснилось, что обещанное жилье принадлежит другим людям, а все бумаги, которые подписывали “машинисты”, - липовые. Поэтому артисты и обратились в милицию.

Оперативники ОБЭП УВД Западного округа взяли подельников взяли в четверг. “Мэрский чиновник” на самом деле оказался бывшим уголовником Игорем Шарандиным. Друзья познакомились во время предыдущей отсидки.

“Старый знакомый!” - воскликнули милиционеры, доставив Зильберштейна в околоток. Действительно, этот человек хорошо известен борцам с экономической преступностью. В середине 90-х он успел прославиться как один из самых ловких аферистов современности.

После окончания школы Илья Зильберштейн поступил в Плехановский институт. В 1995 г. его родители эмигрировали в Германию, и юноша бросил учебу и занялся коммерцией. Он стал активно налаживать связи с чиновниками правительства Москвы и Администрации Президента, а потом за вознаграждение сводить с ними предпринимателей. Это приносило неплохой доход: по слухам, только телохранителю Илья платил 7000 долларов в месяц. Правда, жить честно Зильберштейну быстро надоело. Сначала он похитил 6000 долларов у одной конторы, пообещав решить ее проблемы с налоговой инспекцией. Потом одолжил 8 тыс. у другой конторы - якобы на лечение больной туберкулезом дочери. А самая удачная операция жулика - помощь в покупке квартир за взятки. Тогда хитрец действовал под именем помощника мэра Москвы и даже изготовил соответствующие визитки! Конечно, с такой легендой он мог проникнуть в любые властные структуры. Рассказывают, что даже в предвыборный штаб президента Ельцина в 1996-м он, что называется, открывал дверь ногой.

Всего Зильберштейн таким способом “нагрел” несколько десятков человек на общую сумму более 5 миллиардов рублей! Все кончилось после того, как Илья пообещал оформить покупку жилья нескольким бывшим работникам КГБ. Те раскусили обман и сдали афериста в милицию. В марте 1998 г. Зильберштейн получил 6 лет тюрьмы, но до колонии не доехал: его вернули в Москву в связи с расследованием старой нефтяной аферы. После этого следы “великого комбинатора” затерялись, и вот теперь он воскрес - на горе российской богеме.

В милиции уверены, что члены “Машины времени” не единственные жертвы афериста. Всех, кто узнал его на фотографии, просят звонить: 431-74-77, 431-90-03.

Зильберштейн Илья Самойлович

Коллекция Ильи Самойловича Зильберштейна

Среди частных коллекций послереволюционной России собрание Ильи Самойловича Зильберштейна занимает особое место — не только и не столько по количеству произведений русских и западноевропейских мастеров (хотя это количество превышает две тысячи), сколько по их высоким художественным достоинствам и исторической ценности. Собиранию коллекции Илья Самойлович посвятил всю свою жизнь. Он родился в Одессе 28 марта 1905 года. По окончании школы учился в Новороссийском, а с 1923 года — в Ленинградском университете на историко-филологическом факультете.

Любимым занятием Зильберштейна в юные годы было рассматривание в букинистических лавках книг и журналов по изобразительному искусству. Особое предпочтение отдавалось журналам «Старые годы» и «Аполлон». Статьи об искусстве Александра Бенуа и Сергея Эрнста, напечатанные в них, произвели огромное впечатление на юношу и стали первой школой искусствоведения. Став студентом философского факультета, он пишет свои первые статьи, позже, живя в Ленинграде, сближается со многими интересными людьми своего времени — с пушкинистом и историком П.Е. Щеголевым, художником, искусствоведом и коллекционером С.П. Яремичем, сестрой знаменитого художника Константина Сомова -- А.А. Сомовой-Михайловой. Круг общения Зильберштейна со знатоками искусства расширился после его переезда в 1930-е годы в Москву. Он с благодарностью вспоминал имена московских коллекционеров: Н.П. Пахомова, Н.В. Власова, искусствоведа и собирателя П.Д. Эттингера. Все они сыграли важную роль в духовном формировании будущего коллекционера и способствовали приумножению его коллекции.

С 1926 года Илья Самойлович начал публиковать свои первые статьи и книги, посвященные жизни и творчеству А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева. В Москву Зильберштейн переехал в связи с предложением подготовить к изданию собрание сочинений А.П. Чехова. Уже с марта 1931 года приступил к осуществлению своей заветной мечты — изданию сборников публикаций архивных материалов по истории русской литературы и общественной мысли, назвав эти сборники «Литературное наследство». С этого времени на протяжении 57 лет (до своей кончины 22 мая 1988 года) он был бессменным руководителем этого всемирно известного уникального издания, насчитывающего почти сто томов, половину из которых он подготовил лично. "Мой труд в 45 книгах «Литературного наследства»", — писал он в своей автобиографии. Свои исследовательские интересы И.С. Зильберштейн распространил и на область искусствознания. В 1948-1949 годах вышло в свет два тома издания «Художественное наследство», посвященных И.Е. Репину. Вслед за этим появились книги «Александр Бенуа размышляет» (1968), «Константин Коровин вспоминает» (1971), «Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников» (1971), «Сергей Дягилев и русское искусство» (1982), «Валентин Серов в переписке, документах и интервью» (1988).

Блистательная деятельность Зильберштейна как исследователя новых архивных материалов определила и характер его коллекционерских поисков. Начало собрания было заложено еще в юности в Одессе, когда Зильберштейну посчастливилось приобрести два первоклассных рисунка Бориса Григорьева. А спустя 60 лет на основе его собрания можно было издать историю русского рисунка и акварели конца XVIII — начала XX века: почти все значительные имена имелись в нем; количество же работ каждого из мастеров далеко превосходило масштабы частного собирательства. Однако при всем многообразии и широте собрания Зильберштейна в нем (как и в каждой коллекции) есть основное ядро, которое отражает личные пристрастия коллекционера.

Русский раздел собрания составляют более чем 60 работ И.Е. Репина, 22 рисунка П.А. Федотова, произведения группы художников объединения начала XX века «Мир искусства», почти 50 работ Л.С. Бакста и столько же — К.А. Сомова, 72 рисунка А.Н. Бенуа и многих других.

Ведущие мастера этой группы представлены в коллекции своими лучшими работами. Это — известная серия иллюстраций А.Н. Бенуа к поэме А.С. Пушкина Медный всадник , выполненная в 1903-1918 годах, его работа Король прогуливается в любую погоду (1898) или эскизы к балету Петрушка (1911) на музыку Игоря Стравинского. Ни в одном музее России нет полного собрания эскизов Л.С. Бакста к какой-либо театральной постановке, и только коллекция Зильберштейна обладает таким сокровищем — эскизами к постановке балета на музыку Ж.Ж. Роже-Дюкасса Орфей , созданным в 1914-1915 годах. Одновременно с работой в театре Бакст пишет и рисует множество портретов. В коллекции Зильберштейна — портрет знаменитой балерины Анны Павловой (1908) и портрет не менее прославленной танцовщицы Айседоры Дункан (1908).

Первоклассные графические листы З.Е. Серебряковой соседствуют с театральными работами С.В. Чехонина и М.В. Добужинского. Здесь же мы увидим один из лучших рисунков ВА. Серова — портрет бельгийского скрипача Эжена Изаи (1903), семь рисунков М.А. Врубеля, портрет Федора Шаляпина (1920-1921) работы Б.М. Кустодиева, наиболее удачный портрет знаменитого артиста и одновременно один из лучших рисунков художника, и много других не менее достойныхработ.

Основной состав коллекции Зильберштейна — это графика, число живописных произведений, не превышает сотни. В экспозиции представлены первоклассные работы: парадный портрет Генерал-адъютанта графа Петра Александровича Толстого (1799) кисти В.Л. Боровиковского, изысканное жанровое полотно По канату (1866) Л.И. Соломаткина, редкостный городской пейзаж А.П.Боголюбова Вид Храма Христа Спасителя с Пречистенки в Москве. (1880), особо ценный для нас еще и как вид улицы Волхонки, на которой стоит Музей личных коллекций.

Особенно пристальное внимание уделял И.С. Зильберштейн творчеству Репина. В зале №209 экспонируется — едва ли не самая поэтическая картина мастера Летний пейзаж . Абрамцево (1879) , «На охоте. Портрет дочери Нади». Помимо тринадцати картин маслом коллекционеру удалось собрать более 50 графических работ Репина, и среди них такие известные рисунки, как Портрет писателя Н. Лескова (1889), Л.Н. Толстой в Яснополянском кабинете под сводами (1891) или М . Горький читает свою драму « Дети солнца» (1905).

От большинства коллекционеров Зильберштейна отличало стремление к научному осмыслению собранного: он не только радовался своим находкам, но и изучал их самым тщательным образом, публиковал сам и охотно предоставлял такую возможность другим исследователям. Важнейший раздел его коллекции послужил материалом для большой монографии « Художник-декабрист Николай Бестужев», изданной в Москве, в 1977 году. Это 76 портретов декабристов и их жен, выполненных им в Петровской тюрьме и Читинском остроге в 1830-е годы. Невозможно переоценить значение портретной галереи Бестужева: лица многих декабристов, отбывавших каторгу в Сибири, известны нам теперь только по портретам, им исполненным. Поисками этой портретной галереи занимались многие исследователи еще с начала нашего столетия, но лишь Зильберштейну посчастливилось найти ее в 1945 году.

Много работая в архивах и хорошо понимая ценность документального материала, Зильберштейн с большим почтениемотносился к рабочим эскизам и наброскам художников. В свое время он приобрел папку с рабочими рисунками А.И. Иванова, А.А. Иванова и А.Е. Егорова: первые мысли — беглые карандашные зарисовки, композиционные наброски известных картин, штудии натурщиков. Собрание Зильберштейна позволяет проследить, с каким чувством красоты, гармонии, с какой отточенной пластичностью выполнены учебные рисунки Александра Иванова (1806-1858) — как много в этом не только серьезного понимания поставленных задач, но и умения и таланта. Имеется в коллекции Зильберштейна и интереснейший альбом К.П. Брюллова, на его страницах — портреты, жанровые сцены, наброски композиций. Коллекция Зильберштейна во многом обязана собраниям А.И. и К.А. Сомовых, С.П. Яремича, от которых к нему перешли замечательные графические листы как русских, так и западноевропейских мастеров. К ним принадлежат пять редких рисунков художника второй половины XVIII столетия И.А. Ерменева, выполненных в Париже в 1780-е годы. Младшими современниками Ерменева были представленные в коллекции пейзажисты М.М. Иванов и француз, работавший в России — Ж.Б. де ла Траверс. Последний оставил нам виды русских городов, монастырей и усадеб. Первая половина XIX века, время блистательного расцвета русской графики, представлена в коллекции именами О.А. Кипренского, А.О. Орловского, П.А. Федотова, А.П. Брюллова, В.С. Садовникова, А.Г. Венецианова.

Западноевропейский раздел формировался И.С. Зильберштейном не так последовательно, как русский. Большую ценность придают ему несколько первоклассных листов XVI века, среди которых — рисунок фламандского художника Бартоломеуса Спрангера Святой Мартин , датированный 1596 годом, и рисунок генуэзского мастера Луки Камбиазо Снятие с креста. Оба рисунка отличаются свободой, аристократичностью, столь характерной для рисовальщиков этой эпохи. Раздел голландского рисунка невелик. Украшением и гордостью его является рисунок Рембрандта на библейский сюжет Авраам и Исаак на пути к жертвеннику (1643) . Белое поле бумаги было для Рембрандта равнозначно бесконечному пространству, линии его рисунка как бы колеблются в этом пространстве, сталкиваясь друг с другом и растворяясь в свете. Свет для него — это важнейшее средство преображения мира.

Более обширна коллекция французского рисунка. XVII век представлен именем Жана Лепотра и его рисунком Во дворцовых покоях , доносящим до нас дух торжественного и пышного великолепия, царивший во французском искусстве времен Людовика XIV.

О французском рисунке XVIII века дают представление листы Гюбера Робера, Ж.Ф. Жанине, Автопортрет (ок. 1800) знаменитой Виже-Лебрен, исполненный в России, где художница нашла пристанище, бежав из Франции, охваченной революцией. Два замечательных рисунка Молодой человек в цилиндре и Это, это годится только для кладбища! принадлежат художнику конца XIX века Ж. Л. Форену.

Видное место в коллекции занимает группа рисунков и акварелей выдающихся архитекторов и декораторов. Большинство из них работало в России в конце XVIII — начале XIX века. Это — Ф.Г. Бибиена, Дж. Валериани, П. Гонзага, Д. Кваренги, Т. де Томон. Их произведения составляют наиболее целостную группу среди других западноевропейских рисунков.

