Владимир Козлов

Рефлекс цели

Среди материалов архива И.С.Зильберштейна находится его машинописная выписка из пятого издания сборника статей, докладов, лекций и речей академика И.П.Павлова 1932 года издания 1 (копия сделана много позже). Выписка пространная, на 4,5 страницы, но мы все же рискнем привести из нее продолжительные цитаты, учитывая, какое значение она имеет для темы нашей статьи.

«Анализ деятельности животных и людей приводит меня к заключению, что между рефлексами должен быть установлен особый рефлекс, рефлекс цели - стремление к обладанию определенным раздражающим предметом, понимая и обладание и предмет в широком смысле слова…

Из всех форм обнаружения рефлекса цели в человеческой деятельности самой чистой, типичной и потому особенно удобной для анализа и вместе самой распространенной является коллекционерская страсть - стремление собрать части или единицы большого целого или огромного собрания, обыкновенно остающихся недостижимыми…

Беря коллекционерство во всем его объеме, нельзя не быть пораженным фактом, что со страстью коллекционируются часто совершенно пустые, ничтожные вещи, которые решительно не представляют никакой ценности ни с какой другой точки зрения, кроме единственной, коллекционерской, как пункт влечения. А рядом с ничтожностью цели всякий знает ту энергию, то безграничное подчас самопожертвование, с которым коллекционер стремится к своей цели… С опоставляя все это, необходимо притти к заключению, что это есть темное, первичное, неодолимое влечение, инстинкт, или рефлекс. И всякий коллекционер, захваченный его влечением и вместе не потерявший способности наблюдать за собою, осознает отчетливо, что его так же непосредственно влечет к следующему …

Что рефлекс цели и его типическая форма - коллекционерство - находится в каком-то соотношении с главным хватательным рефлексом - пищевым, можно видеть в общности существенных черт того и другого. Как в том, так и в другом случае важнейшую часть, сопровождающуюся резкими симптомами, представляет стремление к объекту. С захватыванием его начинает быстро развиваться успокоение и равнодушие. Другая существенная черта - периодичность рефлекса. Всякий знает по собственному опыту, до какой степени нервная система наклонна усвоять известную последовательность, ритм и темп деятельности. Как трудно сойти с привычного темпа и ритма в разговоре, ходьбе и т.д. И в лаборатории, при изучении сложных нервных явлений животных, можно наделать много и грубых ошибок, если не считаться самым тщательным образом с этою наклонностью. Поэтому особенную силу рефлекса цели в форме коллекционерства можно было бы видеть именно в этом совпадении, обязательной при коллекционерстве периодичности с периодичностью пищевого рефлекса…

Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Жизнь только того красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели, или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делаются рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими себе в жизни цели…»

Честно говоря, впервые узнав из выписки Зильберштейна эти мысли Павлова, я испытал чувство даже не смущения, а смятения. Откровенно физиологическая интерпретация знакового общественного, духовного, идеологического явления в человеческой истории, каковым является коллекционирование, собирательство чего-либо, вызывала несогласие, активный протест. Много лет занимаясь историей частного коллекционирования в России, в основном письменных исторических источников, в том числе собирательской деятельностью таких коллекционеров, как графы А.И.Мусин-Пушкин , Н.П.Румянцев, Ф.А.Толстой, скромный чиновник П.Я.Актов, авантюрист А.И.Сулакадзев и др., мне казалось, что я постиг и смог объяснить своим читателям не только результаты, но и движущие мотивы их собирательства. Два первых названных выше графа собирали свои коллекции в России и за рубежом в соответствии со своим пониманием патриотизма, политических интересов России. Третий граф мечтал быть просто богатым коллекционером-меценатом,ч ьи собрания должны были изумлять не только российскую, но и зарубежную просвещенную публику. Да и коллекционером-то по большому счету его назвать нелегко, это скорее богатый меценат-любитель, «чохом» купивший рукописное собрание князей Голицыных, хранившееся в их знаменитой подмосковной усадьбе «Архангельское». П.Я.Актов представлял собой тип собирателя, блестяще описанного в рассказе А.Франса «Мендель-букинист», - это фанатик, это «коллекционер-алкоголик», все свои средства тративший ради приобретения «раритетов», в научной ценности которых он блестяще разбирался. Для Сулакадзева истинного понимания своих приобретений не существовало - ему было важно не просто удивить,н о поразить современников своими подлинными и мнимыми раритетами, а потому он собирал все, что казалось необыкновенным ему и его доверчивым доброжелателям - от чучела экзотического для России крокодила, до действительно ценных рукописей, случайно попадавших ему под руку. Сегодня, подводя черту под собирательской деятельностью этих и других коллекционеров, мы можем сказать, что в ее осадке оказалось немало ценного, того, что могло просто погибнуть. И потому мы мерим их вклад в сохранение прошлого не столько мотивами их коллекционирования, сколько ее реальными результатами.

Но все же рассуждения Павлова задевают своей внешней простотой и, безусловно, для гуманитария трудно принимаемой внешней циничностью объяснения возвышенного. Я уловил в этих рассуждениях пять жестких положений: 1) коллекционирование есть желание к обладанию чем-либо; 2) коллекционирование как сфера духовной жизни человека на самом деле ничем не отличается от стремления любого живого существа, в том числе человека, получить пищу; 3) коллекционирование - это дремучий первобытный животный инстинкт; 4) как и любой инстинкт, он обладает свойством периодичности, выражающимся в форме триады: стремление к достижению обладания чем-либо - успокоение от достижения обладания этим чем-либо - новое стремление к обладанию новым чем-либо. О пятом положении рассуждения Павлова я скажу чуть ниже в связи с прояснением отношения к этим рассуждениям самого Зильберштейна.

Итак, согласно Павлову все действия, по крайней мере представителей животного мира, есть ничто иное как коллекционирование. Белки собирают орешки, хомяк - зерно, человек - пивные банки, кружки, пробки, книги, рукописи, монеты, ордена, картины, почтовые марки и т.д. И все эти объекты собирательства, все мотивы их коллекционирования - это некий рефлекс, главный, по меньшей мере, в животном мире, сопрягающий все остальные рефлексы.

Конечно, это мировоззренческая позиция, которую нам не дано ни объяснить, ни критиковать. В машинописной копии текста размышлений Павлова отсутствуют какие-либо пометы Зильберштейна , хотя на полях его рукой старательно отмечаются страницы упомянутого выше издания трудов Павлова, по которым сделана выписка. Однако свое мнение о мыслях Павлова он выразил на отдельном листе. Прочитав их, он записал: «Когда я захотел разобраться в природе своего увлечения, на которое затратил так много времени, все средства, все заработки, - мне помог И.П.Павлов».

И здесь я вынужден вступить в область даже не предположений, а всего лишь догадок. Неужели ученый-гуманитарий - филолог, литературовед, историк мог согласиться с «физиологической» концепцией Павлова, согласно которой поэт, художник всего лишь «коллекционируют» свои произведения, а актер - свои роли, следуя первобытному рефлексу? Ведь такое понимание уничтожает, лишает мотивации любое проявление духовной жизни человека, делая его подчиненным инстинкту. Однако, нет, пятое положение теории Павлова гласит приблизительно следующее: рефлекс цели является движущей силой человеческого прогресса к некоей идеальной цели, увы, никогда не достигаемой человеком и обществом, но всегда желаемой и всегда отдаляющейся.

К какой же цели стремился И.С.Зильберштейн в своей собирательской деятельности вообще и в коллекционировании письменных документов в частности? Ответ на этот вопрос дает он сам в своей опубликованной статье «О гибели личных коллекций». «Убежден, - пишет он здесь, - что в душе почти каждого человека заложена любовь к миру прекрасного - к художественной литературе или изобразительному искусству, к музыке или песне, к театру или к творениям народных умельцев. И нужно порой немногое, чтобы эта любовь стала неотъемлемым спутником всей сознательной жизни.

Случилось так, что с молодых лет я был одержим любовью к русской литературе и к русскому изобразительному искусству, уже с той поры ставшими для меня бескрайним океаном прекрасного.

Именно в поисках еще не выявлявшихся реликвий отечественной культуры уже в те ранние годы я увидел назначение своей жизни…» 2

Итак, увлечение «прекрасным» - российской культурой - поставило перед Зильберштейном цель: собирать «еще не выявленные реликвии отечественной культуры». Если такое увлечение «прекрасным» - «предметом в широком смысле слова», по Павлову, есть ничто иное как рефлекс, а сбор «реликвий отечественной культуры» - цель этого рефлекса, вероятно, мы сможем понять, почему ученый-гуманитарий Зильберштейн согласился с физиологической концепцией идеологии коллекционирования Павлова. Возможно, в глубинной трактовке этого явления Павлов был прав, но для Зильберштейна важнее было понять целеполагание усилий своей жизни и их предметность: собирание неведомых памятников истории отечественной культуры.

В том числе и их письменной, вернее - рукописной и книжной составляющей.

Известно, сколь много сделал Зильберштейн для возвращения в Россию рукописного наследия российских эмигрантов в результате зарубежных командировок, официально санкционированных властью.

В письме на имя Генерального секретаря ЦК КПСС М.С.Горбачева от 30 января 1986 г. их результат и способы формирования привезенных им документов он охарактеризовал следующим образом: «Смею также сообщить следующее: делаю все наивозможное для возвращения на Родину тех реликвий русской культуры, которые в силу разных обстоятельств оказались за рубежом. Так, в результате трех моих поездок во Францию (первая - в 1966 году, а вторая и третья –в 1975 и 1978 годах по командировке Министерства культуры СССР) я отправил через наше посольство в Париже большое количество автографов, редчайших книг, документальных материалов, произведений изобразительного искусства, которые поступили в 17 музеев, архивов, отделов рукописей и отделов редких книг наших государственных библиотек. Причем за единственным исключением отправленное на Родину было получено безвозмездно. Так, например, в Центральный партийный архив передал два ранее остававшихся неведомыми автографа В.И.Ленина, неизвестное в печати интереснейшее письмо А.М.Горького, отправленное В.И.Ленину в 1908 году, а также два других интереснейших документа, имеющих отношение к В.И.Ленину… В Центральный государственный архив литературы и искусства СССР отправил около 18 тысяч документов, а также свыше ста работ русских художников, в том числе 44 эскиза костюмов и эскиз занавеса, исполненных М.В.Добужинским к «Ревизору». В Государственный музей Л.Н.Толстого передал 20 автографов писем Льва Николаевича к Виктору Лебрену , который был первым его секретарем…».

Следует понимать, что официальная собирательская деятельность Зильберштейна была строго ограничена идеологическими и политическими канонами: было бы трудно представить, что ЦК КПСС санкционировал его командировки или прислушался к его предложениям, связанным с приобретением документов, например тех деятелей российской эмиграции, которые не скрывали своего отрицательного отношения к советской власти. Даже тот же Лифарь вызывал в аппарате ЦК КПСС подозрения как не совсем понятная личность, нуждавшаяся в особой проверке на лояльность к СССР.

Личная коллекция Зильберштейна - это то,ч то отныне и навека в РГАЛИ будет называться собственно «Коллекция И.С.Зильберштейна», стратиграфия которой среди фондов и коллекций архива уже закреплена архивным шифром. Даже если согласиться с Павловым в том, что коллекционирование есть ничто иное как первобытный рефлекс, связанный с достижением определенной цели, все равно у этого рефлекса и у этой цели есть приземленные, возникающие под воздействием обстоятельств человеческой жизни, мотивы. История коллекционирования давно знает некоторые из них, являющиеся типичными.

Первый мотив собирательства обычно бывает связан с основной творческой деятельностью коллекционера. В этом случае коллекция рассматривается как важное подспорье для такого творчества. «Пригодность» для него того или иного объекта собирания является побудительным мотивом его приобретения.Т ипичным примером действия этого мотива является рукописная коллекция Н.М.Карамзина, в которой каждый документ предназначался для использования в «Истории государства Российского».

Как историк российской литературы, российского искусства, как крупнейший собиратель произведений российского искусства, Зильберштейн рассматривал документальное наследие отечественных литераторов и деятелей искусства необходимым пособием в своей исследовательской работе и важным дополнением своей грандиозной коллекции живописи.