Илья Самойлович называл коллекционерство болезнью или страстью. В самом деле, каким словом обозначить то неистовое стремление, с каким он разыскивал исчезнувшие портреты декабристов? Или сотни других реликвий русской и мировой культуры, которые должны стать достоянием всех людей? Историю необходимо сделать близкой и понятной — в живых картинах ушедших дней, в портретах лиц, участвовавших в этой истории, в видах городов, оставленных нам художниками.

Коллекция И.С. Зильберштейна — это небольшой музей русского и западноевропейского искусства, очень целостный в своем составе. Таким он и остался после того, как в 1987 году Илья Самойлович передал свою коллекцию в ГМИИ. Нужно было обладать большим мужеством, чтобы расстаться с такой замечательной коллекцией, и большой мудростью, чтобы понять, что только этот шаг — передача коллекции государству — единственная возможность сохранить ее.

К.БАСИЛАШВИЛИ: 12 часов 09 минут Здравствуйте. У микрофона Ксения Басилашвили.

Сегодня я проведу эту программу без Ксении Лариной. А Ксюше я хочу выразить огромное сочувствие в связи с этой ситуацией, с этой потерей, которая произошла у нее. Ксюшенька, мы с тобой, и тебя очень любим. Я думаю, что Ксения, наверное, появится уже на следующей неделе в этой программе.

Ну, а сегодня мы встречаемся с Аллой Лукановой, старшим научным сотрудником, хотела сказать Третьяковской галереи. Нет, не Третьяковской галереи, Третьяковская галерея завтра, а сегодня музей Изобразительных искусств имени Пушкина у нас гостит, и отдел этого музея Изобразительных искусств - музей Личных коллекций. Здравствуйте, Алла.

А.ЛУКАНОВА: Здравствуйте.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Мы давно уже собирались с вами провести программу про Илью Зильберштейна, человека, наверное, номер один для музея Личных коллекций.

А.ЛУКАНОВА: Да, безусловно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Про него есть легенды и не одна. Но я одной поделюсь. Вы потом опровергнете, правда это, или нет.

А.ЛУКАНОВА: Может быть, постараюсь.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Что этот человек, Илья Самуилович Зильберштейн, уже, будучи человеком, достаточно взрослым – за 70 лет ему было, чуть ли не на коленях умолял эмигрантов русских, живущих за рубежом, чтобы они поспособствовали выкупу значительных для русской культуры произведений искусства, и рукописей Пушкина. То есть, приходилось действовать различными путями, потому что его направили на аукцион без копейки денег.

А.ЛУКАНОВА: Это правда. Но этот аукцион был связан не с рукописями Пушкина, а с распродажей коллекции Лифаря. Там распродавалась библиотека.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А действительно приходилось умолять?

А.ЛУКАНОВА: Я думаю, что это фигурально, конечно, фигурально. На самом деле, Илья Самуилович обладал такой силой убеждения, и ему ведь было невозможно отказать. И русская эмиграция, которая к нему относилась чрезвычайно доброжелательно, она действительно понимала, о чем он просил, и шла всегда ему навстречу. И передавала в дар, обратно возвращала в страну, откуда вышли эти произведения великой русской культуры. И мы о них можем поговорить, их бесконечное множество. Вообще-то, тема возвращения произведений, созданных в России и возвращенных в Россию, наверное, он – один из первых практиков этой вот темы возвращения. Потому что с ним связано огромное количество.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но время было совсем другим?

А.ЛУКАНОВА: Другим было время, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Совсем другим. Какие годы?

А.ЛУКАНОВА: С тридцатых годов у него эта идея появилась. Да, да. Именно в тридцатые годы он приступил к изданию «Литературного наследства», такой альманах документов русской общественно-политической мысли. И в поисках новых документов он обращался, прежде всего, во Францию, где скопилось значительное количество русского исторического архива, в силу того, что эмигранты много вывезли с собой. И он связан с Академией наук Франции, с Андре Мазоном. В те времена это был его непосредственный корреспондент. И он его снабжал адресами, собственно говоря, по которым Зильберштейн рассылал свои просьбы. И так началось его знакомство заочное, корреспондентское, письменное с теми представителями русской эмиграции, которые обладали очень интересными документами. Они присылали фотокопии, и он публиковал их в «Литературном наследстве». И уж только в шестидесятые годы, к сожалению, только в шестидесятые годы. Если бы это было раньше, наверное, успехи бы были еще более великими, потому что естественно расходились к тому времени произведения искусства, не все удержались в руках своих прежних владельцев.

А Зильберштейн ведь известно просил о выезде. И, когда ему отказывали, не получалось, то он старался действовать другими путями. Например, когда уже был исход войны Второй Мировой и советские войска подступали к Праге, а в Праге сохранился один из великих русских архивов, он так и назывался «Русский исторический архив», который находился в Тосканском дворце. И Зильберштейн пишет письмо президенту Академии Наук СССР Вавилову с тем, чтобы этот дворец пощадили во время взятия Праги. А ведь вы знаете – цель победы высока, поэтому здесь очень трудно, конечно, соблюсти как бы такую корректность. Но, тем не менее, Вавилов донес это письмо до военного руководства страны, все было в целости и сохранности. Тосканский дворец оказался жив, не пострадал. Архив был спасен и взят тут же под охрану. И уже потом Чехословацкое правительство передало его в дар Академии Наук СССР. Вот такая, например, была история, одна из первых, кстати говоря.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я вижу, вы с большим воодушевлением говорите об Илье Зильберштейне.

А.ЛУКАНОВА: А о нем невозможно говорить по-другому. Он заражает.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А вы были с ним знакомы?

А.ЛУКАНОВА: Нет, к сожалению, нет. Но вы знаете, он заражает, даже как бы флёр его деятельности, да, ведь мы же все живем под именем Зильберштейна, потому что он - основатель и инициатор создания музея Личных коллекций. И фигура эта была невероятная по своей объемности. Я бы сказала, что это стереоскопическая фигура. И какой бы вид деятельности мы бы сейчас ни взяли, которым он занимался, это всегда было очень глубокое, очень серьезное, прежде всего, научное изучение. И очень серьезная, основательная позиция общественная, патриотическая даже, потому что все, что он делал, конечно, это было служение отечественному искусству, отечественной культуре.

Но, может быть, Ксения, давайте представим нашего героя?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да. Обязательно. Но для начала давайте представим все-таки его коллекцию. Вы сказали, что он – один из основателей, инициатор создания музея Личных коллекций. Так, наверное, основная часть собрания этого музея принадлежит коллекции Зильберштейна?

А.ЛУКАНОВА: Совершенно верно, совершенно верно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Сколько экспонатов и что именно?

А.ЛУКАНОВА: Он первым высказал эту мысль перед Ириной Александровной Антоновой о том, что в музее изобразительных искусств можно создать музей Личных коллекций, отдел на правах отдела. И он сделал вклад, собственно говоря, всю свою коллекцию, которая насчитывает более 2 тысяч 200 экспонатов. Это: русская живопись и графика ХУШ-ХХ века, западноевропейская графика, немного живописи ХУП-Х1Х веков. У нас есть очень немного скульптуры, очень немного икон. Это не было его привилегированным таким предметом собирательства. В основном, это была, конечно, графика, а живопись труднее собиралась.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И все можно увидеть в залах музея?

А.ЛУКАНОВА: Далеко не все, конечно: 2 тысячи мы не можем показать, это заняло бы весь музей. Справедливо сказать, что Зильберштейновская коллекция – это музей в музее. В какой бы музей она ни поступила, это бы было центральной такой жемчужиной собрания. Потому что вещи отменные, отменного качества, с великими историями, очень интересными. Не говоря о том, что их разыскивал Зильберштейн. Это тоже накладывает определенный аромат.

К.БАСИЛАШВИИ: А какой-то характер Зильберштейна, его увлечения чем-либо особенно проявилось в этой коллекции? Как?

А.ЛУКАНОВА: Да, безусловно, и не может не проявиться, потому что в любой коллекции проявляется, прежде всего, вкус и цель собирателя. Конечно.

А если мы поймем, что перед нами ученый, прежде всего коллекционер, и он был изначально ученым. А страсть к коллекции у него зародилась еще в 16 лет, когда, живя в Одессе, в своем родном городе, он ходил по букинистическим лавкам и рассматривал журналы по искусству. И был такой один антиквар, который не препятствовал молодому человеку листать старые книги. И вот на этом воспитывался Зильберштейн. Потом он поехал в Новороссийск и там увидел великолепную коллекцию Бракевича, где представлены Мирискуссники. И он заболел искусством этого объединения «Мир искусства», который создали Бенуа и Дягилев, мы знаем. А именно с этими именами связаны «Русские сезоны» в Париже, которые фактически сделали лицо русского искусства в начале ХХ века и перевернули полностью представление о театральном искусстве.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, давайте мы так не будем быстро забегать. Мне бы хотелось поподробнее, может быть, на каждом из эпизодов остановиться. И для начала вернемся к самому старту. А старт – это рождение. Итак, Одесса. Да?

А.ЛУКАНОВА: Да. Это было 28 марта 1905 года, в Одессе, в семье торговца родился мальчик Илья.

Самое удивительное, что об этом великом человеке, о котором мы столько знаем о его последних годах может быть жизни, о его деятельности, мы очень мало знаем как о человеке. Своей биографии он не писал. Существуют, конечно, автобиографии, но они очень скромные, и они касаются исключительно деловой части его жизни. Поэтому ее еще предстоит создать. А создать, как мне рассказывала Наталья Борисовна Волкова, вдова Ильи Самуиловича Зильберштейна, которая, надеюсь, слушает нас сейчас, создать можно только на основании его переписки. Только.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Он много писал, да?

А.ЛУКАНОВА: Он переписывался очень много. Огромный архив. И сейчас Наталья Борисовна занимается тем, что она его систематизирует. Огромное количество архивных документов – писем и статей и разных других документов она передала в ЦГАЛИ нынешнего, директором которого она пробыла 40 лет. И она по-прежнему продолжает систематизировать. И там,

по-моему, конца нет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Смотрите, простая семья, город не центральный, но Одесса, да?

А.ЛУКАНОВА: Но Одесса, замечательный своим обаянием город, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И в то же время такое недюжинное образование, эрудиция.

А.ЛУКАНОВА: Недюжинное стремление к образованию, недюжинное стремление, прежде всего. Потому что образование ему так просто никто не давал. Конечно, он стремился. И, когда я говорила о том, что он в букинистических лавках получал свое первое искусствоведческое образование, так оно и было. Он ходил, листал и читал. Это была для него библиотека. Он читал статьи Яремича, Александра Бенуа, а это вершина искусствоведческих статей. Понимаете, искусствоведческих мыслей в те годы. Поэтому он узнал уже очень много благодаря этим журналам, благодаря прочитанным статьям. Он был подготовлен к тому, чтобы встретиться с этим искусством.

И, когда он в Одессе нашел два рисунка Бориса Григорьева.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Тоже в этих букинистических лавках?

А.ЛУКАНОВА: Ну, конечно. Конечно, только в лавках он мог найти. Это «Лист под деревом» и «Девочка на качелях». Очаровательные две графические работы, которые у нас время от времени экспонируются в музее. Почему время от времени? Потому что это графика, и мы обязаны ее держать какое-то время на экспозиции, а потом на более долгое время оставлять в фондах для того, чтобы она отдохнула от света. Так вот, эти две вещи Бориса Григорьева легли в основу его коллекции.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Первые? Вот с этого началась коллекция?

Кстати говоря, ведь именно сегодня Борис Григорьев – один из самых продаваемых художников на аукционах русского искусства Сотби и Кристи. Один из самых дорогих. Смотрите, сколько лет прошло? 100 лет, да, практически? Интересно.

А.ЛУКАНОВА: Совершенно верно. 100 лет прошло. Но это великолепный график.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А систематическое образование, где он получил?

А.ЛУКАНОВА: Он получал в Новороссийске, в университете Новороссийском, а затем он уже перешел в Ленинград, перевелся в Ленинградский университет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но это было искусствоведческое литературоведение?

А.ЛУКАНОВА: Да. Он, прежде всего, был литературовед по образованию, но, как он потом сам писал: «Искусствоведение все больше и больше занимает меня». Но вот эти две науки, которые сами по себе очень близки, конечно, а с другой стороны, это далеко не одно и то же, но, тем не менее, они составляли главное направление его жизни и творчества.

Литературное наследство, конечно, – это, прежде всего литературоведение. Хотя он насыщал свои литературные тома фотографиями разных отраслей искусства, и как можно более неизвестными. Для него было радостью найти что-то. Это была настоящая охота за новым материалом, настоящая погоня, жажда его.

И, когда он собирал, он этой жаждой, извините, в кавычках скажем «приобретательства» такого. Но это была не нажива, это было именно найти, опубликовать, явить миру и, в конце концов, сохранить. Поэтому главный девиз его коллекционерской деятельности – коллекционирование ради сохранения. Именно поэтому все было передано в музей. Это его кредо было.