«Литературное наследство», одно из самых выдающихся явлений в истории советской археографии и литературоведении, поддерживавшееся энтузиазмом и деловитостью Зильберштейна, давало сильнейший стимул для его собирательской деятельности, результаты которой немедленно становились доступными читателям этого фундаментального издания. Именно по этой причине значительную часть коллекции Зильберштейна составили произведения, письма, дневники, фотографии русских писателей XIX - первой половины XX в. В их числе: И.С.Аксаков, Л.Н.Андреев - его дневник за 1897 г., письма, фотографии; И.Э.Бабель, К.Д.Бальмонт, А.А.Блок, И.А.Бунин - документы периода жизни писателя в эмиграции, дополненные материалами его жены, В.Н.Буниной-Муромцевой ; В.Я.Брюсов, П.А.Вяземский, А.И.Герцен, З.Н.Гиппиус - ее стихи и обширная переписка с российской литературной эмиграцией; Ф.Н.Глинка, Н.В.Гоголь - его письма Ф.Н.Беляеву, П.А.Вяземскому, литератору В.А.Панову; М.Горький - его статьи, письма, ранние фотографии, запрещенные издания; А.С.Грибоедов - его письмо В.К.Кюхельбекеру; Ф.М.Достоевский - материалы о его пребывании на каторге; Б.К.Зайцев, Н.А.Клюев, А.И.Куприн, О.Э.Мандельштам, В.В.Маяковский, Н.П.Огарев. В.Ф.Одоевский, И.В.Одоевцева , Б.А.Пильняк, Н.А.Полевой, Я.П.Полонский, А.М.Ремизов, Е.П.Ростопчина - ее письма Ю.Н.Бартеневу; М.Е.Салтыков-Щедрин , А.В.Сухово-Кобылин, А.Н.Толстой, Л.Н.Толстой, Ф.И.Тютчев, М.И.Цветаева, П.А.Чаадаев, А.П.Чехов.

Но даже и среди этих ценнейших материалов выделяется часть документов, связанных с жизнью и деятельностью И.С.Тургенева за рубежом. Кроме примечательного автографа И.С.Тургенева, представляющего собой копию фрагмента поэмы А.С.Пушкина «Цыгане» и рукописной копии его дневника за 1882–1883 гг., полученного из архива А.М.Ремизова, здесь находится более 60 писем Тургенева его современникам: П.В.Анненкову, Н.А.Герцен, А.П.Голицыну, Альфонсу Додэ , Н.А.Орлову, Жорж Санд, декабристу Н.И.Тургеневу, А.А.Фету и другим лицам. Они дополняются письмами к Тургеневу Эмиля Золя, Проспера Мериме, Жорж Санд - 7 писем; Гюстава Флобера - 13 писем и др. Здесь же находятся переписка и другие документы, связанные с деятельностью семьи Луи и Полины Виардо.

Кстати говоря, в коллекции имеется немало автографов и других выдающихся зарубежных деятелей культуры: Оноре Бальзака, Анри Барбюса, Шарля Гуно,А нтонина Дворжака - его письмо П.И.Чайковскому; Александра Дюма-старшего , Андре Мазона , Проспера Мериме, Станислава Монюшко , Аделаиды Патти , Ромена Роллана, Камила Сен-Санса, Вальтера Скота, Оскара Уайльда, Анатоля Франса.

К сожалению, об источниках этих поступлений в коллекцию в большинстве случаев можно судить лишь предположительно. Ими могли быть букинистические магазины Москвы и Санкт-Петербурга, личные собрания известных знатоков книги и коллекционеров - современников Зильберштейна - В.Г.Лидина , Н.П.Смирнова-Сокольского , И.И.Трояновского, А.Г.Шибанова, П.Д.Эттингера . Кроме того, работа в «Литературном наследстве» открыла Зильберштейну возможность установления связей с наследниками и владельцами многих архивов российских литераторов. Так, у сестры Л.Н.Андреева Р.Н.Андреевой (в первом замужестве Оль, во втором – Верещагина) им был приобретен дневник Л.Н.Андреева и другие документы, о чем свидетельствует лист записи, приложенный к дневнику.

Не исключены и прямые зарубежные поступления в коллекцию через зарубежных знакомых Зильберштейна. Еще в 1925 г. в доме историка и пушкиниста П.Е.Щеголева он познакомился с французским славистом Андре Мазоном . Их последующая переписка преимущественно связана с передачей через Мазона для «Литературного наследства» копийных материалов И.С.Тургенева, что не исключает приобретения через Мазона и подлинных документов писателя. Во время первой поездки в Париж в 1966 г. Зильберштейн познакомился с известным парижским букинистом А.Я.Полонским. В 1960-е гг. тот не раз приезжал в Москву и Санкт-Петербург. Скупая здесь сотнями невостребованные тогда советской публикой редчайшие российские издания XIX - 30-х годов XX в., он вывозил их в Европу и продавал по фантастически высоким ценам. Например, книгу Л.Гроссмана «Жизнь и труды Достоевского» 1935 года издания он предлагал покупателям за 480 франков. Зильберштейн осуждал за это ловкого коммерсанта-букиниста: «Торговлю книгами, - записал Зильберштейн на одном из листов своего архива, - в основном советскими изданиями 1920–1930-х годов, он превратил в наглый и безудержный грабеж, - с полным основанием за границей его именуют “букинистический бандит”. Литографированные списки продаваемых им книг весьма примечательны ценами, - они свидетельствуют о том, что почти на каждой книге, полученной в Ленинграде и Москве, Полонский наживает свыше тысячи процентов». Тем не менее «рефлекс цели» заставлял Зильберштейна поддерживать контакты с этим человеком. Об этом свидетельствует письмо парижского книжного магазина О. Блезо Полонскому с предложением приобрести третье издание романа Тургенева «Дым» с дарственной надписью автора, адресованной Полине Виардо. Полонский переслал Зильберштейну это предложение магазина Блезо.

Дополнением, а вернее всего «сопровождением», к коллекции живописи, переданной Зильберштейном в Государственный музей изобразительных искусств, стала вторая часть его рукописного собрания, связанная с материалами деятелей искусства. Среди них оказались письма: Л.С.Бакста к Л.Б.Бернштейну и В.Ф.Нувелю, Балакирева к Ц.А.Кюи, А.Н.Бенуа к разным лицам, В.Ф.Комиссаржевской к К.А.Сомову, Е.Е.Лансере к разным лицам, К.С.Малевича к М.О.Гершензону, В.А.Серова к И.Э.Грабарю, К.А.Коровину, В.Ф.Нувелю, К.А.Сомову и др ., К.А.Сомова к разным лицам, И.Ф.Стравинского к разным лицам, автографы, фотографии, рисунки В.Э.Борисова-Мусатова, В.М.Васнецова, В.В.Верещагина, М.А.Волошина, М.А.Врубеля, Ц.А.Кюи и др.

Большая часть этих писем, и прежде всего художников «Мира искусства», была приобретена, как свидетельствует архив Зильберштейна, у А.А.Сомовой-Михайловой, дочери А.И.Сомова, известного коллекционера и сестры художника К.А.Сомова. Возможно, что переписка А.Н.Бенуа была получена Зильберштейном от старшей дочери художника А.А.Бенуа-Черкесовой, с которой он не только переписывался, но и встречался в Париже. На основе материалов архива Зильберштейна можно допустить, что источниками пополнения этой части его собрания могли стать художник и искусствовед С.П.Яремич, коллекционеры И.И.Рыбаков и его дочь О.И.Рыбакова, Г.С.Блох, Н.Е.Добычина, И.М.Степанов - в Санкт-Петербурге; И.И.Трояновский и Н.И.Харджиев - в Москве; Л.А.Гринберг и И.С.Гурвич - в Париже.

Своего рода бриллиантом в этой искусствоведческой части собрания Зильберштейна оказались материалы, связанные с И.Е.Репиным. Их свыше 170 документов, в основном периода его вынужденной эмиграции после 1917 г. Прежде всего это письма художника бывшему петербургскому театралу и меценату В.И.Базилевскому за 1920–1928 гг. Они дают подробную картину жизни и деятельности Репина, раскрывают его критически-грустное отношение к происходящему в советской России. Историю приобретения этой части репинского эпистолярного наследия записал сам Зильберштейн: «Эти письма получены мною от Любови Павловны Якушевич, а она купила их для меня у дочери Базилевского в сороковых годах, после Отечественной войны 1941–1945 гг.»

Другую часть репинского эпистолярного наследия составили 38 писем художника за 1893–1929 гг. к его ученице В.В.Веревкиной. В 1948 г. эти письма были присланы ею И.Э.Грабарю для издания в очередном томе «Художественного наследства», посвященном Репину. Вероятно от Грабаря или К.И.Чуковского, готовившего их к печати, эти письма и поступили в собрание Зильберштейна.

Третья часть репинского эпистолярия представлена его письмами к М.Горькому, А.В.Луначарскому, художнику И.И.Похитову .

Второй мотив собирательства носит протестно-прогностический характер. В этом случае коллекционер словно предвидит, что некие объекты его интереса, не волнующие его современников, либо откровенно не принимаемые, преследуемые официальной властью, рано или поздно, но будут востребованы в будущем. В России до недавнего времени это был очень опасный для коллекционеров мотив собирательства. Автор статьи в силу обстоятельств в 1970-е гг. собственными руками с помощью верного товарища вынужден был уничтожить неплохую коллекцию собранного им рукописного «самиздата» и «тамиздата ». Разорванная на мельчайшие клочки, она была похоронена в дворовом мусорном баке, обезопасив незадачливого собирателя и продемонстрировав его пренебрежение протестно-прогностическим мотивам собирательства.

Констатировать, что в бывшем СССР протестно-прогностическое , альтернативное официально принятым канонам собирание произведений искусства, материальных предметов (наград, оружия, знаков отличия и т.д.), документальных источников, было опасным делом, значит, не сказать почти ничего. Такое альтернативное коллекционирование, даже в рамках собирания наград Российской империи (что может быть еще более святым для гражданина не только России, но и любой другой страны, чем собирание овеществленных свидетельств всегда трагических для людей военных конфликтов), представляло опасность не только для коллекций, которые просто могли быть изъяты как вредные, пропагандирующие чуждые, ушедшие в прошлое идеалы и ценности, но и для их владельцев, являвшихся в соответствии с этой официальной логикой, носителями этих идеалов и ценностей.

Многомудрый Зильберштейн-коллекционер, прекрасно знавший общий вектор и все его составляющие развития российской культуры (в том числе и эмигрантской), конечно же, вынужден был помнить о «табу», которое негласно существовало в СССР в отношении идеологии собирательства.

И все же следы пренебрежения этим «табу» мы можем обнаружить в его коллекции в виде группы документов историко-политического характера конца XIX - начала XX в. В их числе записки Григория Распутина, возможно, полученные через или от П.Е.Щеголева. Эмигрантского происхождения оказались письма А.В.Амфитеатрова , М.А.Бакунина, П.К.Кропоткина, П.А.Лаврова; извлечения из переписки Г.А.Лопатина с В.Л.Бурцевым; наброски статьи и письма П.Н.Милюкова; письма Б.В.Савинкова и текст одного из его выступлений; воспоминания В.Н.Фигнер о Софье Перовской. Эти и подобные им материалы были получены Зильберштейном из Франции от основателя «Агентства по охране авторских прав русских писателей, композиторов и художников» Л.Б.Бернштейна, (большинство этих материалов имеет экслибрис Бернштейна). Зильберштейн переписывался с ним с 50-х годов прошлого века, а после его кончины в 1962 г. сотрудничал с его сыном Михаилом.

Третий мотив собирательства - меркантильно-прагматические соображения коллекционера. Объекты своего интереса он может частично рассматривать как отложенные вложения на «черный день» для себя и своих близких. Так размышлял, например, Актов, заботясь о будущем своей жены. Он трагически ошибся: став вдовой, она предложила слишком высокую цену за доставшуюся ей по наследству коллекцию. И оказалась перед организованным сообществом петербургских собирателей. Результат известен: часть коллекции была употреблена на «об в ертки» в петербургских бакалейных лавках, другая распылилась от Киева до Новосибирска 3 . С другой стороны, коллекционер может что-то собирать из случайно оказавшегося в его поле зрения «про запас», в надежде на перепродажу или обмен ради получения основного объекта своих главных интересов.

Возможно, что с последним обстоятельством связано наличие в коллекции Зильберштейна документов, подписанных Екатериной II , Александром I , Николаем II , А.А.Аракчеевым, М.С.Воронцовым, А.А.Закревским, А.В.Суворовым, письма князей Гагариных, Н.М.Карамзина, материалы, вышедшие из-под пера А.А.Лабзина , Д.А.Милютина , А.П.Оболенского, автографы Наполеона I , Дж.Г арибальди. Судя по всему их поступление в коллекцию связано с архивами и коллекциями П.И. и Ю.Н. Бартеневых, оказавшихся в распоряжении известных ленинградских букинистов-антикваров А.С.Молчанова, И.С.Наумова, Э.Э.Эйдимиллера .