Когда коллекция перерастает домашние рамки, она должна быть передана в музей.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А интересно, такая тяга к коллекционированию, к изучению она впервые возникла в той семье, в которой появился Илья Зильберштейн?

А.ЛУКАНОВА: Думаю, что да. Там были еще дети, но они не занимались этим видом деятельности, нет, нет. Илья Самуилович был такой удивительный совершенно. Такой кристалл, который сам себя воспитал.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но наши слушатели могут знать еще Илью Зильберштейна не только со стороны его деятельности как коллекционера, а как издателя. Потому что кто не был знаком в советское время с этими сериями «Литературного наследства»?

А.ЛУКАНОВА: Да, конечно. Это правильно. А «Огонек»?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Библиотека «Огонька».

А.ЛУКАНОВА: И в «Огоньке», и в «Библиотеке «Огонька» он печатался. Но в «Огоньке» он публиковал серии своих находок. И вот все, что он в Париже, начиная с 66-го года обнаружил, те самые русские реликвии, которые были возвращены на родину. А мы даже можем их перечислить, потому что это совершенно невероятные вещи. Например, акварель Петра Соколова Портрет Марии Волконской с сыном.

Ведь история трогательная до слез: это тот самый портрет, который Мария взяла с собой, уезжая на каторгу за мужем. Он был с ней все время каторги. В то время, когда они переезжали из одного места на другое. Затем он был с ней на поселении. Затем в Черниговской губернии, где они жили уже после поселения.

После смерти Марии Николаевны портрет достался ее дочери. У дочери были свои дети. И так в конце концов портрет оказался у Сергея Джулиани, правнука Марии Николаевны. Он был сыном русского офицера Джулиани.

И это так надо случиться, что, идя во Флоренции в букинистическую лавку, продать этот портрет (уж не знаю, какие обстоятельства заставили это сделать), ему попадается его троюродный брат Звягинцов…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Кому попадается?

А.ЛУКАНОВА: Джулиани, Сергею Джулиани, который был правнуком Аннет Олениной. А Звягинцов собирал предметы Пушкинского времени, и он уговаривает Сергея Джулиани не отдавать букинисту, а продать этот портрет ему. И, таким образом, вместе с дневником Олениной и с другими произведениями, касающимися именно Аннет Олениной, Мария Николаевна Волконская с сыном, этот знаменитый портрет оказался у Звягинцова, который, благодаря Зильберштейну, благодаря его упорному уговариванию Звягинцова оказался теперь в музее Пушкина на Пречистенке, который, кстати, был образован тоже в значительной степени благодаря Зильберштейну, в 61-м году.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вы сказали, что Илья Зильберштейн просил, чтобы его выпускали для таких приобретений…

А.ЛУКАНОВА: Обращался, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Обращался в Европу, прежде всего.

А.ЛУКАНОВА: Он обращался, прежде всего, здесь, чтобы отпустили в Европу. Чтобы отпустили, прежде всего, во Францию. Ну, конечно, там, в основном, сосредоточились.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Потому что там много эмигрантов. Не пускали? Почему не пускали?

А.ЛУКАНОВА: Ну, разные могли быть причины. Все мы жили в это время. Да, сложные, конечно, разные причины были. В конце концов в 66-м году Андре Мазон, о котором я уже упоминала…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, а что говорили?

А.ЛУКАНОВА: Что говорили? Наталью Борисовну Волкову нужно спросить. Наверное были «Отказать», как всегда, визы сверху на прошениях.

Отправили-то его в 66-м году как раз вот без всякого снабжения, денежного пособия. Поехал так, потому что уже имел адреса, знал к кому обращаться. И поехал работать. Провел он там 3 месяца и привез оттуда 12 тысяч документов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это эпизод, связанный с коллекцией русского танцовщика Лифаря?

А.ЛУКАНОВА: Нет, нет. Лифарь – это 1975 год. Тогда была распродажа его библиотеки, а его библиотека была унаследована Сергеем Лифарем от Дягилева.

Кстати тема «Лифарь и Зильберштейн» - совершенно особая тема. И сюда можно еще включить Хотсейна, барона Эдуарда Александровича, который ныне здравствует. Ему 96 лет. И вот недавно совсем, будучи в Лихтенштейне, мы с Ириной Александровной Антоновой посетили Эдуарда Александровича. И он вспоминал. Зильберштейна он помнит, вы знаете, каждую минуту, несмотря на то, что прошло уже столько лет со дня его смерти. Но они были очень близкими друзьями. И Зильберштейн много пользовался его советами. Фальсвет очень помогал Зильберштейну в приобретении необходимых редкостных книг или редкостных изданий. Это была очень большая дружба, и очень большая дружба была и с Лифарем в этом триумвирате таком.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А эта история с Сержем Лифарем. Как узнал Зильберштейн о том, что существует…

А.ЛУКАНОВА: Что существует Лифарь?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, что существует Лифарь понятно. Что, он состоял с ним в переписке?

А.ЛУКАНОВА: Да. Совершенно верно. И в этом ему помог Александр Николаевич Бенуа, с которым он состоял в переписке. И, к сожалению, им не удалось свидеться. Они писали письма замечательные друг другу, но так случилось, что Зильберштейн, когда готов был уже приехать, Бенуа уже не стало: он ушел в

60-м году, а Зильберштейн только в 66-м году приехал в первый раз в Париж.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А что было центром коллекции Лифаря, таким притягательным ядром?

А.ЛУКАНОВА: Как мы все знаем, это была коллекция Дягилева.

И там были 11 писем Пушкина жене, те самые знаменитые, за которые столько было борьбы. Лифарь готов был бы их даже передать, он сделал очень много подарков Советскому Союзу, в том числе, начиная с 56-го года.

Он подарил подорожную Пушкина 20 года, когда он уезжал в южную ссылку, и подарил рукопись «Путешествия в Арзрум», и публикации пятой главы «Евгения Онегина» с дарственной Пушкина. Он сделал очень много подарков прижизненных, я имею в виду Пушкинских автографов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но за эти письма он просил, по-моему, только одно.

А.ЛУКАНОВА: За эти письма он просил одно: поставить в Большом театре «Федру». Дать ему возможность. Да, ведь он в то время был художественным руководителем балетной труппы «Гранд-Опера» и, конечно, ему очень хотелось в своей родной стране поставить спектакль с русскими танцовщиками, которые он знал, конечно, лучшие в мире. Но, к сожалению, это не получилось. Ему отказали. И 11 писем остались у Лифаря. Но, когда он скончался (это было, между прочим, тоже в 88-м году, одновременно с Зильберштейном), то они достались его вдове, графине Лиллан Аппефельд, которая, надо сказать, не питала такого радушия к деятельности Зильберштейна, и не очень была расположена как-то и к стране. Поэтому пришлось вести очень долгие переговоры, исключительно долгие, трудные переговоры о приобретении этих писем. В конце концов, они были приобретены. И в этих переговорах многократно участвовал Зильберштейн. И они сейчас находятся в Пушкинском доме Академии Наук в Петербурге.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но вот, когда Зильберштейн узнает об объявлении Лифарем аукциона…

А.ЛУКАНОВА: Да, он боится, что там письма.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да, он боится. И он все-таки убеждает, ему дают право на выезд во Францию. И он едет. И об этом эпизоде вспоминает вдова Зильберштейна Наталья Волкова. Я напомню, что Наталья Борисовна долгие годы возглавляла Центральный Государственный архив литературы и искусства, где и познакомилась с Ильей Самуиловичем.

В НАШЕМ ФОКУСЕ

Н.ВОЛКОВА: Я была в ужасе, потому что ему уже было 70 лет, он был тяжело болен. Уже тогда он должен был пройти контрольный пункт в аэропорту. Я проверила в его кармане карточку с надписью на французском языке: «Я диабетик. В случае обморока прошу заставить меня съесть сладкое, или ввести глюкозу».

Так рисковать жизнью его заставляла только страстная любовь к русскому искусству, стремление, чтобы эти реликвии русской культуры вернулись к нам на родину.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, по сути, это было желание одного Зильберштейна. Вся стана сопротивлялась. (Смеются). Один Илья Зильберштейн был готов отправиться и выкупить.

А.ЛУКАНОВА: Да. Он был запускающим мотором, да. И он готов был отправиться, он знал уже к кому отправляться и как.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И он действительно без копейки денег выкупил?

А.ЛУКАНОВА: Вы знаете, во всяком случае, такое существует мнение. Так мне говорила Наталья Борисовна Волкова, что он без копейки денег поехал туда, и действительно смог убедить. Он был на аукционе, и он убедил Фальдфейна, с которым, кстати, на этом аукционе познакомился в 75-м году, с тем, чтобы Фальдфейн купил эти книги, необходимые.

Лифарь снял некоторые книги с продажи.

Затем там был такой антиквар Гурвич, который помог купить и передал несколько книг Зильберштейну. То есть, таким образом, благодаря находившимся там антикварам, естественно желавшим получить редкостные издания Дягилевской библиотеки себе, будучи убеждены Зильберштейном, передали ему все. И он привез очень большой багаж.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Спасибо. Мы продолжим с Аллой Лукановой уже после выпуска Новостей.

НОВОСТИ

К.БАСИЛАШВИЛИ: Мы продолжаем с Аллой Лукановой, старшим научным сотрудником Музея личных коллекций в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, меня зовут Ксения Басилашвили. Сегодня тема нашего разговора в центре – личность Ильи Зильберштейна, коллекционера и основателя музея Личных коллекций.

У меня еще один остался невыясненным эпизод с той поездкой во Францию. Скажите, а письма Пушкинские, вот те самые письма неизвестные, в то время не опубликованные, они все-таки к нам попали в Россию, или разошлись? Те письма, за которые Лифарь всего-навсего-то и просил дать ему возможность поставить спектакль на сцене Большого театра?

А.ЛУКАНОВА: Письма эти, 11 писем жене, так называемые, они поступили к Лифарю вместе со всей коллекцией Дягилева, что, собственно, являлось не совсем всей, но значительной частью коллекции Дягилева, потому что Дягилевская коллекция была уже распродана после смерти Сергея Павловича. И эти существовавшие 11 писем, о которых столько говорили и которые так мучительно долго искал и просил Дягилев в свою коллекцию. А просил он у леди Торби, правнучки Пушкина, которая ни за что не хотела расставаться с этими письмами. И, в конце концов, после ее смерти ее муж продал Дягилеву 11 писем. Вот они оказались у Лифаря, и он с ними не хотел расставаться. Он не выставлял их на аукцион, прекрасно понимая, что это жемчужина его коллекции.

И в 37-м году, вот, кстати, мы говорим о том, что они не были опубликованы, а в 37-м году в Париже Лифарь устроил выставку, посвященную 100-летию со дня смерти Пушкина. И там было очень много предметов, и в том числе и письма из коллекции Дягилева, и теперь из его собственности – Дягилев ведь скончался в 29-м году.

Конечно, письма – это особый разговор. И, как мы уже с вами говорили, много прошло, утекло воды, и много было переговоров, и много было сложностей, и может быть, это можно было сделать и как-то по-другому, но случилось так, а не иначе, письма были выкуплены за очень большую сумму, колоссальную сумму денег. Но это письма Пушкина. Они, наверное, стоили того. Но могли быть переданы…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Они были выкуплены позже?

А.ЛУКАНОВА: Советским государством, но позже они были выкуплены.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, они у нас были в архивах?

А.ЛУКАНОВА: Да, они у нас сейчас в Пушкинском доме хранятся, да, да, да. Они опубликованы. Есть такая замечательная книжка «Письма Пушкина», и они опубликованы еще, по-моему, до даже передачи в Пушкинский дом, но существовали фотокопии, конечно, а сейчас у нас оригиналы хранятся в России.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Сейчас до Новостей мы прослушали, что только силой убеждения, поняли, что только силой убеждения Ильи Зильберштейна удавалось заполучить в свою коллекцию, за тем, чтобы потом отдать ее на родине в ценные произведения. Но все-таки интересно – вот как убеждением он пользовался? Ведь время было такое, когда, знаете, ни олигархов, ни меценатов у нас не было.

А.ЛУКАНОВА: Ксения, правильно. Здесь, конечно, мы не можем говорить о том, что существовал, допустим, какой-то полный карман, которым он мог расплачиваться, или он действовал только силой одного убеждения. Во Франции – да, ему приходилось действовать силой убеждения. И это было самое правильное, потому что русская эмиграция, может быть, не требовала себе денег. Уже было довольно того, что их произведения искусства, которые хранятся в их руках и являются их семейными реликвиями, попадая в Россию, становятся реликвиями российскими, общей российской культуры. И они попадают в музеи. Для них это было самое главное, и они сообщали Зильберштейну об этом в письмах. Поэтому это не мой довод, это действительно документально подтвержденная мысль.

А что касается приобретений здесь, в России, которые он делал, ну, конечно, они стоили каких-то денег. Думаю, что, как каждый коллекционер, он не очень разбрасывался деньгами.

Во-первых, это было и не принято, потом их было и не очень много. Даже, когда их появилось и чуть больше, все равно он понимал, что можно на чем-то, может быть, сэкономить с тем, чтобы приобрести еще.

Вы знаете, в свое время Федор Толстой в начале Х1Х века сказал о Павле Свиньине, выдающемся коллекционере Петербургском начала Х1Х века, что у него было умение даром приобретать хорошие вещи. Я не могу это абсолютно приложить эту характеристику на Зильберштейна, но то, что он старался действительно найти хорошую вещь и, если она стоила, допустим, дешево, то он старался именно за низкую цену купить. Но здесь нет ничего такого – это естественно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А где шел поиск тогда, в советское время? Вы называли до революции лавки букинистов Одесские, а потом, где?

А.ЛУКАНОВА: А после революции – естественно, антиквариат. Магазины антиквариата, комиссионные магазины. А потом не будем забывать о том, мы об этом даже еще не поговорили, что у него были учителя великолепные.

Ведь, оказавшись в Ленинграде, он вошел вот в это замечательное общество российской интеллигенции такого переходного периода, которая была воспитана еще в тех традициях, и жила еще старыми представлениями, и обладала высочайшей культурой и знаниями.

Первый человек, в доме которого он оказался, был Петр Щеголев, пушкинист.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Пушкинист. «Дуэль и смерть Пушкина» -его знаменитая книга.

А.ЛУКАНОВА: Да, да, да. Совершенно верно. И он представил Зильберштейна кругу бывших петербургских, или ленинградских коллекционеров старых. И вот они-то и помогали, очень помогали Зильберштейну комплектовать его коллекцию.

Мы говорили о Яремиче Степане Петровиче, который был членом «Мира искусства», и был замечательным критиком. И знал прекрасно и русское, и западноевропейское искусство. У него была собственная великолепная коллекция. И он встретился с Зильберштейном. Вот уж не могу сказать, продавал или нет, или дарил, знаю точно, что дарил. Но были ли продажи или нет, но от Яремича очень много произведений в его коллекции. И это мы знаем по каталогу, что они происходили из коллекции Яремича.

Затем была Анна Андреевна Сомова, сестра Константина Андреевича Сомова, тоже участника кружка «Мира искусства»..

И Хотеев Александр Иванович имел великолепную коллекцию западноевропейской графики. Он был старшим хранителем Эрмитажа и человек исключительно просвещенный и знающий тонкости западного искусства, он собирал. И часть коллекции Александра Ивановича тоже перешла Зильберштейну. Он, вероятно, все-таки выкупал у Анны Андреевны произведения.

У нас есть некоторые вещи, которые имеют надписи на обороте из бывшей коллекции Гиршмана. Того самого, знаменитого Владимира Иосифовича Гиршмана, портрет которого в Третьяковской галерее, его жена знаменитая Генриетта Леопольдовна. Так вот, из коллекции Гиршмана…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Так достает монетку, да? Портрет Серова, лорнет, лорнет!

А.ЛУКАНОВА: Так вот, и в его коллекции тоже есть несколько рисунков Сомова. Он уже не у Гиршмана покупал, это точно совершенно. Это были другие источники. Может быть, даже через Сомовскую семью происходило все. Возможно, ранее они находились в коллекции Гиршмана. Об этом есть пометки на обороте.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но Зильберштейн же не был всеяден?

А.ЛУКАНОВА: Всеяден? Вы знаете, почти всеяден.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Какие предпочтения можно отметить?

А.ЛУКАНОВА: Предпочтения, безусловно, были, но они настолько широкие, что его можно обвинить и во всеядности.

Первая тема, - скажем так, - она, наверное, и первая, и главная – это были Мирискуссники из тех, которых он полюбил с самого начала. И вообще, русский Серебряный век изобразительный.

Там еще был и литературный русский Серебряный век, но это другая история – литературное наследство и вся документация вокруг этого.

А вторая тема – это так же, как у Мирискуссников, это был великим их кумиром Пушкин. Вот все, что было связано с Пушкиным и его окружением, с его друзьями, это составляло необыкновенную, такую притягательную тему для Зильберштейна. Он мог, по-моему, заниматься им ну во всех аспектах. И он в тридцатые годы уже начал писать замечательные книги о Пушкине: «Пушкин и его окружение», «Пушкин и его друзья». И много было таких небольших брошюрок, очень интересно написанных и очень доступных. Они были из «Библиотеки «Огонька». Вот у нас лежат они в витринке мемориальной.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это так же, как детективная история, связанная с поиском портретов пушкинских.

А.ЛУКАНОВА: Декабристов, может быть? Именно пушкинских?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, пушкинских вещей, ну то, что связано с Пушкиным.

А.ЛУКАНОВА: Да, конечно, все, что было связано с Пушкиным, все составляло интерес Зильберштейна.

Но и пушкинское время. Ведь, если мы говорим, вот мы произнесли «декабристы», это же колоссальный такой фрагмент его коллекции. Я даже не могу найти правильного сейчас слова. Мы храним 76 портретов декабристов, написанных в 1833-36 годах в Читинском остроге, и в Петровской тюрьме. Да, Николаем Александровичем Бестужевым.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Давайте, это самая любимая часть моя лично (смеется) в музее Изобразительных искусств имени Пушкина, в музее личных коллекций в этом отделе, потому что ты можешь увидеть лица тех людей, о которых ты читал с детства, тех самых декабристов.

А.ЛУКАНОВА: На которых мы воспитаны были все, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И эти портреты писал тоже декабрист – Николай Бестужев.

А.ЛУКАНОВА: Который освоил технику акварели, будучи на каторге. Вот какой был замечательный человек! А декабристы оставили свои автографы под этими портретами. То есть, мы к тому же еще имеем и коллекцию автографов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ах, так там, с другой стороны еще подписано?

А.ЛУКАНОВА: Нет, нет, прямо на лицевой стороне. Иногда паспарту закрывают. Мы стараемся, конечно, максимально открывать, но иногда слишком много пространства от портрета до подписи, иногда приходится закрывать, с тем, чтобы гармонично смотрелся портрет с паспарту. Но все они подписаны.

А на портрете декабриста Черкасова даже замечательная надпись: «С нами Бог».

К.БАСИЛАШВИЛИ: Расскажите, как появилась эта коллекция? Как к ней пришел Зильберштейн?

А.ЛУКАНОВА: Зильберштейн знал о ней. Знал о существовании этих портретов, потому что он знал очень многое. И каков источник его знания, я даже не буду говорить, потому что он это знал. Он достаточно был эрудированным и информированным человеком.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Интересно, как доходит информация? В Сибири Бестужев пишет портреты ссыльных, каторжников?

А.ЛУКАНОВА: Каторжников, да. И об этом известно даже было то, что они находились после смерти Бестужева у его сестры Елены Александровны Бестужевой.

Нет, не на каторге. Они еще были в пределах, так сказать, европейской территории России.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, их удалось вывезти?

А.ЛУКАНОВА: Ну да, конечно, они вывезены. Но думаю, что после того, как наступила амнистия, это было все вывезено, и они находились, по-моему, в Петербурге, если я не ошибаюсь.

Но после рук Елены Александровны эти портреты перешли к Кузьме Солдатенкову, знаменитому нашему собирателю.

Когда он скончался в 902 году, то эти портреты оказались в руках его доверенного лица. И вот тут-то начались, конечно, поиски этого человека, который обладал портретами декабристов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Кто это?

А.ЛУКАНОВА: А имя было неизвестно. И, более того, Зильберштейн просил не упоминать его имя.

И, когда он вышел на этого человека, и была достигнута договоренность, что он продает ли, дает ли портреты – уже даже это не важно. Главное, что они были найдены. Это невероятный успех, это просто сенсация научная, и, какая хотите, художественная. Он просит только об одном тот человек: не упоминать его имени.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Почему интересно?

А.ЛУКАНОВА: Вот таково было условие. И Зильберштейн сдержал свое слово. Я сколько ни мучила Наталью Борисовну, чтобы как-то приблизиться к этой фамилии, она говорит…

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, так и осталось имя неизвестным?

А.ЛУКАНОВА: Ну, во всяком случае, может быть, где-то оно и сквозит. Но это надо слишком хорошо все проанализировать, чтобы понять, кто этот был человек. И было найдено-то эта, вот эта замечательная легенда, что они из Сибири и в Сибири их нашли, нет, они были найдены на даче в Кунцево.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да что вы?

А.ЛУКАНОВА: На даче Солдатенкова в Кунцево, да. Вот где их хранил этот доверенный персонаж Солдатенкова.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А как и где они там хранились на даче?

А.ЛУКАНОВА: Ну, возможно в папке хранились. Я не думаю, что они варварски хранились, потому что портреты в великолепной сохранности. Даже бумага, которая, как вы знаете, стареет очень быстро, подвергаясь солнечному свету и любому другому освещению. Нет-нет, бумага замечательная – совершенно чистая, не больная, то есть, там нет пятен времени, нет пятен плесени – ничего, все изумительно. И мы эти портреты выставляем. У нас есть зал декабристов и художников их времени, - вот так скажем. Кроме портретов декабристов мы показываем виды Сибири пятидесятых-шестидесятых годов, то есть, когда они жили уже фактически на поселении.

После 55-го года, когда Николай Первый скончался, была проведена амнистия и декабристы многие не уехали обратно в Европейскую часть России, а остались там, в Сибири. И вот они там жили на поселении.

Также мы показываем виды Петербурга, этот город, из которого они все были высланы. Как правило, это годы десятые, двадцатые. Виды Петербурга примерно того самого времени, когда произошло восстание – в 25-м году, да, мы знаем, это было.

И также мы стараемся показать произведения графики русских художников того времени, Пушкинской поры. Они очаровательны, они милы, они очень вписываются хорошо.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А как вышло, что вдруг у Бестужева открылся талант к рисованию? Он как-то сам этому удивился?

А.ЛУКАНОВА: Знал, конечно, о том, что, я думаю, умел, и наверняка всегда рисовал. Но что ж, каторга, оторванность такая полная от культурной жизни. Они же жили полнокровной культурной жизнью, были необыкновенно образованными людьми. И домашнее образование предполагалось всегда, кроме знания нескольких иностранных языков. Для девочек – это вышивание обязательно домашнее, рукоделие. А для молодых людей, кроме чтения и военных наук, может быть, овладение конной ездой. Это были, конечно, еще и уроки рисования для всех. Поэтому, безусловно, Бестужев рос в очень культурной семье. Он думаю, что знал о том, безусловно, что он умел рисовать, и он рисовал. Но там именно он освоил технику акварели. Ведь это же – ну где найти акварель в Сибири? Ну, значит, как-то вот получалось у них это все-таки. Не думаю, что он сам делал краски, конечно. Но удавалось доставать акварель.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Удивительные лица на этих портретах.

А.ЛУКАНОВА: Удивительные совершенно эти лица, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Был издан, по-моему, альбом, или целое исследование Зильберштейна.

А.ЛУКАНОВА: Была книга, за которую Зильберштейн получил Ленинскую премию – «Николай Бестужев – художник-декабрист».

К.БАСИЛАШВИЛИ: И там воспроизведены репродукции?

А.ЛУКАНОВА: Они все воспроизведены там, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я просто ориентирую наших радиослушателей для тех, кто вне Москвы проживает и не может прийти в музей Личных коллекций посмотреть на портреты декабристов, можно обратиться в библиотеку и там найти эту книгу.

какая-то вещь, то он ее исследовал со всех сторон. Прежде всего, делал великолепные публикации, искал вспомогательные документы. И уж только после этого он действительно публиковал ее, являл миру, и только после этого он отдавал ее в музей, если вещь была предназначена для музея. Вот, как, например, портрет Марии Николаевны Волконской.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, еще меня интересует один эпизод. И связан он с театром и с увлечением Ильи Зильберштейна театром. Я имею в виду Большой Драматический театр и постановку «Ревизор» Георгием Товстоноговым, где артисты, совершенно неожиданно для всех появляются в костюмах, выполненных по задумке Добужинского.

И всему этому виной Илья Зильберштейн. Как это произошло? Расскажите, пожалуйста.