Таким образом, в собирании рукописных материалов Зильберштейн оказался в высшей степени прагматичным человеком. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что каждый из собранных им рукописных раритетов имеет немалую материальную ценость , он все же в первую очередь рассматривал их как важное подспорье в своей литературоведческой и искусствоведческой работе, причем в рамках той проблематики, которую ему разрешало время. Этот прагматизм собирателя просматривается и, например, в такой детали. Многие из собранных документов имеют пометы коллекционера, указания на их источники поступления, к ним приложены вырезки из аукционных каталогов - явное стремление подтвердить подлинность того или иного документа. Значительная часть материалов транскрибирована и перепечатана, тексты на иностранных языках снабжены переводами на русский. Однако все это вовсе не значит, что собирание рукописного наследия отечественной культуры Зильберштейн рассматривал как дело подсобное, второстепенное, но, наоборот, указывает на самостоятельный интерес. Не случайно он признавался: «И дело это для меня не менее важное, чем тома «Литературного наследства» и «Художественного наследства».

Как и всякого коллекционера Зильберштейна волновала судьба собранных им коллекций. Сохранение их целостности означало сохранение знакового явления в духовной жизни современной России, связанного с именем именно данного собирателя, и одновременно - с сохранением в едином комплексе художественных и документальных свидетельств о тех явлениях духовной жизни прошлого России, которым были посвящены коллекции. Распыление коллекций после ухода из жизни их собирателей - это всегда выстрел в их спины, это расстрел памяти о них. Зильберштейн с горечью писал о судьбе архива Тургенева, который по завещанию П.Виардо был распределен между ее наследниками, в результате чего многие тургеневские материалы бесследно исчезли. Он не раз выступал с защитой целостности частных коллекций, например В.В.Ашика , С.Л.Макарова, и с горечью констатировал духовный урон от распыления известных коллекций, принадлежавших балерине Е.В.Гельцер , певице Л.А.Руслановой и др.

В 1973 г., когда в Государственном музее изобразительных искусств состоялась выставка живописи западноевропейской части коллекции Зильберштейна, в предисловии к ее каталогу он писал, что собиратель должен сам позаботиться о дальнейшей судьбе своей коллекции: «И если коллекция (я, конечно, имею в виду не только собирание картин и рисунков) стала значительной и представляет интерес художественный или мемориальный, исторический или познавательный, научный или общественный, почти неизбежно одно решение: она должна стать собственностью Родины, взрастившей нас, сделавшей возможным развитие того, что стало потребностью нашего сердца» 4 .

Судьба оказалась благосклонной к собраниям Зильберштейна. В 1985 г. его коллекция живописи была передана в дар государству и положила основание Музею личных коллекций. Сегодня в другое государственное хранилище - Российский государственный архив литературы и искусства - перемещено рукописное собрание Зильберштейна. Здесь же уже находится значительная часть его богатейшего личного архива с документами, вышедшими из-под пера В.М.Бехтерева, И.И.Бродского, Д.С.Лихачева, А.Н.Толстого, К.А.Федина, И.Л.Андроникова, И.Э.Грабаря, К.М.Симонова и др. Жизнь прожита не напрасно, и когда через столетия по воле времени, как водится, может исчезнуть памятник на могиле собирателя , останется главный памятник, который он сам создал себе и российской культуре - живописное и рукописное собрания Зильберштейна.

1 Павлов И.П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. Условные рефлексы // Сборник статей, докладов, лекций и речей. Изд. 5-е. Л., 1932. С. 267-271.

2 Зильберштейн И.С. Невосполнимое? О судьбе личных коллекций // Литературная газета. 1985, 23 января.

3 Подробнее об этом в: Козлов В.П. О рукописях П.Я.Актова // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник. 1982. М.; Л., 1984. С.123-134.

4 Западноевропейский рисунок и живопись из собрания И.С.Зильберштейна. Каталог ГМИИ. М., 1973. С.16.

Великий просветитель, коллекционер, меценат

Когда говоришь об Илье Зильберштейне, невероятно трудно удержаться от высоких слов. Но он, и правда, был удивительным человеком, удивительным коллекционером и литературоведом. Илья Самойлович создал коллекцию картин и рисунков мастеров русского и западноевропейского искусства, которая насчитывала 1844 работы, и подарил их государству, став инициатором создания Музея личных коллекций.

Другой знаменитый ученый и коллекционер, Алексей Сидоров (кстати, тоже подаривший при жизни богатейшее собрание графики и экслибриса государству), дал такую классификацию «этому помешательству»: «Собирательство может быть спортом. Для него нужны умение и удача. Собирательство может быть страстью. Для осуществления ее нужны настойчивость и счастье. Собирательство может быть искусством. Собирательство может быть наукой. Первое требование здесь - иметь цель. Уметь ограничивать свою страсть, и свой спортивный азарт, и самую свою удачу подчинить соображениям нужного... Коллекционер-ученый будет всегда помнить, что собирает он не только для себя: для других, для современников и потомков, для родной страны». Звучит патетически. Но Илья Зильберштейн был именно таким коллекционером-ученым.

28 марта 1905 года в семье Зильберштейнов родился мальчик, жизнь и судьба которого сложились совершенно необыкновенно. Отец служил бухгалтером на фабрике Абрикосовых, у матери не было даже начального образования, а Илья с ранних лет увлекся русской литературой и искусством. «Школьником я буквально пропадал в лавках одесских букинистов, - вспоминал Зильберштейн о своем детстве. - Они меня не любили: я обычно смотрел всякие картинки, но ничего не покупал - не было денег. Только один торговец был добр ко мне. Когда в его лавке появились журналы “Старые годы” и “Аполлон”, богато иллюстрированные репродукциями, букинист предложил мне их в качестве платы за помощь его дочери в учебе. Эти журналы стали для меня первой школой искусствоведения». Бывший ящик из-под консервов, переделанный отцом будущего искусствоведа в книжную полку, положил начало знаменитой библиотеке Зильберштейна.

Студент Новороссийского университета в свободное от лекций и семинаров время пропадал в лавочках антикваров. Его притягивала таинственная атмосфера, окружавшая посетителя, она исходила от предметов старины, картин в золоченых рамах, книг в кожаных переплетах. Вскоре на выставке в университете Илья увидел работы Серова, Бенуа, Бакста, Сомова и других художников «Мира искусства» из коллекции известного одесского коллекционера, инженера-строителя М. Брайкевича. Тот устроил выставку перед тем, как подарить произведения русских художников городу. Вот тогда-то, стоя перед полотнами и рисунками, Илюша Зильберштейн дал себе слово: когда-нибудь и у него будет такая же великолепная коллекция, которую он тоже подарит людям.

Тогда же 17-летний юноша на первые заработанные 10 рублей приобрел два рисунка Бориса Григорьева. За полвека с лишним его коллекция приобрела такие размеры, что никакая квартира не смогла бы вместить это обилие полотен, акварелей и графических листов. (О значимости собрания можно судить по такому факту: когда фронт в 1941-м приближался к Москве, Комитет по делам искусств при Совмине СССР принял решение эвакуировать в тыл наряду с музейными сокровищами и наиболее значимые личные собрания. Таковыми были признаны коллекции балерины Е. Гельцер, певицы Л. Руслановой, искусствоведа и литературоведа И. Зильберштейна.)

«Затем были переезд в Ленинград, - рассказывает вдова коллекционера Наталья Волкова, - учеба в университете, знакомство с известным историком Павлом Щеголевым, благодаря которому Зильберштейн вошел в круг петербургской интеллигенции. ...Благодаря своей кипучей энергии Зильберштейн приобрел множество контактов, вел переписку с эмигрантами - «русскими парижанами» - искусствоведами и литературоведами. В 1966-67 годах он побывал в Париже, где встретился с некоторыми людьми, известными в русской истории. Например, Феликсом Юсуповым, потомком старинного дворянского рода, приемным сыном писателя Максима Горького, вдовами известных русских литераторов. Из этой поездки Зильбер-штейн привез ценные семейные архивы, исторические документы и предметы изобразительного искусства, которые были переданы им в отечественные музеи и архивы. В Советской России связи с эмиграцией не поощрялись, и как Илье Зильберштейну удалось не испортить отношения с властями - остается загадкой. Например, в Швейцарии он вел довольно рискованные переговоры с известным балетмейстером, эмигрантом Сергеем Лифарем о передаче автографов Александра Пушкина - большой библиографической редкости. Сергей Лифарь на это соглашался при условии, что советское правительство даст ему возможность поставить несколько балетов на сцене Большого театра. Балетмейстеру в этом было отказано, и передача не состоялась. А автографы Пушкина были выкуплены за огромную сумму уже после смерти Сергея Лифаря у его наследницы».

В 1933 году, работая в Ленинграде в журнале «Огонек», Илья Самойлович убедил тогдашнего главного редактора Михаила Кольцова организовать издание серии архивных документов по истории русской литературы и общественной мысли. К тому времени за плечами Зильберштейна были уже подготовленные им книги «А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников», «А.Н. Вульф. Дневники (любовный быт пушкинской поры)», «История одной вражды. Переписка Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева», «Несобранные рассказы А.П. Чехова». Результатом стало решение о публикации серии «Литературное наследство». Илья Самойлович приступил к работе, имея в своем распоряжении одну машинистку. А в конце жизни он взял в руки девяносто пятый том этой великой серии - «Горький и русская журналистика начала ХХ века. Неизданная переписка». Пятьдесят семь лет им возглавлялось это издание. Некоторые книги запрещались, некоторые рассыпались в наборе, как, к примеру, том переписки Маяковского и Лили Брик. Но остановить Илью Самойловича было невозможно. Тома неизвестных документов, посвященные Тургеневу и Некрасову, Герцену и Огареву, Маяковскому и Горькому, выходили, несмотря ни на что.

Илья Самойлович был наделен вулканической энергией пробивания чиновничьих стен и цензурных препятствий. С потертым портфелем врывался в кабинеты партийных боссов любых инстанций, яростно доказывая необходимость издания книг или приобретения реликвий русского наследия за рубежом. Зильберштейн сумел сделать столько, сколько вряд ли оказалось бы под силу десяткам литературоведческих и искусствоведческих институтов. Чтобы пробить высвобождение исторического здания на Волхонке под Музей личных коллекций, ему пришлось побегать по инстанциям, проклиная свою затею и страдая от тяжких хворей - диабета и болезни Паркинсона. Он слишком хорошо знал, что если коллекционер сам не позаботится о своем собрании, то после его кончины алчные люди вмиг разбазарят все то, что он собирал, зачастую обрекая себя и семью на нужду. Илья Самойлович любил повторять слова, услышанные от Сергея Эйзенштейна: «В нашей стране справедливость, в конце концов, торжествует, но на это порой не хватает жизни». Зильберштейн вышел победителем - основал серию «Литературное наследство» и Музей личных коллекций, - но так и не дожил до того дня, когда первые посетители пришли в залы только что открытого музея и увидели сбереженные им и такими же, как он, поклонниками прекрасного, произведения высокого искусства. Это произошло 21 января 1994 года, через шесть лет после кончины Ильи Самойловича.
У многих возникал вопрос: «Сколько же может стоить такая грандиозная коллекция?!» Уже после кончины собирателя высказывались мнения, что по нынешним ценам собранное Ильей Самойловичем стоит миллионы и миллионы долларов. В нашумевшей статье «Невосполнимое?» («Литературная газета», 23.01.1985) о судьбе личных коллекций Зильберштейн сам рассказал о том, как в его коллекцию попал один из пятидесяти «репиных», найденных в разные годы, - это написанная Ильей Репиным в 1879 году картина «Летний пейзаж. В.А. Репина на мостике в Абрамцеве». Она принадлежала ленинградскому врачу Р. Ратнеру и много лет не давала покоя Илье Самойловичу. Приезжая в город на Неве по делам четыре-пять раз в году, он неизменно являлся к владельцу, чтобы уговорить уступить шедевр ему. Ратнер не соглашался ни в какую! Как ни парадоксально, помог приобрести Репина сам... Илья Ефимович! Получив солидный гонорар за двухтомное исследование «Репин», подготовленное с И. Грабарем в 1949 году, неистовый собиратель кинулся в Питер. Как развивались события, можно узнать из сохранившегося письма владельца картины: «Так как Вы уже несколько лет “гнались” за этой картиной и подошел момент, когда по материальным обстоятельствам мне нужно было ее ликвидировать, то уступил ее Вам. Тем более что уступил ее человеку, глубоко интересующемуся работами И.Е. Репина и обладающему, насколько мне известно, таким прекрасным собранием картин, где и моя картина будет находиться. Примите мое искреннее уважение и почтение к Вам. Р. Ратнер». Спустя 40 лет: «И до сих пор помню, как я был счастлив, когда, передав ему просимую сумму и получив эту картину, я в темный вечер, в проливной дождь уносил ее из квартиры Рафаила Ефимовича (Ратнера) на улице Майорова в гостиницу “Астория”, где останавливался. Ведь он несколько раз менял свое решение уступить мне картину, и я боялся, что это снова повторится...»