А.ЛУКАНОВА: Да. Виновник наш искал, как мы знаем, в Париже произведения русского изобразительного искусства, наряду с документами, и он был знаком с Леонидом Давидовичем Леонидовым, который в двадцатые годы, в тридцатые был помощником знаменитого немецкого режиссера Макса Реймхарта. И вот тогда у Макса родилась идея – поставить «Ревизора» на немецкой сцене. Был привлечен Добужинский в качестве художника-оформителя и автора костюмов. А в качестве Хлестакова – Михаил Чехов. Это было замечательное содружество великих мастеров. Но, к сожалению, 33-й год: пришел к власти Гитлер. Все не состоялось. Реймхарт вообще покинул Германию, Михаил Чехов тоже уехал из Германии. Ну, в общем, к сожалению, ничего не получилось.

Но это была вторая как бы попытка Добужинского оформить «Ревизора». Первая – была сделана еще в Каунасе. Он же там жил как раз в начале тридцатых годов. Но тоже почему-то не состоялось в Национальном театре в Каунасе. И эти все костюмы, их, по-моему, 44, и эскиз декораций, эскиз занавеса они оказались в руках у Леонида Леонидова, естественно, поскольку он выступал в данном случае заказчиком от лица Макса Рейхмарта перед Добужинским.

Зильберштейн в Париже узнает об этих эскизах декораций и костюмов, просит Леонидова передать ему это все в Россию, в Советский Союз тогдашний. И, получив это, передает, конечно…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вот так именно – по просьбе Леонидов передает?

А.ЛУКАНОВА: Да, да. По просьбе Леонидов передает. И Зильберштейн получает 44 эскиза костюмов и декораций. Делает великолепные публикации, которые видит Георгий Александрович Товстоногов, видит эти костюмы, и понимает, что лучшего художника, конечно, найти трудно. И по этим костюмам, используя эти костюмы, он делает свою постановку в БДТ.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но все же Добужинский на тот момент эмигрант, представитель искусства неизвестного, и не очень-то поощряемого.

А.ЛУКАНОВА: Добужинский на тот момент- эмигрант. Не очень поощряемого. Да, это был 73-й год.

Знаете, Мирискуссники к тому времени, конечно, уже завоевывали свое легальное положение. И в стенах наших музеев они уже выставлялись. Точно совершенно, они были уже, и в Третьяковской галерее висели. Конечно, может быть, это не были какие-то пространные ретроспективные экспозиции, но, тем не менее, имена эти были известны.

В 66-м году, или в 64-м, боюсь напутать, была издана монография об Александре Бенуа Марком Эткинтом. Потом пошли следом череда публикаций о Мирискуссниках. Так что это было как раз время расцвета Мирискуссников. Да, вот у нас как бы возвращение такое, да, к их искусству. Мы снова приникли к нему. Это великое такое, замечательное искусство. А уж театральное…

К.БАСИЛАШВИЛИ: И именно по этим эскизам был оформлен спектакль?

А.ЛУКАНОВА: Именно по этим эскизам были сшиты костюмы, прежде всего. Прежде всего, костюмы. Эскизов декораций не было среди этих четырех. Был только один, как я говорила, - это эскиз занавеса для первого акта, изображающий уездный город с покосившейся церковкой, с покосившимся забором, тучей галок. А остальные эскизы, соответственно, были эскизы костюмов. Но мне кажется, Товстоногов получил такое подспорье в постановке, потому что каждый персонаж он дан в связи с другим персонажем. Такое ощущение, что они находятся все в диалоге. Потому что, какой бы вы костюм ни взяли, друг напротив друга два костюма положите, вы имеете уже диалог. Это настолько интересно! Вы знаете, когда мы занимались этими вещами, показывая их на выставке, посвященной столетию Зильберштейна в 2005 году, мы наслаждались и смеялись до упада. Это передать невозможно, потому что вообще искусство невозможно передать, а уж тем более все эти интересные сочетания: персонажи Гоголевские, которые вот родились под великим пером Добужинского. Но они все вставали перед глазами. И я себе мог представить, как это в талантливом, великолепном, великом уме режиссера Товстоногова встали эти образы, и как он их трансформировал на сцене. И каким великим актерам была дана возможность это исполнить.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И Зильберштейн, конечно, был на премьере?

А.ЛУКАНОВА: Ну, конечно, он был на премьере. И, конечно, он был бесконечно рад, потому что это было просто в действии! Понимаете? Но не только возвращение великолепных эскизов на родину, но это еще и применение их непосредственно на театральной сцене, собственно, для чего они и были созданы и в ней были воплощены.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А до открытия музея Личных коллекций, (у нас еще остается пара минут, обязательно нужно сказать об этом), где хранил свою грандиозную коллекцию Илья Зильберштейн? Квартира, я так понимаю, не была столь вместительной?

А.ЛУКАНОВА: Ну, квартиры, конечно, наши московские не обладают большими площадями. Но, тем не менее, коллекция хранилась, конечно, дома. Если мы посмотрим архивные фотографии его кабинета, его квартиры, все было увешано сплошь: любимый Репин. Он обожал Репина, и у нас около 60 произведений Репина. Любимый Бенуа, которых у нас тоже порядка 60 единиц хранения. Это все было увешано. Конечно, много вещей лежало в папках, естественно. Особенно русский академический рисунок, ХУШ век, он весь был почти в папках. А картины и станковая графика, та, что исполнена гуашью на картоне, это все висело у него. Но не забывайте о том, что в 73-м году была первая выставка из коллекции Зильберштейна «Западноевропейский рисунок», показанный в музее Пушкина, и она после этого осталась в музее Пушкина на временное хранение.

В 84-м году был «Русский рисунок» показан. И он тоже остался на хранение в музее. Таким образом, была некая разгрузка квартиры Зильберштейна: многое хранилось в музее на временном хранении. А временное хранение предполагает право владельца в любой момент забрать вещи. Зильберштейн этого не делал, потому что у него уже была мысль передать все музею. И вот именно этим благородным делом он был занят. И с Ириной Александровной Антоновой боролись за создание музея, боролись за Постановление правительства, боролись за дом, когда выселяли Автоэкспорт.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Многие коллекционеры наоборот сидят на своей коллекции, и не показывают ее, до самого последнего момента не передают. А это прямо, как Третьяков.

А.ЛУКАНОВА: Это как Третьяков, да. Вот что говорит Зильберштейн. Давайте его послушаем: «Ни один истинный коллекционер не может быть безразличен к дальнейшей судьбе своего собрания. – Это его. И, если коллекция стала значительной и представляет интерес художественный или мемориальный, исторический или познавательный, научный, или общественный, почти неизбежно одно решение: она должна стать собственностью Родины, взрастившей нас». Вот, пожалуйста, это его слова, которые он всегда произносил и которые легли в основу его замечательной статьи «Мысли и воспоминания о собирательстве», на которые мы опираемся в значительной степени, говоря о нем.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А в какой момент стало возможным открыть музей Личных коллекций?

А.ЛУКАНОВА: Музей личных коллекций был открыт в 1994 году, 24 декабря. А с 84-го уже вся фактически коллекция, в основном, лежала в музее и хранилась, обрабатывалась сотрудниками музея.

В 93-м году был издан каталог великолепный, который сейчас стал библиографической редкостью абсолютно. И в 94-м, как пишет наш Путеводитель, «Музей открыл двери для посетителей». Так оно и было. Так что, нам 14 лет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И там уже была представлена коллекция Зильберштейна во всем, наверное, многообразии?

А.ЛУКАНОВА: Вы знаете, было, конечно, гораздо больше, чем сейчас у нас на экспозиции. Но это естественно, потому что открывается музей, коллекция Зильберштейна главная, основополагающая, поэтому там было показано очень много, гораздо больше графики, чем мы сейчас можем показать.

Но к тому времени Зильберштейн заразил уже этой идеей – продавать коллекции в дар этому музею.

Были уже коллекции Соловьева, были коллекции Ленкули.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вот это очень важно. То есть, коллекционеры-современники… Стали передавать в музеи государственные.

А.ЛУКАНОВА: Да, да, Чубанов, они открылись тут же.

Да, да, Лобанов-Ростовский откликнулись. Хотсейн не смог – просто не получалось у него. Хотя он писал ему: «Да, было бы замечательно, чтобы у тебя было два зала моих вещей в музее твоем, который ты создал». Но не получилось.

Но Лобанов-Ростовский отдал очень много наших соотечественников. Попков, например, передал очень красивую (неразборчиво) Александра Бенуа. Очень много коллекционеров передали свои коллекции фактически, не просто произведения из коллекции, а свои коллекции в дар музею.

Петербургский коллекционер (Ленинградский) Александр Наумович Рам, профессор Политехнического университета, он обладал замечательной коллекцией живописи, в основном, живописи Серебряного века и раннего советского периода. Несмотря на то, что он петербуржец, патриот своего города, тем не менее, заслышав о том, что есть такой музей, который сохраняет имя коллекционера. А в чем, собственно, девиз нашего музея? – Сохранить имя коллекционера и коллекции не делить. Потому что любой другой музей изобразительного искусства делит любую коллекцию неминуемо!

К.БАСИЛАШВИЛИ: А там целиком представлено?

А.ЛУКАНОВА: Да. Неминуемо делит по видам, по графике, живописи и скульптурам. А мы показываем все вместе. Это комната. И есть аннотация, где мы рассказываем, хоть кратко, но рассказываем о коллекционерах, о людях, которые нм это передали, которым мы, конечно, очень благодарны. И первым из них был Илья Самуилович Зильберштейн.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Алла, совсем у нас остается меньше минуты до конца передачи. Мне было бы интересно узнать от вас лично: что является вашим любимым произведением в собрании Зильберштейна? Я понимаю, что сложно выделить, но все равно. Пожалуйста! Вы – хранитель…

А.ЛУКАНОВА: Действительно, сложно выделить, тем более что я – хранитель русской части собрания, она превалирует в его коллекции.

Вы знаете, наверное, все-таки, поскольку уж так моя жизнь связна с искусством начала ХХ века, и занимаюсь я русским авангардом, а до этого в университете занималась «Миром искусства», наверное, все-таки блок произведений «Мирискуссников» мне ближе всего. Наверное. Там великолепные эскизы Бакста, совершенно невероятной красоты Анисфельд, ну, вы знаете, здесь можно все эпитеты употреблять, потому что коллекция действительно высочайшего музейного уровня, именно коллекция «Мирискуссников», просто музей в музее. Ну, и, конечно, Пушкинское время. Мы все выросли на этом. Поэтому я люблю две эти части.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Спасибо большое. Я благодарю Аллу Луканову, старшего научного сотрудника музея Личных коллекций. И сегодня мы говорили об Илье Зильберштейне. Приглашаем всех в музей!

А.ЛУКАНОВА: Спасибо большое! Ждем вас в музей.

Иван Толстой: Сегодня мы продолжаем рассказ об истории ""Литературного наследства"" - известного каждому культурному читателю многотомного издания по истории литературы и общественной мысли. Репутация ""Литературного наследства"" исключительно высока, мифов и легенд, сложившихся вокруг издания, – хоть отбавляй.
У истоков грандиозного проекта (вышел уже 103-й том) стоял Илья Самойлович Зильберштейн. В сегодняшней программе он будет главным рассказчиком. Его голос был записан в 1981 году, когда отмечалось 50-летие ""Литнаследства"". Инициатива записи принадлежала другом легендарному человеку – филологу и архивисту Виктору Дмитриевичу Дувакину, который, за мужественный гражданский поступок (защиту Синявского и Даниэля) был уволен из Московского университета, но нашел пристанище в полусамостоятельном деле – записывании на магнитофон интересных современников. Благодаря Дувакину до нас дошли голоса Дмитрия Шостаковича, Михаила Бахтина, Николая Тимофеева-Ресовского и сотен других собеседников. Один из них – создатель ""Литнаследства"" Илья Зильберштейн.

Илья Зильберштейн: Эти дни очень знаменательны в моей жизни, потому что исполнилось пятьдесят лет с того времени, когда я в марте тридцать первого года, осуществляя мечту молодых лет моей жизни, приступил к созданию первой книги ""Литературного наследства"". Я задумал это издание как специально предназначенное для публикаций неизданных материалов по истории русской литературы и общественной мысли. Помог мне осуществить эту мечту замечательный человек, лучший фельетонист Советского Союза за все время существования нашего государства, блестящий писатель, автор ""Испанского дневника"" Михаил Ефимович Кольцов. Этот легендарный человек одновременно был директором Журнально-газетного издательства, где печатались около сорока пяти периодических изданий. В частности, именно Кольцов основал журнал ""Огонек"", который выходил в Журнально-газетном издательстве приложением – ""Библиотечка ""Огонька"", которая до сих пор существует. Это все дело ума и рук этого чудесного человека, остроумного, на редкость многогранного, человека, который, как все хорошо знают, провел в Испании во время гражданской войны от первого и до последнего дня.
За полгода до этого Михаил Ефимович меня перевел из Ленинграда, где я жил, в Москву. Я даже жил некоторое время, покуда не обменял квартиру, у него. Так что ""Литературное наследство"" прежде всего обязано энергии этого человека, который сумел получить в вышестоящих инстанциях разрешение на выпуск трех первых номеров. И нам сказали: ""Вот выпустите три номера, а дальше будет видно"".