Экспозицию выставки можно разделить на две уникальные по своему масштабу и значению коллекции, которые ученый собирал на протяжении 66 лет: живопись и графика, а также документальная коллекция

ГМИИ им. А.С. Пушкина
30 марта - 28 августа 2016
Отдел личных коллекций
Москва, ул. Волхонка, 10

Сегодня, 28 марта, в Отделе личных коллекций ГМИИ им. А.С. Пушкина состоится вернисаж выставки, приуроченной к 110-летию со дня рождения известного ученого и крупного коллекционера, общественного деятеля, инициатора создания Музея личных коллекций Ильи Самойловича Зильберштейна (1905–1988).

Среди частных коллекций послереволюционной России собрание Ильи Самойловича Зильберштейна занимает совершенно особое место - не только и не столько по количеству произведений русских и западноевропейских мастеров (оно превышает две тысячи работ), сколько по их высоким художественным достоинствам и исторической ценности. Собиранию коллекции Илья Самойлович посвятил всю свою жизнь.

Родился И.С. Зильберштейн в Одессе 28 марта 1905 года. По окончании школы учился в 1922 году в Институте народного образования (бывшем филологическом факультете Новороссийского университета), а с 1923 года - в Ленинградском университете на историко-филологическом факультете.

Любимейшим занятием Зильберштейна в юные годы было рассматривание в букинистических лавках книг и журналов по изобразительному искусству. Статьи Александра Бенуа и Сергея Эрнста, напечатанные в журналах «Старые годы» и «Аполлон», произвели огромное впечатление и стали первой школой искусствоведения. Еще студентом, он пишет свои статьи и на заработанные деньги покупает два первоклассных рисунка Бориса Григорьева, которые положили начало его коллекции. Живя в Ленинграде, он сближается со многими интересными людьми того времени - с пушкинистом и историком П. Е. Щеголевым, художником, искусствоведом и коллекционером С. П. Яремичем, сестрой знаменитого художника К. А. Сомова, А.А. Сомовой-Михайловой. Неоценимую пользу ему принесло знакомство с букинистами-антикварами: А.С. Молчановым, Э.Э. Эйдемиллером, И.С. Наумовым. Круг общения Зильберштейна со знатоками искусства расширился после его переезда в Москву. Он с благодарностью вспоминал имена московских коллекционеров Н.П. Пахомова, Н.В. Власова, искусствоведа и собирателя П.Д. Эттингера. Все они сыграли огромную роль в духовном формировании будущего коллекционера и способствовали приумножению его коллекции.

С 1926 года он начал публиковать свои первые статьи и книги, посвященные жизни и творчеству А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева. В 1930 году переехал в Москву в связи с предложением Михаила Кольцова, тогда директора Журнально-газетного объединения, подготовить к изданию собрание сочинений А.П. Чехова. И уже с марта 1931 года приступил к осуществлению своей заветной мечты - изданию сборников публикаций неизданных материалов по истории русской литературы и общественной мысли, назвав эти сборники «Литературное наследство». На протяжении 57 лет (до своей кончины 22 мая 1988 года) Зильберштейн был бессменным руководителем этого уникального издания, насчитывающего почти сто томов. Половину из них он подготовил лично («Мой труд в 45 книгах “Литературного наследства”», - написано им в автобиографии). Свои исследовательские интересы И.С. Зильберштейн распространил и на область искусствознания. В 1948–1949 годах вышло в свет два тома «Художественного наследства», посвященных И.Е. Репину. Публикации на эту тему продолжили книги: «Александр Бенуа размышляет» (1968), «Константин Коровин вспоминает» (1971), «Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников» (1971), «Сергей Дягилев и русское искусство» (1982), «Валентин Серов в переписке, документах и интервью» (1988). Особой областью исследований Зильберштейна явилось творчество художника-декабриста Николая Бестужева.

С работой над «Литературным наследством» тесно связана деятельность Зильберштейна по возвращению из-за рубежа реликвий русской культуры, к которой ученый приступил еще в 1930-е годы и достиг наибольших результатов в 1960–70-х годах. В 1964 году в газете «Голос Родины» И.С. Зильберштейн выступил с призывом к русской эмиграции присылать на родину художественные ценности, литературные материалы и архивы для их изучения. Результатом его поездок в Париж в 1966, 1972, 1973 и в Монте-Карло в 1975–1976 годах явилось возвращение десятков тысяч единиц архивных дел, изобразительных материалов, фотодокументов, редких книг, большинство из которых поступило в музеи и архивохранилища страны, о чем он рассказал в книге «Парижские находки. Эпоха Пушкина» (1993).

Блистательная деятельность И.С. Зильберштейна как исследователя и публикатора новых архивных материалов определила и характер его коллекционерских поисков. По результатам его 60-летнего собирательства можно было издать историю русского рисунка и акварели конца XVIII - начала XX века: почти все значительные имена имелись в нем; количество же работ каждого из мастеров далеко превосходило масштабы частной коллекции. Достаточно назвать 22 рисунка П.А. Федотова, более 60 работ И.Е. Репина, 72 рисунка Александра Бенуа, почти 50 работ Л.С. Бакста, К.А. Сомова и многие другие. Наиболее известные из них будут показаны на выставке.

Однако при всем многообразии и широте собрания Зильберштейна в нем (как и в каждой коллекции) есть основное ядро, которое отражает личные пристрастия собирателя. В разделе русского искусства это прежде всего портретная галерея декабристов кисти Н.А. Бестужева, произведения И.Е. Репина, группы художников «Мира искусства», в западноевропейской части собрание - россика (графика художников-иностранцев, работавших в России) и ряд работ голландской, фламандской, итальянской и французской школы XVI - XIX века.

Илья Самойлович называл коллекционерство болезнью или страстью. В самом деле, каким словом обозначить то неистовое стремление, с каким он разыскивал исчезнувшие портреты декабристов? Или сотни других реликвий русской и мировой культуры, которые должны стать достоянием всех людей? Историю необходимо сделать близкой и понятной - в живых картинах ушедших дней, в портретах лиц, участвовавших в этой истории, в видах городов, оставленных нам художниками.

Коллекция И.С. Зильберштейна - это небольшой, целостный по составу музей русского и западноевропейского искусства. Таким он и остался после того, как в 1987 году Илья Самойлович передал свою коллекцию в ГМИИ им. А.С. Пушкина, с тем, чтобы она положила начало новому Отделу - Музею личных коллекций. Нужно было обладать большим мужеством, чтобы расстаться с такой выдающейся коллекцией, и нужна была большая мудрость, чтобы понять, что только этот шаг - передача коллекции государству - единственная возможность сохранить ее.

Экспозицию выставки «Илья Зильберштейн. К 110-летию со дня рождения» можно разделить на две уникальные по своему масштабу и значению коллекции, которые ученый собирал на протяжении 66 лет: живопись и графика, а также документальная коллекция.

В первом разделе зритель увидит работы художников основных европейских школ - Луки Камбьязо («Снятие с креста», XVI век), Джованни Доменико Тьеполо, Рембрандта, Яна ван Бейлерта, Бартоломеуса Спрангера, исключительные по полноте коллекции «россики», работы Пьетро ди Готтардо Гонзага («Морская пристань. Эскиз декорации», конец XVIII - начало XIX века), Джакомо Кваренги («Парковый пейзаж с аркой», 1800-е), Тома де Томона; замечательные произведения русской школы XVIII - XX веков, среди которых уникальные портреты декабристов кисти Н. А. Бестужева , работы В. Л. Боровиковского («Портрет генерала-адъютанта графа П. А. Толстого», 1799), работы К. П. Брюллова , А. А. Иванова , И. Е. Репина , И. И. Шишкина , В. А. Серова , М. А. Врубеля .

Работы художников «Мира искусства» - наиболее значимый и масштабный раздел коллекции. Собрание включает произведения, ставшие классикой отечественной культуры, и воссоздает полную историю этого многоликого художественного явления рубежа XIX - ХХ веков.

А. Н. Бенуа - глава «Мира искусства», художник, критик, театральный декоратор, иллюстратор книги, историк искусства. Побывав в Версале в 1896–1899 годах, художник создает свой первый большой цикл «Последние прогулки Людовика XIV». В 1903–1918 годах Бенуа исполнил иллюстрации к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». Помимо живописи и графики, мастер работал и в качестве театрального художника. Одной из лучших постановок мастера стал балет «Петрушка» (1911) на музыку И. Ф. Стравинского.

Л. С. Бакст играл значительную роль в истории «Мира искусства» и как книжный график и оформитель журнала (он был его художественным редактором), и как театральный художник дягилевской антрепризы. В собрании находятся эскизы костюмов к постановке трагедии Еврипида «Ипполит» (1902) и практически полная серия эскизов костюмов и декораций к балету на музыку Ж.-Ж.Роже-Дюкасса «Орфей» (1914–1915), портреты танцовщиц А. Дункан и А. Павловой.

На выставке демонстрируются произведения и других художников «Мира искусства», среди которых «Катя в голубом у елки» З. Е. Серебряковой , «Отдых на прогулке» К. А. Сомова, работы М. В. Добужинского , Е. Е. Лансере , А. П. Остроумовой-Лебедевой .

Важную роль в собрании Зильберштейна занимают произведения Б. И. Анисфельда - в частности, знаменитый эскиз декорации к балету М. А. Балакирева «Исламей» (1911), эскизы костюмов к опере Н. А. Римского-Корсакова «Садко» (1912), а также большая коллекция работ Б. М. Кустодиева , среди которых ее жемчужина, гордость коллекции - «Портрет Ф. И. Шаляпина» (1920–1921), эскизы костюмов и декораций (1925–1926) для постановки пьесы Е. И. Замятина «Блоха» по рассказу Н. С. Лескова.

Всего на выставке будет представлено около 300 произведений живописи и графики.

В документальный раздел выставки вошли рукописи, письма, рисунки, фотографии, а также книги с дарственными надписями и особо редкие книжные издания - более 80 предметов. Всего же документальная коллекция насчитывает более 1000 наименований.

Самый ранний документ - письма-художника-гравера М. И. Махаева 1766 года, самые поздние вещи относятся к середине ХХ века.

Среди редких рукописных документов - автографы Александра I, Николая I, Наполеона, Дж. Гарибальди, Н. Гоголя, И. Тургенева, Ф. Глинки, М. Цветаевой, А. Блока, М. Волошина, И. Репина, А. Бенуа, С. Дягилева, В. Брюсова, Ф. Шаляпина, Максима Горького и других.

Больше всех Зильберштейн дорожил двумя книгами с дарственными надписями А. С. Пушкина. Первая - альманах «Северные цветы» за 1832 год - была издана Пушкиным в память его лицейского друга А. А. Дельвига, внезапно скончавшегося 14 января 1831 года. Надпись на книге гласит: «Плетневу от Пушкина в память Дельвига 1832. 15 февр. СПб.».

Вторая книга - «Борис Годунов» (1831) с дарственной надписью «Баратынскому от А. Пушкина. Москва 1831 янв. 12». После смерти Баратынского она попала во Францию, где затем оказалась в руках давнего друга Зильберштейна ученого-слависта Андре Мазона. Последний согласился обменять ее на юбилейное 90-томное собрание сочинений Л. Н. Толстого. Так книга Пушкина с его автографом вернулась в Москву. Первая книга была передана супругой И. С. Зильберштейна Натальей Борисовной Волковой в РГАЛИ, а вторая подарена ГМИИ им. А. С. Пушкина к столетию Музея.

Рукописная часть коллекции Ильи Самойловича Зильберштейна является неоценимым вкладом в собрание РГАЛИ.

Кураторы выставки: Алла Луканова, куратор-хранитель, зам. зав. Отделом личных коллекций ГМИИ им. А.С. Пушкина, Галина Злобина, приглашенный куратор, зам. директора по научной работе РГАЛИ.

Источник : пресс-релиз ГМИИ имени А.С.Пушкина, artprivatecollections.ru

Внимание! Все материалы сайта и базы данных аукционных результатов сайт, включая иллюстрированные справочные сведение о проданных на аукционах произведениях, предназначены для использования исключительно в соответствии со ст. 1274 ГК РФ. Использование в коммерческих целях или с нарушением правил, установленных ГК РФ, не допускается. сайт не отвечает за содержание материалов, представленных третьими лицами. В случае нарушения прав третьих лиц, администрация сайта оставляет за собой право удалить их с сайта и из базы данных на основании обращения уполномоченного органа.

 Мошенник
Квартирный мошенник не сумел обмануть чекистов
Симоновский суд Москвы приговорил к шести годам заключения гендиректора АОЗТ "Экоресурсы" Илью Зильберштейна. Представляясь помощником Юрия Лужкова, он умудрился присвоить по меньшей мере 5,6 млрд неденоминированных рублей. Эти деньги преступник получал от предпринимателей, обещая помочь "в приобретении комфортабельного жилья по льготным ценам".