Уже работа над первой книгой (а делал я ее, имея в качестве помощницы только машинистку) познакомила меня с рядом совершенно чудесных людей: с Давидом Борисовичем Рязановым, директором Института Маркса – Энгельса, с Розалией Марковной Плехановой. Она незадолго до того привезла в Ленинград весь архив Георгия Валентиновича Плеханова и тем самым помогла сохранить один из самых драгоценных архивов российской социал-демократии. Я уж не говорю о том, что в этом архиве были десятки писем Владимира Ильича к Плеханову, были черновики ответных писем и огромнейшее количество рукописей Плеханова.
И вот уже в первом номере, кроме того, что я попросил у Давида Борисовича Рязанова дать нам какой-то неизданный документ Энгельса о литературе, он дал нам тогда письмо к Паулю Эрнесту, великолепное письмо, целиком посвященное вопросам литературы, и оно вместе с дальнейшими нашими публикациями легло в основу становления советского марксистского литературоведения. Так вот, Розалия Марковна Плеханова разрешила своим сотрудницам подготовить для нас великолепную работу: ""Неизданные и забытые литературоведческие и искусствоведческие работы Плеханова"". Опять-таки эта публикация очень и очень помогла развитию советского литературоведения.
Вспоминаю свою первую встречу с Розалией Марковной Плехановой. Когда я ей рассказал о своей идее (а ""Литнаследство"" было еще почти целиком в чернильнице), она мне сказала: ""Для того чтобы осуществить вашу мечту, вам надо будет отдать этому всю жизнь"". И она оказалась пророчицей, потому что вот пятьдесят лет моей жизни я, по своему обычному выражению, работаю на чужого дядю, то есть работаю на всех сотрудников нашего издания, по мере сил, по мере знаний, не говоря уже о том, что сотни и сотни моих находок я отдаю нашим авторам. Вот, к примеру, в последнем томе – 92 в четырех книгах: ""Александр Блок. Новые материалы и исследования"" восемьдесят два исследователя! Любой редакционный работник понимает, что такое иметь дело с восемью десятью двумя авторами.
Так вот, с того времени, когда в марте девятьсот тридцать первого года я на свою голову накликáл эту беду, я от нее освободиться не могу никак, потому что для меня эта работа первоочередная в любом случае. И столько много ее, такое сверхчеловеческое количество, что буквально каждый день уходит на текущее, на какие-то трудности, на хождение по мукам. Самое приятное – сделать новый том ""Литнаследства"", взять лист бумаги, пустой совершенно, чистый лист – и начать думать. Вот построить том новый: вот как его, где искать, кого привлечь, что за рубежом можно найти по этому поводу? Ну, об этом я подробно позже скажу. И вот все это забирает настолько много времени, энергии, нервов, что потом, когда уже рождается этот ребенок, начинается хождение по мукам.

Иван Толстой: Илья Зильберштейн никогда не отличался скромностью в своих выражениях. Вот фрагмент его беседы с Виктором Дувакиным, где речь идет об издательстве ""Наука"". Читатели привыкли относиться к нему с естественным почтением. Но Илья Самойлович предлагает несколько другой ракурс.

Илья Зильберштейн: Издательство ""Наука"", на данном этапе, издательство Академии Наук СССР превратилось в застенок, как я называю, потому что там имеются садисты: если они тебе не сделают хотя бы в течении дня (или другим редакторам) неприятность – жизнь для них не жизнь. Я думаю, что издательство ""Наука"" на данном этапе – это невыносимое для всех нас, любящих работу и ненавидящих хождение по мукам, заведение, и, конечно, надо было бы его разогнать пулеметной очередью, но, очевидно, сделать это невозможно.

Иван Толстой: Илья Самойлович Зильберштейн. Дувакинская запись 1981 года. Создав ""Литературное наследство"", Зильберштейн прекрасно понимал, что это за замысел, чего он стоит, но ему и через полвека после выхода первого тома приятно вспоминать отклики на стартовую книгу.

Илья Зильберштейн: Итак, начинать мне пришлось с нуля, на пустом месте: дали одну комнатку в Журнально-газетном объединении на Страстном бульваре во дворе. Первые три книги, в которых, повторяю, в каждой из которых были напечатаны неизданные литературоведческие, по вопросам литературы, письма Энгельса и Маркса пришлось сделать мне одному. Причем (вот характерная деталь)… и тут не только молодость, тут одержимость. Вот передо мной заметка из газеты ""Известия"" тридцать первого года, двадцать девятого августа, то есть еле прошло пять месяцев с момента зарождения замысла и работы над первой книгой – и уже заметка в ""Известиях"", спустя пять месяцев, которая начинается, что вот ""приступлено к изданию сборников ""Литературное наследство"", задача которых является марксистско-ленинская разработка истории общественной мысли, истории журналистики, истории литературы. Особое внимание будет уделено публикации материалов и документов, относящихся к истории предыстории пролетарской революции"", примерное содержание первого сборника, вот это: неизданные литературоведческие статьи Плеханова, неопубликованные, вновь найденные публицистические статьи Горького, неизданные статьи Воровского, Фриче, Салтыкова, Некрасова, Решетникова, Чехова, Глеба Успенского, Козьмы Пруткова, Маяковского. Это, повторяю, уже через пять месяцев. Правда, окончательный план немножко изменился.
Я хочу подчеркнуть, что настолько интенсивна была уже работа по собиранию материалов, настолько уже этот материал иногда нас искал, как бывает в таких случаях, что мы уже могли эту первую книгу…
Ну, добрую роль сыграл покойный ныне Ипполит Ситковский. Он был главным редактором назначен. К сожалению, он недолго прожил в силу особых обстоятельств. Человек он был приятный, благодарный за то, что всю работу… как я в таких случаях говорю: ""Огонь беру на себя"". Он уже получает готовые конфеты, готовую публикацию, которую ему нужно только максимум прочитать. В этом была… И он не мешал. Если главный редактор не мешает, он уже замечательный редактор. Это мое кардинальное мнение. Все дело только в этом. Потому что иногда главный редактор, который в сто раз меньше вашего понимает в этих делах, обязательно должен что-то сказать и, к сожалению, как раз наоборот тому, что, может, соответствует истине.

Уже к двадцатилетию ""Литературного наследства"" оценка нашей деятельности была настолько высокой, что, честно говоря, было не по себе слушать все эти замечательные отзывы о том, какое место заняло наше издание. Вот я позволю себе привести отзыв действительного члена Академии Наук СССР академика французской академии Андре Мазона, который уже в своей статье того времени, в пятидесятом году, дал о нас, о нашем издании, совершенно поразительный отзыв. Вот его строчки. Это напечатано в парижском журнале ""Revue des Etudes Slaves"": ""Ничего нет подобного, что в области истории литературы вот уже скоро двадцать лет оказало бы большей чести русской науке"". Такой отзыв прочитать от главы французской школы славистов выдающегося исследователя по Тургеневу, по Гончарову, человека, который превосходно знал русский язык и обожал русскую литературу, конечно, было приятно. И кончу тем, что всего лишь несколько недель назад в ""Литературной газете"" появилась статья видного советского исследователя, в которой было сказано (это уже почти к нашему пятидесятилетию), что ""Литературное наследство"" (его слова) – самое знаменитое из наших изданий"". И далее слова того же исследователя: ""По важности, богатству уникальных материалов, научной высоте их обработки ""Литературное наследство"" – авторитетнейшее издание. Оно источник самых неподдельных симпатий к нашей Родине и науке во всем мире"".

Иван Толстой: Илья Самойлович Зильберштейн. Разговор записан Виктором Дувакиным в 1981 году. Я напомню, что на волнах РС – программа МиР. У микрофона ИТ. Замысел в чернильнице. Бурная жизнь Ильи Зильберштейна. К 80-летию основания Литературного наследства.

Илья Зильберштейн: Родился я так, к сожалению, что при дамах говорить стыдно: 28 марта 1905 года. В семнадцатилетнем возрасте я уже был студентом первого курса Новороссийского университета, и в это время я уже готовил первую научную публикацию, историко-литературную, которая была вскоре напечатана, в следующем году. Это письмо Александра Николаевича Островского Артему Булдину, которое я отыскал в коллекции одного одесского собирателя. Хотя было очень трудно подготовить это письмо (это были предъюбилейные дни Островского, потому что в следующем году, в двадцать третьем, исполнилось сто лет со дня его рождения), но тем не менее в сборнике, который вышел тогда в Одессе под редакцией Бориса Васильевича Варнеке, в этом сборнике уже напечатано это письмо. Мне еле-еле исполнилось восемнадцать лет. Вот я заложил там бумажкой вот эту публикацию этого письма, которое откололось от огромной связки писем. Вероятно, Булдин подарил кому-то из своих добрых знакомых. И вот это письмо с подробнейшим комментарием… Мне кажется, что сейчас мне было бы трудно сделать такой дотошный комментарий, какой я сумел сделать тогда.
И вот на что я потратил массу времени и предъявил счет Виктору Димитриевичу: я нашел то, что, вообще, уже думал, что давно выбросил на помойку: это газета ""Известия одесского губкома и губисполкома"" со статьей профессора Юлиана Григорьевича Оксмана, который вел семинар по Пушкину, и его статья, Юлиана Григорьевича, которая называется ""Основные моменты изучения Пушкина в Одессе"". И представьте себе, что два доклада моих, которые я делал в семнадцатилетнем возрасте в этом семинаре (потому что в этом семинаре все были уже третьего, четвертого, пятого курсов, а я один еще болтался на первом курсе, ходил, как говорят в Одессе, в пацанах), уже тут он отмечает мои два доклада, которые считает полезным и нужным напечатать.

Уехал только вот в этом двадцать третьем году, перевелся на второй курс университета, осенью. Я приехал… хотя маме я, правда, сказал, что я уеду, а отцу не сказал, потому что он в ответ на это изволил изречь, что он переломает мне руки и ноги, не только ноги, но и руки, если я уеду. А там у меня не было никого знакомых. Я знал, что существует в Петрограде Пушкинский Дом, основанный, созданный Борисом Львовичем Модзалевским, и что, собственно, моя душа тянулась туда.
Это и было осенью сделано. Я уехал, имея в кармане что-то рублей пятнадцать, по тем временам. Стипендию я получал семь рублей в месяц. Это хватало на обед вполне: обед стоил двадцать копеек тогда. Так что в те блаженные времена… был НЭП, Ленин говорил, что это всерьез и надолго. К великому сожалению, оказалось, что это не так. И моя работа в университете, конечно, была очень ограничена. Я легко сдавал экзамены, печатался и, самое главное, ходил в Пушкинский Дом, который как раз находился у выхода из здания университета. Сзади университета была тенистая улочка, маленькая, где был двухэтажный домик, где пребывал тогда Пушкинский Дом.

Я одновременно тогда же увлекся русской живописью, русским изобразительным искусством. К моему счастью, такой выдающийся одессит, он эмигрировал, он был крупным инженером, городским головой при Временном правительстве Брайкевич Михаил Васильевич, собирал художников ""Мира искусства"". У него были блистательно представлены, в его коллекции, Серов, Левитан, Бенуа, Бакст, Лансере. И он всю эту коллекцию, уезжая за границу, оставил университету. И мое первое знакомство с работами круга ""Мира искусства"" меня полонили, взяли в полон, как говорили в давние времена. И представьте себе, что уже тогда я первые два рисунка Бориса Григорьева купил (мне было шестнадцать – семнадцать лет) на Решельевской улице в одном антикварном магазине. Они положили начало моей коллекции.

Иван Толстой: Мягкий и яркий портрет Ильи Зильберштейна нарисовала в своих воспоминаниях одна из многолетних его коллег по ""Литнаследству"" Ксения Петровна Богаевская.