Илья Зильберштейн родился в Москве в 1975 году. После окончания школы он поступил в Плехановский институт. В 1995 году его родители эмигрировали в Германию, и Зильберштейн сразу же бросил учебу и занялся коммерцией. Причем его бизнес был весьма необычным.
Основав АОЗТ "Экоресурсы", молодой человек стал целенаправленно знакомиться с чиновниками правительства Москвы и администрации президента России, а потом за вознаграждение сводить с ними предпринимателей. Таким способом Зильберштейн зарабатывал неплохие деньги (со временем он обзавелся телохранителями, которым платил $7 тыс. ежемесячно). Но этого предпринимателю показалось мало, и он решил заняться мошенничеством.
Его первой жертвой стали руководители фирмы "Слэм-М". В начале 1996 года за то, что они вовремя не сдали отчетность в ГНИ, с них было списано свыше 1 млрд рублей, а счет в банке арестован. Бизнесменам удалось отсудить деньги, но счет все равно разморожен не был. Зильберштейн предложил руководителям "Слэм-М" за вознаграждение решить их проблемы. Но, получив $6 тыс., скрылся. Руководство фирмы в милицию не обращалось, поскольку не смогло бы объяснить, на что давало деньги.
Затем мошенник получил у руководителей другой коммерческой структуры еще $8 тыс. — якобы на лечение своей дочери, больной туберкулезом костей. Любопытно, что в суде потерпевшие не смогли объяснить, зачем они дали деньги состоятельному человеку.
Доходы Зильберштейна резко возросли, когда он стал представляться помощником мэра Москвы и предлагать знакомым за взятки оформить покупку квартир. Единственным документом, подтверждающим его должность, были визитки. Клиентами Зильберштейна стали чиновники, сотрудники правоохранительных органов, депутаты Госдумы и предприниматели. Доказано, что 13 человек передали мошеннику в сумме 5,6 млрд рублей, но квартиры так и не получили. При этом, по данным следствия, многие потерпевшие в милицию не обратились, так как не могли объяснить, откуда у них взялись столь крупные суммы.
В июле 1997 года Зильберштейн сделал ошибку, пообещав оформить покупку квартир бывшим сотрудникам КГБ СССР, работавшим в ассоциации охранных услуг "Лига охраны". Когда чекисты поняли, что стали жертвами афериста, они разыскали его и сдали в милицию.
Зильберштейна обвинили в мошенничестве и подделке документов. Следствие было закончено в конце 1997 года, после чего дело направили в суд. На процессе Зильберштейн не признал своей вины. Он говорил, что действительно брал у некоторых потерпевших деньги на коммерческие проекты. Вернуть же долги ему помешал арест. Но суд мошеннику не поверил.

АЛЕКСЕЙ Ъ-ГЕРАСИМОВ

К.БАСИЛАШВИЛИ: 12 часов 09 минут Здравствуйте. У микрофона Ксения Басилашвили.

Сегодня я проведу эту программу без Ксении Лариной. А Ксюше я хочу выразить огромное сочувствие в связи с этой ситуацией, с этой потерей, которая произошла у нее. Ксюшенька, мы с тобой, и тебя очень любим. Я думаю, что Ксения, наверное, появится уже на следующей неделе в этой программе.

Ну, а сегодня мы встречаемся с Аллой Лукановой, старшим научным сотрудником, хотела сказать Третьяковской галереи. Нет, не Третьяковской галереи, Третьяковская галерея завтра, а сегодня музей Изобразительных искусств имени Пушкина у нас гостит, и отдел этого музея Изобразительных искусств - музей Личных коллекций. Здравствуйте, Алла.

А.ЛУКАНОВА: Здравствуйте.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Мы давно уже собирались с вами провести программу про Илью Зильберштейна, человека, наверное, номер один для музея Личных коллекций.

А.ЛУКАНОВА: Да, безусловно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Про него есть легенды и не одна. Но я одной поделюсь. Вы потом опровергнете, правда это, или нет.

А.ЛУКАНОВА: Может быть, постараюсь.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Что этот человек, Илья Самуилович Зильберштейн, уже, будучи человеком, достаточно взрослым – за 70 лет ему было, чуть ли не на коленях умолял эмигрантов русских, живущих за рубежом, чтобы они поспособствовали выкупу значительных для русской культуры произведений искусства, и рукописей Пушкина. То есть, приходилось действовать различными путями, потому что его направили на аукцион без копейки денег.

А.ЛУКАНОВА: Это правда. Но этот аукцион был связан не с рукописями Пушкина, а с распродажей коллекции Лифаря. Там распродавалась библиотека.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А действительно приходилось умолять?

А.ЛУКАНОВА: Я думаю, что это фигурально, конечно, фигурально. На самом деле, Илья Самуилович обладал такой силой убеждения, и ему ведь было невозможно отказать. И русская эмиграция, которая к нему относилась чрезвычайно доброжелательно, она действительно понимала, о чем он просил, и шла всегда ему навстречу. И передавала в дар, обратно возвращала в страну, откуда вышли эти произведения великой русской культуры. И мы о них можем поговорить, их бесконечное множество. Вообще-то, тема возвращения произведений, созданных в России и возвращенных в Россию, наверное, он – один из первых практиков этой вот темы возвращения. Потому что с ним связано огромное количество.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но время было совсем другим?

А.ЛУКАНОВА: Другим было время, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Совсем другим. Какие годы?

А.ЛУКАНОВА: С тридцатых годов у него эта идея появилась. Да, да. Именно в тридцатые годы он приступил к изданию «Литературного наследства», такой альманах документов русской общественно-политической мысли. И в поисках новых документов он обращался, прежде всего, во Францию, где скопилось значительное количество русского исторического архива, в силу того, что эмигранты много вывезли с собой. И он связан с Академией наук Франции, с Андре Мазоном. В те времена это был его непосредственный корреспондент. И он его снабжал адресами, собственно говоря, по которым Зильберштейн рассылал свои просьбы. И так началось его знакомство заочное, корреспондентское, письменное с теми представителями русской эмиграции, которые обладали очень интересными документами. Они присылали фотокопии, и он публиковал их в «Литературном наследстве». И уж только в шестидесятые годы, к сожалению, только в шестидесятые годы. Если бы это было раньше, наверное, успехи бы были еще более великими, потому что естественно расходились к тому времени произведения искусства, не все удержались в руках своих прежних владельцев.

А Зильберштейн ведь известно просил о выезде. И, когда ему отказывали, не получалось, то он старался действовать другими путями. Например, когда уже был исход войны Второй Мировой и советские войска подступали к Праге, а в Праге сохранился один из великих русских архивов, он так и назывался «Русский исторический архив», который находился в Тосканском дворце. И Зильберштейн пишет письмо президенту Академии Наук СССР Вавилову с тем, чтобы этот дворец пощадили во время взятия Праги. А ведь вы знаете – цель победы высока, поэтому здесь очень трудно, конечно, соблюсти как бы такую корректность. Но, тем не менее, Вавилов донес это письмо до военного руководства страны, все было в целости и сохранности. Тосканский дворец оказался жив, не пострадал. Архив был спасен и взят тут же под охрану. И уже потом Чехословацкое правительство передало его в дар Академии Наук СССР. Вот такая, например, была история, одна из первых, кстати говоря.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я вижу, вы с большим воодушевлением говорите об Илье Зильберштейне.

А.ЛУКАНОВА: А о нем невозможно говорить по-другому. Он заражает.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А вы были с ним знакомы?

А.ЛУКАНОВА: Нет, к сожалению, нет. Но вы знаете, он заражает, даже как бы флёр его деятельности, да, ведь мы же все живем под именем Зильберштейна, потому что он - основатель и инициатор создания музея Личных коллекций. И фигура эта была невероятная по своей объемности. Я бы сказала, что это стереоскопическая фигура. И какой бы вид деятельности мы бы сейчас ни взяли, которым он занимался, это всегда было очень глубокое, очень серьезное, прежде всего, научное изучение. И очень серьезная, основательная позиция общественная, патриотическая даже, потому что все, что он делал, конечно, это было служение отечественному искусству, отечественной культуре.

Но, может быть, Ксения, давайте представим нашего героя?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да. Обязательно. Но для начала давайте представим все-таки его коллекцию. Вы сказали, что он – один из основателей, инициатор создания музея Личных коллекций. Так, наверное, основная часть собрания этого музея принадлежит коллекции Зильберштейна?

А.ЛУКАНОВА: Совершенно верно, совершенно верно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Сколько экспонатов и что именно?

А.ЛУКАНОВА: Он первым высказал эту мысль перед Ириной Александровной Антоновой о том, что в музее изобразительных искусств можно создать музей Личных коллекций, отдел на правах отдела. И он сделал вклад, собственно говоря, всю свою коллекцию, которая насчитывает более 2 тысяч 200 экспонатов. Это: русская живопись и графика ХУШ-ХХ века, западноевропейская графика, немного живописи ХУП-Х1Х веков. У нас есть очень немного скульптуры, очень немного икон. Это не было его привилегированным таким предметом собирательства. В основном, это была, конечно, графика, а живопись труднее собиралась.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И все можно увидеть в залах музея?

А.ЛУКАНОВА: Далеко не все, конечно: 2 тысячи мы не можем показать, это заняло бы весь музей. Справедливо сказать, что Зильберштейновская коллекция – это музей в музее. В какой бы музей она ни поступила, это бы было центральной такой жемчужиной собрания. Потому что вещи отменные, отменного качества, с великими историями, очень интересными. Не говоря о том, что их разыскивал Зильберштейн. Это тоже накладывает определенный аромат.

К.БАСИЛАШВИИ: А какой-то характер Зильберштейна, его увлечения чем-либо особенно проявилось в этой коллекции? Как?

А.ЛУКАНОВА: Да, безусловно, и не может не проявиться, потому что в любой коллекции проявляется, прежде всего, вкус и цель собирателя. Конечно.

А если мы поймем, что перед нами ученый, прежде всего коллекционер, и он был изначально ученым. А страсть к коллекции у него зародилась еще в 16 лет, когда, живя в Одессе, в своем родном городе, он ходил по букинистическим лавкам и рассматривал журналы по искусству. И был такой один антиквар, который не препятствовал молодому человеку листать старые книги. И вот на этом воспитывался Зильберштейн. Потом он поехал в Новороссийск и там увидел великолепную коллекцию Бракевича, где представлены Мирискуссники. И он заболел искусством этого объединения «Мир искусства», который создали Бенуа и Дягилев, мы знаем. А именно с этими именами связаны «Русские сезоны» в Париже, которые фактически сделали лицо русского искусства в начале ХХ века и перевернули полностью представление о театральном искусстве.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, давайте мы так не будем быстро забегать. Мне бы хотелось поподробнее, может быть, на каждом из эпизодов остановиться. И для начала вернемся к самому старту. А старт – это рождение. Итак, Одесса. Да?

А.ЛУКАНОВА: Да. Это было 28 марта 1905 года, в Одессе, в семье торговца родился мальчик Илья.

Самое удивительное, что об этом великом человеке, о котором мы столько знаем о его последних годах может быть жизни, о его деятельности, мы очень мало знаем как о человеке. Своей биографии он не писал. Существуют, конечно, автобиографии, но они очень скромные, и они касаются исключительно деловой части его жизни. Поэтому ее еще предстоит создать. А создать, как мне рассказывала Наталья Борисовна Волкова, вдова Ильи Самуиловича Зильберштейна, которая, надеюсь, слушает нас сейчас, создать можно только на основании его переписки. Только.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Он много писал, да?

А.ЛУКАНОВА: Он переписывался очень много. Огромный архив. И сейчас Наталья Борисовна занимается тем, что она его систематизирует. Огромное количество архивных документов – писем и статей и разных других документов она передала в ЦГАЛИ нынешнего, директором которого она пробыла 40 лет. И она по-прежнему продолжает систематизировать. И там,

по-моему, конца нет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Смотрите, простая семья, город не центральный, но Одесса, да?

А.ЛУКАНОВА: Но Одесса, замечательный своим обаянием город, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И в то же время такое недюжинное образование, эрудиция.

А.ЛУКАНОВА: Недюжинное стремление к образованию, недюжинное стремление, прежде всего. Потому что образование ему так просто никто не давал. Конечно, он стремился. И, когда я говорила о том, что он в букинистических лавках получал свое первое искусствоведческое образование, так оно и было. Он ходил, листал и читал. Это была для него библиотека. Он читал статьи Яремича, Александра Бенуа, а это вершина искусствоведческих статей. Понимаете, искусствоведческих мыслей в те годы. Поэтому он узнал уже очень много благодаря этим журналам, благодаря прочитанным статьям. Он был подготовлен к тому, чтобы встретиться с этим искусством.