Диктор: ""Илья Самойлович родился в Одессе 28 марта по новому стилю 1905 г. в семье торговца мелкой рыбой. Он кое-что рассказывал мне о своих детских годах.
Как-то он обратил внимание на старую бумагу, которую его отец покупал на вес для завертывания рыбы. Это оказались разрозненные номера ""Русского архива"" и ""Русской старины"". Илья Самойлович утаскивал их к себе в комнату, несмотря на неудовольствие отца, и упивался ими. Отсюда родился у него интерес к литературе и искусству.
В книжном магазине он жадно перелистывал журнал ""Аполлон"", но купить не мог. Хозяин магазина предложил ему заниматься арифметикой с его дочкой и за уроки заплатил ему годовым комплектом этого журнала. Позже, в 16 лет, он стал заниматься в пушкинском семинаре Юлиана Григорьевича Оксмана. Жена последнего говорила мне, что ""Илюша"" увлекался театром и приходил в их дом с компанией артистов, среди которых он выделялся чистотой и свежестью. Влюблен он был в ее сестру, Анну Петровну, редкую красавицу, и писал ей трогательные записки с обращением ""Моя королева"".
Мать Ильи Самойловича была, кажется, неграмотная. Она как-то приехала к нему в Москву. Первая жена Ильи Самойловича, Наталья Александровна Брюханенко, показывала гостье город, а та, осматривая Кремль и другие достопримечательности, каждый раз задавала один и тот же вопрос:
- А сколько это стоит?
Была еще в семье мудрая ""тетя Роза"", которая разрешала сложные вопросы. Муж ее, ""дядя Алтер"", не блистал интеллектом. Он говорил, показывая жестами монету на тыльной стороне кисти:
- Илюша, если деньги здесь, это не значит, что они здесь.
При этом открывалась ладонь. Илья Самойлович любил повторять это, когда что-нибудь не удавалось, и добавлял:
- Дядя Алтер, где ты?
После отъезда Оксмана из Одессы, Илья Самойлович тоже стал рваться в Петроград, в Пушкинский Дом. Но отец угрожал, что найдет его на вокзале и убьет. И все же он убежал (только с банкой варенья, которую ему дала любящая бабушка). После чего родители выслали ему посылку с бельем и денег. А отец писал ему письма на Пушкинский Дом, адресуя: ""Сыне моей Илюшу Зильберштейне"".
(…)
Я знаю, что в начале 1930-х годов Илья Самойлович бывал у Цявловских. Я его там не встречала. Но Татьяна Григорьевна мне рассказывала о нем и, к неудовольствию Мстислава Александровича, восхищалась его глазами, ""как у ангелов Рафаэля"".

* * *
Человек очень сложный, с нелегким характером, Илья Самойлович сочетал в себе совершенно противоположные свойства. Он был одновременно жесткий и добрый, грубый и нежный, мелочно скупой и бесконечно щедрый. Он мог помогать, давать большие денежные суммы чужим людям и в то же время без конца тянуть оплату труда своим ближайшим сотрудникам, хотя знал, что расплата эта государственными средствами все равно неизбежна, но лишь бы попозже. Должно быть, это в крови - страсть придержать деньги.
Будучи больным тяжелой формой диабета, Илья Самойлович поражал всех своей невероятной энергией. Это было феноменально. В 30 лет у него началась эта болезнь, и пошли регулярные инъекции инсулина, которые он систематически себе делал сам. 9 октября 1953 г. он писал мне, что сделал за 18 лет 18 тысяч уколов. У него от этого даже деформировалась одна нога.
Тогда же, в 30 лет, у него открылся серьезный туберкулезный процесс с кавернами в легком. Сочетание этих двух заболеваний, исключающих диету друг друга, грозило гибелью человека. По Москве ходили слухи, что Илья Самойлович умирает. А когда он чудом поправился от туберкулеза и вернулся к своей деятельности, острили: ""Зильберштейн обманул смерть"".

Илья Зильберштейн: Когда я переехал в Ленинград, я умудрялся делать одновременно… Ну, что сейчас я делаю одновременно десять – пятнадцать дел, это уже понятно, но в те годы я не только печатал всякие публикации материалов (их было довольно много), я был представителем журнала ""Огонек"", оттуда мое знакомство с Кольцовым, поэтому Кольцов меня и перевел туда в тридцатом году, в Москву. Я занимался у Павла Елесеевича Щеголева, знаменитого и замечательного пушкиниста. Ну, вот, например, подготовленные мною, с моими комментариями дневники Вульфа – ""Любовный быт пушкинской поры"". Когда-то я просто его статью старую перепечатывал… Вот он тут пишет в конце, что мои комментарии… я там высказался тем, что в конце предисловия было сказано. Тогда же вышла книга ""Грибоедов в воспоминаниях современников"", тоже с моей огромной работой по подготовке комментариев. И на все это хватало время. Уже там до тридцатого года, когда я приехал из Ленинграда в Москву, по предложению Кольцова, вышло книг шесть – семь, в каждой из которых мой труд.

Я должен сказать, что на протяжении дальнейших лет среди сотрудников ""Литературного наследства"" были замечательные работники, которых я (некоторых уже ушедших) вспоминаю с большой радостью, а с некоторыми работаю от всей души. Ну, конечно, самая замечательная работница, с которой я двадцать пять лет делаю тома, - это Лия Михайловна Розенблюм. Она недавно сравнительно защитила докторскую диссертацию. С ней мы сделали три тома по Достоевскому – ""Неизданный Достоевский. Записные книжки"". Я, конечно, заставил ее этим заняться, и это была тема ее докторской диссертации. ""Творческие дневники Достоевского"" – так она озаглавила записные книжки. Материалы по ""Подростку"", целый том, потом ""Достоевский. Неизданные материалы и исследования"", в каждом из которых… многие из них… вообще, из наших томов, по крайней мере десять томов вышли за границей. А Достоевский – все три вышли.
Ну, называя наших работников, я Ксению Петровну Богаевскую вспомню, которая лет двадцать работала вместе с нами. Сейчас мы делаем с ней двухтомник, посвященный Лескову, ""Неизданный Лесков"". Только на днях я ей передал кучу своих карточек, в которых записи и зарубежных публикаций по Лескову. Причем бывают совершенно нежданные вещи для специалистов первоклассных. За рубежом я нашел Зинаиды Гиппиус воспоминания, которые называются ""Одна встреча"", одна ее встреча с Лесковым. Вот эта экстравагантная дама все-таки встретилась с Лесковым, человеком, совершенно противостоящим ее экстравагантному стилю.
Еще нашлись какие-то зарубежные материалы, газетные материалы, потому что я очень много в старые годы, в давние годы, поднимал газеты, журналы, где находил всякие публикации автографов Лескова. Вот, к примеру, буквально неделю назад, в прошлый понедельник, отдал Ксении Петровне свои карточки для того, чтобы пользовались ими люди. Хотя мне нужно было бы несколько недель, чтобы самому быть автором этих публикаций.
Я могу вспомнить еще таких людей, как Леонид Рафаилович Ланский, который много лет работал. Вот. Он еще начинал в давних томах, после войны я выпустил два тома лермонтовских, больших два тома, очень содержательных, в Госзнаке. Он уже там принимал участие, до сих пор он работает. Наталья Давидовна Эфрос, такой божий одуванчик, ей сейчас, наверное, девяноста три – девяноста четыре года.

Иван Толстой: С самого начала интерес Ильи Зильберштейна нацелен не только на отечественные архивы, но и на бумаги, находящиеся (по тем или иным причинам) за пределами отечества. И с первых же лет руководства ""Литнаследством"" он стремился выбраться в Европу и покопаться в сокровищах. Его влиятельные друзья, как он надеялся, должны ему помочь.

Записка И.С.Зильберштейна председателю правления Журнально-газетного объединения Михаилу Кольцову и ответственному редактору журнала ""Литературное наследство"" Леопольду Авербаху ""Русские историко-литературные фонды за границей"" от 11 января 1934 г.

""…Прежде всего, я установил местонахождение архива Герцена, который разыскивается уже свыше 50 лет. В 1910-х гг. этот архив разыскивал для своего 22-томного издания сочинений Герцена М(ихаил) Лемке, который ездил с этой целью даже к дочери Герцена, Наталии Александровне, в Лозанну. Но ничего из бумаг отца, по словам Нат[алии] Ал[ександровны], у нее не осталось, и Лемке вернулся ни с чем. В 1921 г. к Н.А.Герцен обратился Л(ев) Б(орисович) Каменев – результатов от этого обращения также не было никаких. И, наконец, в прошлом году безрезультатно оказалось обращение к ней директора Центрального литературного музея В.Д.Бонч-Бруевича. Как я у[знал], у Наталии А[лександровны] действительно уже много лет бумаг ее отца нет. На правильные поиски натолкнули меня предисловия Драгоманова к его изданию ""Письма Кавелина к Тургеневу и Герцену"" и ""Письма Бакунина к Герцену и Огареву"", в которых говорится об архиве Герцена и назван список корреспондентов последнего, – причем ни одно из их писем до сего момента в печати не появлялось. Таким образом выяснилось, что еще в 80-х гг. Н.А.Герцен передала Драгоманову архив своего отца. От Драгоманова, как я установил, этот архив попал к мужу его дочери – Шишманову – видному болгарскому общественному деятелю. В прошлом году Шишманов умер, и весь архив Драгоманова попал в Варшаву и Прагу. По словам одного из лиц, видевшего в прошлом году драгомановский архив, ""герценовских материалов здесь оказалось очень много, – в том числе и интереснейшие письма самого Герцена, до сих пор не бывшие в печати"". Кстати, много материалов оказалось здесь и для истории эпохи конца 70-х гг. и начала 80-х, когда Драгоманов был близок с Аксельродом.
Любопытные документы по Герцену и его ближайшим соратникам находятся также в Париже; доступ к ним я, несомненно, получу. Здесь имеется связка интересных писем Герцена к крупным политическим деятелям Запада – большая переписка Герцена с Кельсиевым, письма Огарева, Лучинина, жены Герцена, архив известного гарибальдийца Льва Мечникова, редактировавшего в 1868 г. журнал ""Современность"".
Во Франции находится большая и, очевидно, наиболее интересная часть архива Салтыкова (…)
Благодаря ходатайствам P(озалии) M(арковны) Плехановой и профессора Мазона (профессора русской литературы Сорбонского университета и редактора журнала """"), зять Золя доктор Леблан разрешил мне работу в принадлежащем ему архиве Золя: первые розыски русских корреспондентов в этом архиве установили здесь неизданные письма Тургенева, Анненкова, Щедрина, Суворина, Стасюлевича, Достоевского. Таким образом, мне обеспечено получение копий и снимков со всех писем русских корреспондентов Золя.
Любопытнейшие неизданные материалы имеются на Западе по Бакунину. Так, я смогу получить письма к Бакунину разных корреспондентов, взятые у него при аресте в 1849 г.; революционные солдатские частушки, составленные при участии Бакунина для пропаганды среди солдат; материалы, устанавливающие политическую и деловую связь Бакунина с Бланки, и т.д.
Мне обеспечен доступ в архив Тургенева, хранящийся у сына Полины Виардо в Париже. Одно лишь описание этого архива занимает целый том в 200 страниц, выпущенный профессором Мазоном в 1930 г. в Париже на фр[анцузском] яз[ыке] под заглавием """". Здесь имеется большое количество неизданных художественных произведений и воспоминаний Тургенева – в том числе подробный план ненаписанного романа, повесть ""Искушение св. Антония"", рассказы ""Русский немец"", ""Два рода"", ""Степан Дубков"", ""Наталья Карповна"", дневник за 1882-83 гг., а также большая переписка Тургенева с Эдмондом Абу, Александром II, Анненковым, с Полиной, Людовиком и Марианной Виардо, Ханыковым, Стасюлевичем, Ганкой, Стасовым, Полонским, Достоевским, Григоровичем, Забелиным, Кавелиным, Муравьевым-Амурским, Некрасовым, Марией Зелинской, Писемским, Панаевым, Александром Ивановым, Марко-Вовчек, Ростовцевым, Галаховым, Верещагиным, Авдеевым, Теодором Штормом и т.д.
(…)
Точные данные имеются в моем распоряжении о местонахождении архивов Боборыкина, Григоровича, Анненкова (часть архива, сохранившаяся у жены его сына). В архиве Боборыкина лежит рукопись большого тома воспоминаний о 60-80 гг. (встречи с Золя, Энгельсом, Гонкуром, Ж. Санд, Тургеневым, Лавровым и т.д.), в архиве Григоровича – его переписка 80-90-х гг., в архиве Анненкова – письма к нему Тургенева.
Быть может, я получу доступ в архив Репина, в котором несколько тысяч писем к нему писателей и виднейших русских общественных деятелей 1870-1917 гг. – Толстого, Тургенева, Победоносцева, Гаршина, Андреева, Чехова, Горького и т.д.
(…)
И наконец, в Варшаве – в Ягеллонском музее, в б[ывшем] Ранидсвильском архиве, в Варшавской Национальной библиотеке имеются ценные материалы по истории русской культуры XIX века, доступ к которым безусловно будет мне открыт.
В силу всего вышеизложенного прошу Вас поднять вопрос о моей командировке сроком на два месяца за границу – в Прагу, Париж и Варшаву – для работы в вышеперечисленных архивных фондах. Не сомневаюсь, что моя поездка даст возможность получить ценные материалы для нескольких томов ""Литературного наследства"" – для герценовского, бакунинского, второго щедринского, тургеневского, для тома, посвященного революционной журналистике 1870-х гг., и т.д.
И.Зильберштейн"".