И, когда он в Одессе нашел два рисунка Бориса Григорьева.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Тоже в этих букинистических лавках?

А.ЛУКАНОВА: Ну, конечно. Конечно, только в лавках он мог найти. Это «Лист под деревом» и «Девочка на качелях». Очаровательные две графические работы, которые у нас время от времени экспонируются в музее. Почему время от времени? Потому что это графика, и мы обязаны ее держать какое-то время на экспозиции, а потом на более долгое время оставлять в фондах для того, чтобы она отдохнула от света. Так вот, эти две вещи Бориса Григорьева легли в основу его коллекции.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Первые? Вот с этого началась коллекция?

Кстати говоря, ведь именно сегодня Борис Григорьев – один из самых продаваемых художников на аукционах русского искусства Сотби и Кристи. Один из самых дорогих. Смотрите, сколько лет прошло? 100 лет, да, практически? Интересно.

А.ЛУКАНОВА: Совершенно верно. 100 лет прошло. Но это великолепный график.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А систематическое образование, где он получил?

А.ЛУКАНОВА: Он получал в Новороссийске, в университете Новороссийском, а затем он уже перешел в Ленинград, перевелся в Ленинградский университет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но это было искусствоведческое литературоведение?

А.ЛУКАНОВА: Да. Он, прежде всего, был литературовед по образованию, но, как он потом сам писал: «Искусствоведение все больше и больше занимает меня». Но вот эти две науки, которые сами по себе очень близки, конечно, а с другой стороны, это далеко не одно и то же, но, тем не менее, они составляли главное направление его жизни и творчества.

Литературное наследство, конечно, – это, прежде всего литературоведение. Хотя он насыщал свои литературные тома фотографиями разных отраслей искусства, и как можно более неизвестными. Для него было радостью найти что-то. Это была настоящая охота за новым материалом, настоящая погоня, жажда его.

И, когда он собирал, он этой жаждой, извините, в кавычках скажем «приобретательства» такого. Но это была не нажива, это было именно найти, опубликовать, явить миру и, в конце концов, сохранить. Поэтому главный девиз его коллекционерской деятельности – коллекционирование ради сохранения. Именно поэтому все было передано в музей. Это его кредо было.

Когда коллекция перерастает домашние рамки, она должна быть передана в музей.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А интересно, такая тяга к коллекционированию, к изучению она впервые возникла в той семье, в которой появился Илья Зильберштейн?

А.ЛУКАНОВА: Думаю, что да. Там были еще дети, но они не занимались этим видом деятельности, нет, нет. Илья Самуилович был такой удивительный совершенно. Такой кристалл, который сам себя воспитал.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но наши слушатели могут знать еще Илью Зильберштейна не только со стороны его деятельности как коллекционера, а как издателя. Потому что кто не был знаком в советское время с этими сериями «Литературного наследства»?

А.ЛУКАНОВА: Да, конечно. Это правильно. А «Огонек»?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Библиотека «Огонька».

А.ЛУКАНОВА: И в «Огоньке», и в «Библиотеке «Огонька» он печатался. Но в «Огоньке» он публиковал серии своих находок. И вот все, что он в Париже, начиная с 66-го года обнаружил, те самые русские реликвии, которые были возвращены на родину. А мы даже можем их перечислить, потому что это совершенно невероятные вещи. Например, акварель Петра Соколова Портрет Марии Волконской с сыном.

Ведь история трогательная до слез: это тот самый портрет, который Мария взяла с собой, уезжая на каторгу за мужем. Он был с ней все время каторги. В то время, когда они переезжали из одного места на другое. Затем он был с ней на поселении. Затем в Черниговской губернии, где они жили уже после поселения.

После смерти Марии Николаевны портрет достался ее дочери. У дочери были свои дети. И так в конце концов портрет оказался у Сергея Джулиани, правнука Марии Николаевны. Он был сыном русского офицера Джулиани.

И это так надо случиться, что, идя во Флоренции в букинистическую лавку, продать этот портрет (уж не знаю, какие обстоятельства заставили это сделать), ему попадается его троюродный брат Звягинцов…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Кому попадается?

А.ЛУКАНОВА: Джулиани, Сергею Джулиани, который был правнуком Аннет Олениной. А Звягинцов собирал предметы Пушкинского времени, и он уговаривает Сергея Джулиани не отдавать букинисту, а продать этот портрет ему. И, таким образом, вместе с дневником Олениной и с другими произведениями, касающимися именно Аннет Олениной, Мария Николаевна Волконская с сыном, этот знаменитый портрет оказался у Звягинцова, который, благодаря Зильберштейну, благодаря его упорному уговариванию Звягинцова оказался теперь в музее Пушкина на Пречистенке, который, кстати, был образован тоже в значительной степени благодаря Зильберштейну, в 61-м году.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вы сказали, что Илья Зильберштейн просил, чтобы его выпускали для таких приобретений…

А.ЛУКАНОВА: Обращался, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Обращался в Европу, прежде всего.

А.ЛУКАНОВА: Он обращался, прежде всего, здесь, чтобы отпустили в Европу. Чтобы отпустили, прежде всего, во Францию. Ну, конечно, там, в основном, сосредоточились.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Потому что там много эмигрантов. Не пускали? Почему не пускали?

А.ЛУКАНОВА: Ну, разные могли быть причины. Все мы жили в это время. Да, сложные, конечно, разные причины были. В конце концов в 66-м году Андре Мазон, о котором я уже упоминала…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, а что говорили?

А.ЛУКАНОВА: Что говорили? Наталью Борисовну Волкову нужно спросить. Наверное были «Отказать», как всегда, визы сверху на прошениях.

Отправили-то его в 66-м году как раз вот без всякого снабжения, денежного пособия. Поехал так, потому что уже имел адреса, знал к кому обращаться. И поехал работать. Провел он там 3 месяца и привез оттуда 12 тысяч документов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это эпизод, связанный с коллекцией русского танцовщика Лифаря?

А.ЛУКАНОВА: Нет, нет. Лифарь – это 1975 год. Тогда была распродажа его библиотеки, а его библиотека была унаследована Сергеем Лифарем от Дягилева.

Кстати тема «Лифарь и Зильберштейн» - совершенно особая тема. И сюда можно еще включить Хотсейна, барона Эдуарда Александровича, который ныне здравствует. Ему 96 лет. И вот недавно совсем, будучи в Лихтенштейне, мы с Ириной Александровной Антоновой посетили Эдуарда Александровича. И он вспоминал. Зильберштейна он помнит, вы знаете, каждую минуту, несмотря на то, что прошло уже столько лет со дня его смерти. Но они были очень близкими друзьями. И Зильберштейн много пользовался его советами. Фальсвет очень помогал Зильберштейну в приобретении необходимых редкостных книг или редкостных изданий. Это была очень большая дружба, и очень большая дружба была и с Лифарем в этом триумвирате таком.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А эта история с Сержем Лифарем. Как узнал Зильберштейн о том, что существует…

А.ЛУКАНОВА: Что существует Лифарь?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, что существует Лифарь понятно. Что, он состоял с ним в переписке?

А.ЛУКАНОВА: Да. Совершенно верно. И в этом ему помог Александр Николаевич Бенуа, с которым он состоял в переписке. И, к сожалению, им не удалось свидеться. Они писали письма замечательные друг другу, но так случилось, что Зильберштейн, когда готов был уже приехать, Бенуа уже не стало: он ушел в

60-м году, а Зильберштейн только в 66-м году приехал в первый раз в Париж.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А что было центром коллекции Лифаря, таким притягательным ядром?

А.ЛУКАНОВА: Как мы все знаем, это была коллекция Дягилева.

И там были 11 писем Пушкина жене, те самые знаменитые, за которые столько было борьбы. Лифарь готов был бы их даже передать, он сделал очень много подарков Советскому Союзу, в том числе, начиная с 56-го года.

Он подарил подорожную Пушкина 20 года, когда он уезжал в южную ссылку, и подарил рукопись «Путешествия в Арзрум», и публикации пятой главы «Евгения Онегина» с дарственной Пушкина. Он сделал очень много подарков прижизненных, я имею в виду Пушкинских автографов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но за эти письма он просил, по-моему, только одно.

А.ЛУКАНОВА: За эти письма он просил одно: поставить в Большом театре «Федру». Дать ему возможность. Да, ведь он в то время был художественным руководителем балетной труппы «Гранд-Опера» и, конечно, ему очень хотелось в своей родной стране поставить спектакль с русскими танцовщиками, которые он знал, конечно, лучшие в мире. Но, к сожалению, это не получилось. Ему отказали. И 11 писем остались у Лифаря. Но, когда он скончался (это было, между прочим, тоже в 88-м году, одновременно с Зильберштейном), то они достались его вдове, графине Лиллан Аппефельд, которая, надо сказать, не питала такого радушия к деятельности Зильберштейна, и не очень была расположена как-то и к стране. Поэтому пришлось вести очень долгие переговоры, исключительно долгие, трудные переговоры о приобретении этих писем. В конце концов, они были приобретены. И в этих переговорах многократно участвовал Зильберштейн. И они сейчас находятся в Пушкинском доме Академии Наук в Петербурге.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но вот, когда Зильберштейн узнает об объявлении Лифарем аукциона…

А.ЛУКАНОВА: Да, он боится, что там письма.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да, он боится. И он все-таки убеждает, ему дают право на выезд во Францию. И он едет. И об этом эпизоде вспоминает вдова Зильберштейна Наталья Волкова. Я напомню, что Наталья Борисовна долгие годы возглавляла Центральный Государственный архив литературы и искусства, где и познакомилась с Ильей Самуиловичем.

В НАШЕМ ФОКУСЕ

Н.ВОЛКОВА: Я была в ужасе, потому что ему уже было 70 лет, он был тяжело болен. Уже тогда он должен был пройти контрольный пункт в аэропорту. Я проверила в его кармане карточку с надписью на французском языке: «Я диабетик. В случае обморока прошу заставить меня съесть сладкое, или ввести глюкозу».

Так рисковать жизнью его заставляла только страстная любовь к русскому искусству, стремление, чтобы эти реликвии русской культуры вернулись к нам на родину.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, по сути, это было желание одного Зильберштейна. Вся стана сопротивлялась. (Смеются). Один Илья Зильберштейн был готов отправиться и выкупить.

А.ЛУКАНОВА: Да. Он был запускающим мотором, да. И он готов был отправиться, он знал уже к кому отправляться и как.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И он действительно без копейки денег выкупил?

А.ЛУКАНОВА: Вы знаете, во всяком случае, такое существует мнение. Так мне говорила Наталья Борисовна Волкова, что он без копейки денег поехал туда, и действительно смог убедить. Он был на аукционе, и он убедил Фальдфейна, с которым, кстати, на этом аукционе познакомился в 75-м году, с тем, чтобы Фальдфейн купил эти книги, необходимые.

Лифарь снял некоторые книги с продажи.

Затем там был такой антиквар Гурвич, который помог купить и передал несколько книг Зильберштейну. То есть, таким образом, благодаря находившимся там антикварам, естественно желавшим получить редкостные издания Дягилевской библиотеки себе, будучи убеждены Зильберштейном, передали ему все. И он привез очень большой багаж.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Спасибо. Мы продолжим с Аллой Лукановой уже после выпуска Новостей.

НОВОСТИ

К.БАСИЛАШВИЛИ: Мы продолжаем с Аллой Лукановой, старшим научным сотрудником Музея личных коллекций в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, меня зовут Ксения Басилашвили. Сегодня тема нашего разговора в центре – личность Ильи Зильберштейна, коллекционера и основателя музея Личных коллекций.

У меня еще один остался невыясненным эпизод с той поездкой во Францию. Скажите, а письма Пушкинские, вот те самые письма неизвестные, в то время не опубликованные, они все-таки к нам попали в Россию, или разошлись? Те письма, за которые Лифарь всего-навсего-то и просил дать ему возможность поставить спектакль на сцене Большого театра?

А.ЛУКАНОВА: Письма эти, 11 писем жене, так называемые, они поступили к Лифарю вместе со всей коллекцией Дягилева, что, собственно, являлось не совсем всей, но значительной частью коллекции Дягилева, потому что Дягилевская коллекция была уже распродана после смерти Сергея Павловича. И эти существовавшие 11 писем, о которых столько говорили и которые так мучительно долго искал и просил Дягилев в свою коллекцию. А просил он у леди Торби, правнучки Пушкина, которая ни за что не хотела расставаться с этими письмами. И, в конце концов, после ее смерти ее муж продал Дягилеву 11 писем. Вот они оказались у Лифаря, и он с ними не хотел расставаться. Он не выставлял их на аукцион, прекрасно понимая, что это жемчужина его коллекции.

И в 37-м году, вот, кстати, мы говорим о том, что они не были опубликованы, а в 37-м году в Париже Лифарь устроил выставку, посвященную 100-летию со дня смерти Пушкина. И там было очень много предметов, и в том числе и письма из коллекции Дягилева, и теперь из его собственности – Дягилев ведь скончался в 29-м году.

Конечно, письма – это особый разговор. И, как мы уже с вами говорили, много прошло, утекло воды, и много было переговоров, и много было сложностей, и может быть, это можно было сделать и как-то по-другому, но случилось так, а не иначе, письма были выкуплены за очень большую сумму, колоссальную сумму денег. Но это письма Пушкина. Они, наверное, стоили того. Но могли быть переданы…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Они были выкуплены позже?

А.ЛУКАНОВА: Советским государством, но позже они были выкуплены.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, они у нас были в архивах?

А.ЛУКАНОВА: Да, они у нас сейчас в Пушкинском доме хранятся, да, да, да. Они опубликованы. Есть такая замечательная книжка «Письма Пушкина», и они опубликованы еще, по-моему, до даже передачи в Пушкинский дом, но существовали фотокопии, конечно, а сейчас у нас оригиналы хранятся в России.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Сейчас до Новостей мы прослушали, что только силой убеждения, поняли, что только силой убеждения Ильи Зильберштейна удавалось заполучить в свою коллекцию, за тем, чтобы потом отдать ее на родине в ценные произведения. Но все-таки интересно – вот как убеждением он пользовался? Ведь время было такое, когда, знаете, ни олигархов, ни меценатов у нас не было.

А.ЛУКАНОВА: Ксения, правильно. Здесь, конечно, мы не можем говорить о том, что существовал, допустим, какой-то полный карман, которым он мог расплачиваться, или он действовал только силой одного убеждения. Во Франции – да, ему приходилось действовать силой убеждения. И это было самое правильное, потому что русская эмиграция, может быть, не требовала себе денег. Уже было довольно того, что их произведения искусства, которые хранятся в их руках и являются их семейными реликвиями, попадая в Россию, становятся реликвиями российскими, общей российской культуры. И они попадают в музеи. Для них это было самое главное, и они сообщали Зильберштейну об этом в письмах. Поэтому это не мой довод, это действительно документально подтвержденная мысль.

А что касается приобретений здесь, в России, которые он делал, ну, конечно, они стоили каких-то денег. Думаю, что, как каждый коллекционер, он не очень разбрасывался деньгами.

Во-первых, это было и не принято, потом их было и не очень много. Даже, когда их появилось и чуть больше, все равно он понимал, что можно на чем-то, может быть, сэкономить с тем, чтобы приобрести еще.

Вы знаете, в свое время Федор Толстой в начале Х1Х века сказал о Павле Свиньине, выдающемся коллекционере Петербургском начала Х1Х века, что у него было умение даром приобретать хорошие вещи. Я не могу это абсолютно приложить эту характеристику на Зильберштейна, но то, что он старался действительно найти хорошую вещь и, если она стоила, допустим, дешево, то он старался именно за низкую цену купить. Но здесь нет ничего такого – это естественно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А где шел поиск тогда, в советское время? Вы называли до революции лавки букинистов Одесские, а потом, где?

А.ЛУКАНОВА: А после революции – естественно, антиквариат. Магазины антиквариата, комиссионные магазины. А потом не будем забывать о том, мы об этом даже еще не поговорили, что у него были учителя великолепные.

Ведь, оказавшись в Ленинграде, он вошел вот в это замечательное общество российской интеллигенции такого переходного периода, которая была воспитана еще в тех традициях, и жила еще старыми представлениями, и обладала высочайшей культурой и знаниями.

Первый человек, в доме которого он оказался, был Петр Щеголев, пушкинист.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Пушкинист. «Дуэль и смерть Пушкина» -его знаменитая книга.

А.ЛУКАНОВА: Да, да, да. Совершенно верно. И он представил Зильберштейна кругу бывших петербургских, или ленинградских коллекционеров старых. И вот они-то и помогали, очень помогали Зильберштейну комплектовать его коллекцию.

Мы говорили о Яремиче Степане Петровиче, который был членом «Мира искусства», и был замечательным критиком. И знал прекрасно и русское, и западноевропейское искусство. У него была собственная великолепная коллекция. И он встретился с Зильберштейном. Вот уж не могу сказать, продавал или нет, или дарил, знаю точно, что дарил. Но были ли продажи или нет, но от Яремича очень много произведений в его коллекции. И это мы знаем по каталогу, что они происходили из коллекции Яремича.

Затем была Анна Андреевна Сомова, сестра Константина Андреевича Сомова, тоже участника кружка «Мира искусства»..

И Хотеев Александр Иванович имел великолепную коллекцию западноевропейской графики. Он был старшим хранителем Эрмитажа и человек исключительно просвещенный и знающий тонкости западного искусства, он собирал. И часть коллекции Александра Ивановича тоже перешла Зильберштейну. Он, вероятно, все-таки выкупал у Анны Андреевны произведения.

У нас есть некоторые вещи, которые имеют надписи на обороте из бывшей коллекции Гиршмана. Того самого, знаменитого Владимира Иосифовича Гиршмана, портрет которого в Третьяковской галерее, его жена знаменитая Генриетта Леопольдовна. Так вот, из коллекции Гиршмана…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Так достает монетку, да? Портрет Серова, лорнет, лорнет!

А.ЛУКАНОВА: Так вот, и в его коллекции тоже есть несколько рисунков Сомова. Он уже не у Гиршмана покупал, это точно совершенно. Это были другие источники. Может быть, даже через Сомовскую семью происходило все. Возможно, ранее они находились в коллекции Гиршмана. Об этом есть пометки на обороте.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но Зильберштейн же не был всеяден?

А.ЛУКАНОВА: Всеяден? Вы знаете, почти всеяден.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Какие предпочтения можно отметить?

А.ЛУКАНОВА: Предпочтения, безусловно, были, но они настолько широкие, что его можно обвинить и во всеядности.

Первая тема, - скажем так, - она, наверное, и первая, и главная – это были Мирискуссники из тех, которых он полюбил с самого начала. И вообще, русский Серебряный век изобразительный.

Там еще был и литературный русский Серебряный век, но это другая история – литературное наследство и вся документация вокруг этого.

А вторая тема – это так же, как у Мирискуссников, это был великим их кумиром Пушкин. Вот все, что было связано с Пушкиным и его окружением, с его друзьями, это составляло необыкновенную, такую притягательную тему для Зильберштейна. Он мог, по-моему, заниматься им ну во всех аспектах. И он в тридцатые годы уже начал писать замечательные книги о Пушкине: «Пушкин и его окружение», «Пушкин и его друзья». И много было таких небольших брошюрок, очень интересно написанных и очень доступных. Они были из «Библиотеки «Огонька». Вот у нас лежат они в витринке мемориальной.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это так же, как детективная история, связанная с поиском портретов пушкинских.

А.ЛУКАНОВА: Декабристов, может быть? Именно пушкинских?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, пушкинских вещей, ну то, что связано с Пушкиным.

А.ЛУКАНОВА: Да, конечно, все, что было связано с Пушкиным, все составляло интерес Зильберштейна.

Но и пушкинское время. Ведь, если мы говорим, вот мы произнесли «декабристы», это же колоссальный такой фрагмент его коллекции. Я даже не могу найти правильного сейчас слова. Мы храним 76 портретов декабристов, написанных в 1833-36 годах в Читинском остроге, и в Петровской тюрьме. Да, Николаем Александровичем Бестужевым.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Давайте, это самая любимая часть моя лично (смеется) в музее Изобразительных искусств имени Пушкина, в музее личных коллекций в этом отделе, потому что ты можешь увидеть лица тех людей, о которых ты читал с детства, тех самых декабристов.

А.ЛУКАНОВА: На которых мы воспитаны были все, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И эти портреты писал тоже декабрист – Николай Бестужев.

А.ЛУКАНОВА: Который освоил технику акварели, будучи на каторге. Вот какой был замечательный человек! А декабристы оставили свои автографы под этими портретами. То есть, мы к тому же еще имеем и коллекцию автографов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ах, так там, с другой стороны еще подписано?

А.ЛУКАНОВА: Нет, нет, прямо на лицевой стороне. Иногда паспарту закрывают. Мы стараемся, конечно, максимально открывать, но иногда слишком много пространства от портрета до подписи, иногда приходится закрывать, с тем, чтобы гармонично смотрелся портрет с паспарту. Но все они подписаны.

А на портрете декабриста Черкасова даже замечательная надпись: «С нами Бог».

К.БАСИЛАШВИЛИ: Расскажите, как появилась эта коллекция? Как к ней пришел Зильберштейн?

А.ЛУКАНОВА: Зильберштейн знал о ней. Знал о существовании этих портретов, потому что он знал очень многое. И каков источник его знания, я даже не буду говорить, потому что он это знал. Он достаточно был эрудированным и информированным человеком.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Интересно, как доходит информация? В Сибири Бестужев пишет портреты ссыльных, каторжников?

А.ЛУКАНОВА: Каторжников, да. И об этом известно даже было то, что они находились после смерти Бестужева у его сестры Елены Александровны Бестужевой.

Нет, не на каторге. Они еще были в пределах, так сказать, европейской территории России.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, их удалось вывезти?

А.ЛУКАНОВА: Ну да, конечно, они вывезены. Но думаю, что после того, как наступила амнистия, это было все вывезено, и они находились, по-моему, в Петербурге, если я не ошибаюсь.

Но после рук Елены Александровны эти портреты перешли к Кузьме Солдатенкову, знаменитому нашему собирателю.

Когда он скончался в 902 году, то эти портреты оказались в руках его доверенного лица. И вот тут-то начались, конечно, поиски этого человека, который обладал портретами декабристов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Кто это?

А.ЛУКАНОВА: А имя было неизвестно. И, более того, Зильберштейн просил не упоминать его имя.

И, когда он вышел на этого человека, и была достигнута договоренность, что он продает ли, дает ли портреты – уже даже это не важно. Главное, что они были найдены. Это невероятный успех, это просто сенсация научная, и, какая хотите, художественная. Он просит только об одном тот человек: не упоминать его имени.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Почему интересно?

А.ЛУКАНОВА: Вот таково было условие. И Зильберштейн сдержал свое слово. Я сколько ни мучила Наталью Борисовну, чтобы как-то приблизиться к этой фамилии, она говорит…

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, так и осталось имя неизвестным?

А.ЛУКАНОВА: Ну, во всяком случае, может быть, где-то оно и сквозит. Но это надо слишком хорошо все проанализировать, чтобы понять, кто этот был человек. И было найдено-то эта, вот эта замечательная легенда, что они из Сибири и в Сибири их нашли, нет, они были найдены на даче в Кунцево.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да что вы?

А.ЛУКАНОВА: На даче Солдатенкова в Кунцево, да. Вот где их хранил этот доверенный персонаж Солдатенкова.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А как и где они там хранились на даче?

А.ЛУКАНОВА: Ну, возможно в папке хранились. Я не думаю, что они варварски хранились, потому что портреты в великолепной сохранности. Даже бумага, которая, как вы знаете, стареет очень быстро, подвергаясь солнечному свету и любому другому освещению. Нет-нет, бумага замечательная – совершенно чистая, не больная, то есть, там нет пятен времени, нет пятен плесени – ничего, все изумительно. И мы эти портреты выставляем. У нас есть зал декабристов и художников их времени, - вот так скажем. Кроме портретов декабристов мы показываем виды Сибири пятидесятых-шестидесятых годов, то есть, когда они жили уже фактически на поселении.

После 55-го года, когда Николай Первый скончался, была проведена амнистия и декабристы многие не уехали обратно в Европейскую часть России, а остались там, в Сибири. И вот они там жили на поселении.

Также мы показываем виды Петербурга, этот город, из которого они все были высланы. Как правило, это годы десятые, двадцатые. Виды Петербурга примерно того самого времени, когда произошло восстание – в 25-м году, да, мы знаем, это было.

И также мы стараемся показать произведения графики русских художников того времени, Пушкинской поры. Они очаровательны, они милы, они очень вписываются хорошо.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А как вышло, что вдруг у Бестужева открылся талант к рисованию? Он как-то сам этому удивился?