Иван Толстой: Отрывки из Записки на имя Михаила Кольцова и Леопольда Авербаха. Несмотря на покровительство очень сильных литературно-политических фигур, Зильберштейна в тот раз за границу не пустили.

Я поинтересовался у вдовы Ильи Зильберштейна Наталии Волковой, что Илье Самойловичу было ближе и дороже всего, какие темы были им особо любимы. Наталья Борисовна ответила.

Наталия Волкова: Самым важным в своей жизни и в своей работе он считал ""Литературное наследство"". Ради него он переехал в Москву, познакомил со своей идеей Михаила Кольцова, который в то время возглавлял Журнально-газетное издательство, получил разрешение на издание первых трех номеров и начал самостоятельно готовить эти номера, имея в своем распоряжении только машинистку. После того как эти три номера были утверждены, прошли (правда, с некоторыми трудностями в первом номере) и были выпущены, он уже смог составить редакцию всего из трех человек и продолжать издание, причем буквально каждый вышедший новый номер журнала (как они тогда назывались) его радовал. Однако с течением лет его отношение к этому изданию несколько изменилось, о чем уже гораздо менее известно. Приведу одну запись в его архиве:

""Вся моя жизнь, отданная на создание ""Литературного наследства"", - зря отданные годы. Будь проклят тот день, когда я придумал его!"".

Это запись 64 года. Что же произошло тогда в работе Ильи Самойловича? Во-первых, почти каждый номер сопровождался значительными трудностями, борьбой с цензурой, которой подвергались почти все номера, во-вторых, иногда сотрудники редакции сами возражали против того или иного материала, что доставляло Илье Самойловичу дополнительные огорчения.
Тем не менее, несмотря на подобные записи, можно сказать совершенно точно из других его записей и из самой работы, что ""Литературное наследство"" по-прежнему оставалось его основной работой и играло основную роль в его жизни.
Что же касается того, какие номера были основными в этой работе или о каких авторах он предпочитал писать, то, собственно, это те, с которых он и начинал в свое время свою деятельность, находясь еще в Ленинграде, обучаясь в университете или, как он сам признавался, большей частью работая в Пушкинском Доме. Пожалуй, основным его любимым автором оставался Пушкин. Уже в 1928 году вышла его небольшая брошюрка, названная ""Из бумаг Пушкина"", где он остановился на новых материалах, которые до сих пор были незнакомы в пушкинском наследии. А в 1934 году, к 100-летию со дня смерти Пушкина, он издает великолепный том, посвященный Пушкину, который сохраняет свое значение до сих пор. А также позднее он принимает участие в томе ""Пушкин. Лермонтов. Гоголь"".
Вторым автором, к которому он обращался с большой охотой, это архив Тургенева. Ему удалось получить, благодаря помощи Мазона, парижские материалы Тургенева. Причем, Мазон не только передал их в СССР, но он и разрешил впервые их издать у нас, что вообще тогда не было принято Национальной библиотекой, где они хранились. Вот эти тома Тургенева можно также причислить к наиболее любимым Ильей Самойловичем.
Достоевский. К нему он также обращался в ранние годы, издав ""Историю одной вражды"", посвященную отношениям Достоевского и Тургенева. Причем, это издание вышло в роскошном оформлении издательства ""Academia"", с посвящением ее Модзалевскому, и сейчас он вновь обращается уже к парижскому архиву Тургенева, который стал очень значительным изданием, и познакомил читателей с совершенно до сих пор незнакомыми материалами.
Что касается Чехова, то еще когда он работал у Щеголева, он издал сборник неизвестных произведений Чехова, и уже после его смерти выходят три тома ""Чехов и мировая литература"", в которых были широко использованы как материалы, полученные самим Зильберштейном, так и материалы позднее полученные и обработанные.
Из других тем можно назвать блоковскую тему. В свое время, только начав работать над ""Литнаследством"", он одновременно стал сотрудником только образованного Литературного музея, которым тогда руководил Бонч-Бруевич. И ему удалось получить у Любови Дмитриевны Блок письма Блока к Любови Дмитревне - она их до сих пор никому не давала, а ему согласилась дать. И вот издание этих писем было поручено именно Зильберштейну, так как еще только получая в 1929 году эти материалы, он уже тогда обусловил с Бонч-Бруевичем, что именно ему будет поручено их печатание. Вот, пожалуй, те основные любимые тома Зильберштейна, которые можно назвать. Хотя нельзя сказать, что к другим томам он относился менее внимательно.

Иван Толстой: Рассказывала Наталья Борисовна Волкова. С блоковскими томами Зильберштейн действительно намучился. В своем рассказе, записанном на магнитофонную пленку Виктором Дувакиным, Илья Самойлович пояснял.

Илья Зильберштейн: Недавно вышел, года два назад, том ""Письма Блока к жене"". Вот вам пример хождения по мукам. Об этом надо воспоминания писать. Четыре раза я готовил этот том. Четыре раза главные редактора… к счастью, они быстро сменялись, но один стоил другого.

Иван Толстой: Запись, к сожалению, осыпалась за эти 30 лет, так что мне придется повторить слова Ильи Самойловича собственным голосом. Он говорил:
""Я только вот насчет писем Блока к жене я хочу… К сожалению, я прыгаю, потому что плана нет, и плана я не могу составить. План всей жизни – это же каторга, это надо посадить в какую-то отдельную камеру меня – тогда я сделаю план всей жизни, а тут я не могу: звонки, дела, люди. Главный редактор… вот я сказал, четыре раза мы готовили. Иван-дубина – Анисимов, том зарезал первый"".

Виктор Дувакин: Ведь он же уже умер.

Илья Зильберштейн: Но мы же это готовили уже десять лет назад, и все материалы… Вы этот том не знаете. Там в конце моя статья о том, как я получил все эти материалы эпистолярные у Любови Дмитриевны Блок, у ее мамы Анны Ивановны Менделеевой, как я получил все это в тридцать восьмом – в тридцать девятом году…

Виктор Дувакин: В тридцать восьмом?!

Илья Зильберштейн: …для Бонча.

Виктор Дувакин: Для Бонча?

Илья Зильберштейн: Для Бонча, для Литмузея. О Бонче я скажу немножко.

Виктор Дувакин: Да.

Илья Зильберштейн: Отдельно. Вот. И вот чем кончилось. Уже тогда, когда книга была готова к сдаче в набор, уже когда предисловие к книге Орлова правилось четыре раза при нынешнем редакторе Владимире Родионовиче Щербине, четыре раза. Причем он всю жизнь занимается только Блоком. Править это было совершенно артель напрасный труд. Это у Ильфа и Петрова сказано все в точности. Потому что поправишь то – вылезает другое. Осточертело нечеловечески.
Книга имела огромный успех, читательский успех. Первые сто писем – это собственно письма… это стихотворения в прозе – стихи о Прекрасной Даме. Если вы видели эту книгу, вы ж понимаете. Она сразу стоила пять рублей, двадцать пять, пятьдесят и так далее, и так далее"".

Иван Толстой: Теперь мы можем продолжить голосом самого Ильи Зильберштейна:

Илья Зильберштейн: Дело не в этом, а дело в том, что главный редактор (у него символическая фамилия – Чугунов), и вот этот болван сказал: ""Кому нужны письма о любви?"". Опять-таки в своих выступлениях я всегда вовсю эту сволочь, извините за выражение… Он лег животом на книгу, животом. Ни с места. Никак. Из-под него вытащить книгу нельзя. Правит без конца. Значит, у нас же проходит книга: рецензент, причем на эту книгу четыре рецензии, четыре, слава богу, пальцев хватает, четыре рецензии. Это же бред сивой кобылы. Там, собственно, авторы: Орлов, Лия Михайловна принимала участие в комментариях, чтоб дотянуть, потому что не дали возможность напечатать полностью воспоминания Любови Дмитриевны Блок, которые я опять-таки получил в тридцать девятом году – ""Быль и небылицы о Блоке и о себе"", потому что там есть интимные страницы, но тем не менее мы взяли куски, великолепные куски, из воспоминаний в качестве комментариев к письмам. И чудом совершенно удалось из-под этого… А Ученый Совет, я забыл сказать, не только четверо рецензентов, Ученый Совет, на котором тоже задают всякие умники какие-то дурацкие вопросы… на том и стоят… Ну, и из-под Чугунова чудом удалось вытащить этот том.
Вскоре его убрали, потому что у него друзья в высоких инстанциях, тем не менее пять академиков написали, что они ни одной книги в своих институтах (у нас же только в основном печатаются труды институтов), а (нрзбр. – ред.) Института мировой литературы, если только не прикончат этого Чугунова. Так что же? Он получил, как всегда бывает в таких случаях? повышение. Он стал директором издательства ""Советская энциклопедия"". Выходит двадцать энциклопедий. Он разогнал всех. Два года он там существовал, и академик Прохоров, главный редактор, лауреат Нобелевской премии, Ленинской премии, ну, один из самых выдающихся ученых нашей страны, сказал: ""Или я или он"". Ну, наверное, его на повышение перебросили. А сам он работал где-то в этих самых войсках пограничных, там он читал лекции марксизма-ленинизма. Что он мог делать в многогранном издательстве Академии Наук? Ну вот вам пример того, как хождение по мукам, которое у меня отбирают самые лучшие часы жизни. Нервы гибнут, тем более, как я вам уже сказал, во всех таких случаях огонь я беру на себя. Никто из нашей редакционной публики никогда этими делами не занимается, если, вообще, чем-либо занимается.

Иван Толстой: Илья Зильберштейн, запись Виктора Дувакина 1981 года. Но мы перескочили целую эпоху. Вернемся в довоенную пору. Ко второй половине 30-х годов поддержка зильберштейновского начинания со стороны Журнально-газетного объединения стала уже невозможной. Там уже не работал покровитель Михаил Кольцов, а власти, в конце концов, решили это объединение и вовсе разогнать.
Из записки Льва Мехлиса ""О Журнально-газетном объединении (""Жургаз"")"" от 5 декабря 1937 года. Документ из Архива президента.

""Отдел печати и издательств ЦК провел обследование Журнально-газетного объединения (""Жургаз""). <…>
По уставу, утвержденному Наркомпросом в 1931 г., деятельность всех газет и журналов, входящих в объединение, должна направляться редакционным советом. Редакционного совета сейчас нет. Председатель объединения тов. М.Кольцов, на которого возложено руководство деятельностью всех редакций ""Жургаз"", фактически уже долгое время (около 2-х лет) в объединении не работает. Руководит ""Жургазом"" директор, на которого возложены только административно-хозяйственные функции. Долгое время директором ""Жургаза"" была Прокофьева, ныне арестованная. Сейчас директором является Биневич, связанный с Бубновым буквально на протяжении десятка лет. Это доверенный Бубнова человек и его нельзя оставлять во главе издательства.
Редакции газет и журналов, входящих в объединение, работают совершенно бесконтрольно. Единственное, что их связывает с объединением, это – издательская касса. Финансовая дисциплина отсутствует. Сметы всех газет и журналов и штаты раздуты. Расходование гонорара в большинстве случаев преступно. В таких изданиях, как ""Архитектурная газета"", ""За рубежом"", ""Стахановец"" и др., огромные суммы гонораров попросту распределялись между штатными сотрудниками. Во многих изданиях гонорар размечается штатными сотрудниками даже в тех случаях, когда они не пишут статей. В большинстве редакций заведена система, когда ответственный редактор, имеющий твердую ставку, получает добавочно из гонорарного фонда большие суммы за редактирование каждого номера.
Кадры редакций и самого ""Жургаза"" сильно засорены. В числе 250 редакционных сотрудников ""Жургаза"" выходцев из среды потомственных дворян, фабрикантов, крупных торговцев – 32, выходцев из мелкобуржуазных партий – 6, исключенных из ВК (б) – 9, коммунистов, имеющих партвзыскания за политические ошибки – 12, имеют репрессированных родственников – 23, имеют родственников за границей – 18, работали в буржуазной и белогвардейской печати – 10. <…>
Для упорядочения работы объединения ""Жургаз"" необходимо провести следующие мероприятия:
1. Типизировать издания объединения ""Жургаз"". Для этого: <…> издания объединения ""Жургаз"" передать: <…>
""Литературную газету"" и журнал ""Литературное наследство"" – в Гослитиздат"".

На этом мы заканчиваем программу Замысел в чернильнице, посвященную бурным годам Ильи Самойловича Зильберштейна. Впереди в нашем цикле – передачи о Сергее Макашине, Юлиане Оксмане, Марке Азадовском, о главных направлениях в деятельности ""Литнаследства”. Документы по истории ""Литературного наследства"" любезно предоставлены для нашей программы Александром Галушкиным, заведующим Отделом “Литнаследства” в Институте мировой литературы..

---