А.ЛУКАНОВА: Знал, конечно, о том, что, я думаю, умел, и наверняка всегда рисовал. Но что ж, каторга, оторванность такая полная от культурной жизни. Они же жили полнокровной культурной жизнью, были необыкновенно образованными людьми. И домашнее образование предполагалось всегда, кроме знания нескольких иностранных языков. Для девочек – это вышивание обязательно домашнее, рукоделие. А для молодых людей, кроме чтения и военных наук, может быть, овладение конной ездой. Это были, конечно, еще и уроки рисования для всех. Поэтому, безусловно, Бестужев рос в очень культурной семье. Он думаю, что знал о том, безусловно, что он умел рисовать, и он рисовал. Но там именно он освоил технику акварели. Ведь это же – ну где найти акварель в Сибири? Ну, значит, как-то вот получалось у них это все-таки. Не думаю, что он сам делал краски, конечно. Но удавалось доставать акварель.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Удивительные лица на этих портретах.

А.ЛУКАНОВА: Удивительные совершенно эти лица, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Был издан, по-моему, альбом, или целое исследование Зильберштейна.

А.ЛУКАНОВА: Была книга, за которую Зильберштейн получил Ленинскую премию – «Николай Бестужев – художник-декабрист».

К.БАСИЛАШВИЛИ: И там воспроизведены репродукции?

А.ЛУКАНОВА: Они все воспроизведены там, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я просто ориентирую наших радиослушателей для тех, кто вне Москвы проживает и не может прийти в музей Личных коллекций посмотреть на портреты декабристов, можно обратиться в библиотеку и там найти эту книгу.

какая-то вещь, то он ее исследовал со всех сторон. Прежде всего, делал великолепные публикации, искал вспомогательные документы. И уж только после этого он действительно публиковал ее, являл миру, и только после этого он отдавал ее в музей, если вещь была предназначена для музея. Вот, как, например, портрет Марии Николаевны Волконской.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, еще меня интересует один эпизод. И связан он с театром и с увлечением Ильи Зильберштейна театром. Я имею в виду Большой Драматический театр и постановку «Ревизор» Георгием Товстоноговым, где артисты, совершенно неожиданно для всех появляются в костюмах, выполненных по задумке Добужинского.

И всему этому виной Илья Зильберштейн. Как это произошло? Расскажите, пожалуйста.

А.ЛУКАНОВА: Да. Виновник наш искал, как мы знаем, в Париже произведения русского изобразительного искусства, наряду с документами, и он был знаком с Леонидом Давидовичем Леонидовым, который в двадцатые годы, в тридцатые был помощником знаменитого немецкого режиссера Макса Реймхарта. И вот тогда у Макса родилась идея – поставить «Ревизора» на немецкой сцене. Был привлечен Добужинский в качестве художника-оформителя и автора костюмов. А в качестве Хлестакова – Михаил Чехов. Это было замечательное содружество великих мастеров. Но, к сожалению, 33-й год: пришел к власти Гитлер. Все не состоялось. Реймхарт вообще покинул Германию, Михаил Чехов тоже уехал из Германии. Ну, в общем, к сожалению, ничего не получилось.

Но это была вторая как бы попытка Добужинского оформить «Ревизора». Первая – была сделана еще в Каунасе. Он же там жил как раз в начале тридцатых годов. Но тоже почему-то не состоялось в Национальном театре в Каунасе. И эти все костюмы, их, по-моему, 44, и эскиз декораций, эскиз занавеса они оказались в руках у Леонида Леонидова, естественно, поскольку он выступал в данном случае заказчиком от лица Макса Рейхмарта перед Добужинским.

Зильберштейн в Париже узнает об этих эскизах декораций и костюмов, просит Леонидова передать ему это все в Россию, в Советский Союз тогдашний. И, получив это, передает, конечно…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вот так именно – по просьбе Леонидов передает?

А.ЛУКАНОВА: Да, да. По просьбе Леонидов передает. И Зильберштейн получает 44 эскиза костюмов и декораций. Делает великолепные публикации, которые видит Георгий Александрович Товстоногов, видит эти костюмы, и понимает, что лучшего художника, конечно, найти трудно. И по этим костюмам, используя эти костюмы, он делает свою постановку в БДТ.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но все же Добужинский на тот момент эмигрант, представитель искусства неизвестного, и не очень-то поощряемого.

А.ЛУКАНОВА: Добужинский на тот момент- эмигрант. Не очень поощряемого. Да, это был 73-й год.

Знаете, Мирискуссники к тому времени, конечно, уже завоевывали свое легальное положение. И в стенах наших музеев они уже выставлялись. Точно совершенно, они были уже, и в Третьяковской галерее висели. Конечно, может быть, это не были какие-то пространные ретроспективные экспозиции, но, тем не менее, имена эти были известны.

В 66-м году, или в 64-м, боюсь напутать, была издана монография об Александре Бенуа Марком Эткинтом. Потом пошли следом череда публикаций о Мирискуссниках. Так что это было как раз время расцвета Мирискуссников. Да, вот у нас как бы возвращение такое, да, к их искусству. Мы снова приникли к нему. Это великое такое, замечательное искусство. А уж театральное…

К.БАСИЛАШВИЛИ: И именно по этим эскизам был оформлен спектакль?

А.ЛУКАНОВА: Именно по этим эскизам были сшиты костюмы, прежде всего. Прежде всего, костюмы. Эскизов декораций не было среди этих четырех. Был только один, как я говорила, - это эскиз занавеса для первого акта, изображающий уездный город с покосившейся церковкой, с покосившимся забором, тучей галок. А остальные эскизы, соответственно, были эскизы костюмов. Но мне кажется, Товстоногов получил такое подспорье в постановке, потому что каждый персонаж он дан в связи с другим персонажем. Такое ощущение, что они находятся все в диалоге. Потому что, какой бы вы костюм ни взяли, друг напротив друга два костюма положите, вы имеете уже диалог. Это настолько интересно! Вы знаете, когда мы занимались этими вещами, показывая их на выставке, посвященной столетию Зильберштейна в 2005 году, мы наслаждались и смеялись до упада. Это передать невозможно, потому что вообще искусство невозможно передать, а уж тем более все эти интересные сочетания: персонажи Гоголевские, которые вот родились под великим пером Добужинского. Но они все вставали перед глазами. И я себе мог представить, как это в талантливом, великолепном, великом уме режиссера Товстоногова встали эти образы, и как он их трансформировал на сцене. И каким великим актерам была дана возможность это исполнить.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И Зильберштейн, конечно, был на премьере?

А.ЛУКАНОВА: Ну, конечно, он был на премьере. И, конечно, он был бесконечно рад, потому что это было просто в действии! Понимаете? Но не только возвращение великолепных эскизов на родину, но это еще и применение их непосредственно на театральной сцене, собственно, для чего они и были созданы и в ней были воплощены.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А до открытия музея Личных коллекций, (у нас еще остается пара минут, обязательно нужно сказать об этом), где хранил свою грандиозную коллекцию Илья Зильберштейн? Квартира, я так понимаю, не была столь вместительной?

А.ЛУКАНОВА: Ну, квартиры, конечно, наши московские не обладают большими площадями. Но, тем не менее, коллекция хранилась, конечно, дома. Если мы посмотрим архивные фотографии его кабинета, его квартиры, все было увешано сплошь: любимый Репин. Он обожал Репина, и у нас около 60 произведений Репина. Любимый Бенуа, которых у нас тоже порядка 60 единиц хранения. Это все было увешано. Конечно, много вещей лежало в папках, естественно. Особенно русский академический рисунок, ХУШ век, он весь был почти в папках. А картины и станковая графика, та, что исполнена гуашью на картоне, это все висело у него. Но не забывайте о том, что в 73-м году была первая выставка из коллекции Зильберштейна «Западноевропейский рисунок», показанный в музее Пушкина, и она после этого осталась в музее Пушкина на временное хранение.

В 84-м году был «Русский рисунок» показан. И он тоже остался на хранение в музее. Таким образом, была некая разгрузка квартиры Зильберштейна: многое хранилось в музее на временном хранении. А временное хранение предполагает право владельца в любой момент забрать вещи. Зильберштейн этого не делал, потому что у него уже была мысль передать все музею. И вот именно этим благородным делом он был занят. И с Ириной Александровной Антоновой боролись за создание музея, боролись за Постановление правительства, боролись за дом, когда выселяли Автоэкспорт.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Многие коллекционеры наоборот сидят на своей коллекции, и не показывают ее, до самого последнего момента не передают. А это прямо, как Третьяков.

А.ЛУКАНОВА: Это как Третьяков, да. Вот что говорит Зильберштейн. Давайте его послушаем: «Ни один истинный коллекционер не может быть безразличен к дальнейшей судьбе своего собрания. – Это его. И, если коллекция стала значительной и представляет интерес художественный или мемориальный, исторический или познавательный, научный, или общественный, почти неизбежно одно решение: она должна стать собственностью Родины, взрастившей нас». Вот, пожалуйста, это его слова, которые он всегда произносил и которые легли в основу его замечательной статьи «Мысли и воспоминания о собирательстве», на которые мы опираемся в значительной степени, говоря о нем.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А в какой момент стало возможным открыть музей Личных коллекций?

А.ЛУКАНОВА: Музей личных коллекций был открыт в 1994 году, 24 декабря. А с 84-го уже вся фактически коллекция, в основном, лежала в музее и хранилась, обрабатывалась сотрудниками музея.

В 93-м году был издан каталог великолепный, который сейчас стал библиографической редкостью абсолютно. И в 94-м, как пишет наш Путеводитель, «Музей открыл двери для посетителей». Так оно и было. Так что, нам 14 лет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И там уже была представлена коллекция Зильберштейна во всем, наверное, многообразии?

А.ЛУКАНОВА: Вы знаете, было, конечно, гораздо больше, чем сейчас у нас на экспозиции. Но это естественно, потому что открывается музей, коллекция Зильберштейна главная, основополагающая, поэтому там было показано очень много, гораздо больше графики, чем мы сейчас можем показать.

Но к тому времени Зильберштейн заразил уже этой идеей – продавать коллекции в дар этому музею.

Были уже коллекции Соловьева, были коллекции Ленкули.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вот это очень важно. То есть, коллекционеры-современники… Стали передавать в музеи государственные.

А.ЛУКАНОВА: Да, да, Чубанов, они открылись тут же.

Да, да, Лобанов-Ростовский откликнулись. Хотсейн не смог – просто не получалось у него. Хотя он писал ему: «Да, было бы замечательно, чтобы у тебя было два зала моих вещей в музее твоем, который ты создал». Но не получилось.

Но Лобанов-Ростовский отдал очень много наших соотечественников. Попков, например, передал очень красивую (неразборчиво) Александра Бенуа. Очень много коллекционеров передали свои коллекции фактически, не просто произведения из коллекции, а свои коллекции в дар музею.

Петербургский коллекционер (Ленинградский) Александр Наумович Рам, профессор Политехнического университета, он обладал замечательной коллекцией живописи, в основном, живописи Серебряного века и раннего советского периода. Несмотря на то, что он петербуржец, патриот своего города, тем не менее, заслышав о том, что есть такой музей, который сохраняет имя коллекционера. А в чем, собственно, девиз нашего музея? – Сохранить имя коллекционера и коллекции не делить. Потому что любой другой музей изобразительного искусства делит любую коллекцию неминуемо!

К.БАСИЛАШВИЛИ: А там целиком представлено?

А.ЛУКАНОВА: Да. Неминуемо делит по видам, по графике, живописи и скульптурам. А мы показываем все вместе. Это комната. И есть аннотация, где мы рассказываем, хоть кратко, но рассказываем о коллекционерах, о людях, которые нм это передали, которым мы, конечно, очень благодарны. И первым из них был Илья Самуилович Зильберштейн.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Алла, совсем у нас остается меньше минуты до конца передачи. Мне было бы интересно узнать от вас лично: что является вашим любимым произведением в собрании Зильберштейна? Я понимаю, что сложно выделить, но все равно. Пожалуйста! Вы – хранитель…

А.ЛУКАНОВА: Действительно, сложно выделить, тем более что я – хранитель русской части собрания, она превалирует в его коллекции.

Вы знаете, наверное, все-таки, поскольку уж так моя жизнь связна с искусством начала ХХ века, и занимаюсь я русским авангардом, а до этого в университете занималась «Миром искусства», наверное, все-таки блок произведений «Мирискуссников» мне ближе всего. Наверное. Там великолепные эскизы Бакста, совершенно невероятной красоты Анисфельд, ну, вы знаете, здесь можно все эпитеты употреблять, потому что коллекция действительно высочайшего музейного уровня, именно коллекция «Мирискуссников», просто музей в музее. Ну, и, конечно, Пушкинское время. Мы все выросли на этом. Поэтому я люблю две эти части.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Спасибо большое. Я благодарю Аллу Луканову, старшего научного сотрудника музея Личных коллекций. И сегодня мы говорили об Илье Зильберштейне. Приглашаем всех в музей!

А.ЛУКАНОВА: Спасибо большое! Ждем вас в музей.

---